Себряков посмотрел на часы.
— Ну, надо же, — сказал задумчиво. — Всего двадцать минут беседуем, а уже и до угроз дошли. — Неожиданно перегнулся через стол и схватил меня за грудки. — Да как ты можешь мне угрожать? Как у тебя язык повернулся — после тридцатилетней дружбы?
Я без труда оторвал от себя слабые руки, никогда не знавшие ничего тяжелее пера и бумаги.
— Успокойся! — прикрикнул я. — Неужели не понимаешь, что я и пришёл к тебе ради нашей дружбы? Иначе вместо меня тут сидел бы кто-нибудь другой, для которого профессор Себряков — никто и звать его никак. И разговаривал бы по-другому.
Лицо Викентия исказилось. Он упал на стул, судорожно прижимая ладонь к левой стороне груди.
— Что с тобой? — с тревогой спросил я, вскакивая.
— Вон там, лежат на столе… две таблетки, быстро… — с трудом пробормотал он.
Я торопливо передал ему лекарство и стакан с водой. Проглотив таблетки, Викентий сомкнул веки. В свете настольной лампы лицо его казалось восковым и неподвижным, лишь слегка шевелились побелевшие губы. Я взял газету и начал махать на него, разгоняя тёплый вечерний воздух. Сердечная болезнь Викентия для меня секретом не была, однако я не предполагал, что она вмешается в наш разговор. Книжный червь, живущий на лекарствах, а туда же — ищет на свою голову приключений…
Впрочем, через несколько минут Викентий ожил — задвигался на стуле, открыл глаза.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я участливо. — Может быть, послать за врачом?
— Не надо, — пробормотал Викентий. — Мне уже лучше.
— Ну, слава богу… Но мы недоговорили. И не до чего не договорились. Может, перенесём разговор на завтра?
Викентий вдруг энергично, словно и не было приступа, поднялся на ноги.
— Незачем, — сказал твёрдо. — Твоё предложение я отклоняю. Ты вообще о чём? В Лондон я ездил по частным делам, и никаких бумаг нет. Что-то ты путаешь, ясно? А коли ясно, то разговор окончен.
Таков был Викентий — сильный дух в хилом теле. Поднялся и я.
— Ты так ни черта и не понял, — произнёс жёстко. — Сейчас ты бросаешь вызов организации, которая, если что, сотрёт тебя в порошок и не задумается. Не доводи до греха, Викентий. Отдай бумаги и возьми деньги. Очень большие деньги, поверь…
— Шкура ты, Евгений, — прошелестел Викентий, брезгливо морщась. — Как же я тридцать лет этого не замечал? Знаю я, чего боится твоя организация. Догадываюсь, что там за люди. И ты вместе с этими мерзавцами?
Я почувствовал, что ещё немного — и взорвусь.
— Не тебе судить этих людей, — сказал тихо, почти шёпотом. Лишь бы сдержаться, лишь бы не сорвать разговор окончательно. — Я с ними потому, что их стремления — это и мои стремления. Их принципы — мои принципы. Тебе этих принципов не понять. Ты живёшь в своём книжном мире, ну и живи. Каждому своё. Но не смей ставить палки в колёса.
— Знаю я ваши стремления!.. Хаос, кровь, убийство России — вот к чему вы стремитесь. (Тоже мне, патриот хренов!) Негодяев опаснее, чем твои сообщники, ещё свет не видел. — Дышал тяжело, прерывисто. — И если ты с ними, то и на тебе клеймо преступного негодяя.
— Не смей!..
— Ты сам признался! — крикнул Викентий, сжимая слабые кулаки. — Забудь мой дом. Уходи.
Ах, до чего же я ненавидел его в этот миг! Как хотел ударить! С хрустом разбить лицо в кровь и пинать, пинать, пинать, пока боль не развяжет язык, не заставит отдать вожделенные бумаги…
— Ну, смотри, Викентий, — сказал хриплым от ненависти голосом. — Ты сам для себя всё решил. Сам на себя беду накликал. (Викентий повелительным жестом указал на дверь.) Я ухожу. Посмотрим, помогут ли тебе твои доверители. Я-то уже помочь не смогу… — Не сдержавшись, добавил с издёвкой: — А что касается твоего дома, зачем его забывать? Здесь не только ты живёшь…
Повернувшись, медленно пошёл к выходу. Зря я, конечно, произнёс последнюю фразу… Но я себя уже не контролировал.
— Стой!
Викентий подошёл совсем близко. Спросил, яростно глядя прямо в глаза:
— Значит, это правда, что ты спишь с Дарьей? А я, дурак, верить не хотел… Думал, не способен старый друг на такую подлость…
Ударь он меня самоваром по голове, я опешил бы меньше. Вопрос, конечно, неожиданный… Интересно, какой доброжелатель ему донёс?
Не знал, что и сказать. Хотя сказать мог бы многое.
Что я, в отличие от Викентия, внешностью не обижен, что сохранил в свои годы отменное здоровье, мужскую силу и тягу к женскому полу. Что регулярно посещаю спортивный клуб, в котором занимаюсь фехтованием и боксом, поддерживая хорошую форму. Что молодой красивой Дарье мало быть профессоршей, располагать деньгами и престижной недвижимостью, ей как воздух нужны радости жизни, внимание и постель. Всего этого не хотел или не мог ей дать Себряков. Всё это ей дал я.
Наши в высшей степени приятные и необременительные отношения начались месяца через три после свадьбы, на которой довелось быть шафером Викентия. Страдал ли я от мук совести, обманывая старого друга? Ну, разве что самую малость. Он сам был виноват. Если уж решил жениться на девушке, годящейся в дочери, то изволь соответствовать. Или уж не обижайся. Не я, так кто-то другой подобрал бы это молодое прелестное тело, жаждущее любви.
В ожидании ответа Викентий угрожающе смотрел на меня. С учётом его физической немощи выглядело это немного комично.
— Ну, и не верь, — небрежно посоветовал я, широко улыбнувшись.
И ушёл, напоследок снисходительно потрепав взбешённого Викентия по плечу. Пусть помучается… Это была месть за провал вверенных мне переговоров.
А через час пришёл Демон…
Да, я обманывал Викентия и фактически соучаствовал в его смерти. Но я всегда любил этого человека и потому прощальное слово на панихиде произнёс от души. Договорить, правда, не удалось — от слёз перехватило горло. Однако, вернувшись домой после поминок и хватив французского коньячку, я успокоился.
Во-первых, сделанного не вернёшь. В сущности, он сам себе подписал приговор, хоть я предупреждал… А во-вторых, при мысли, что его больше нет, мне внезапно стало легко. Я даже ощутил некое злорадство. Неужели я всё-таки завидовал ему? Сальери ведь тоже завидовал Моцарту, хоть и сам был знаменитым композитором. И даже отравил, по крайней мере, так считал Пушкин… И не мстил ли я подсознательно Себрякову в постели с Дарьей за его талант, успех, близость к августейшей фамилии?
Впрочем, всё это была психология пополам с лирикой. Игра ума и не более. А думать надо было о бумагах. Викентий привёз их из Лондона, это факт. Тайну их местонахождения он унёс с собой в могилу — это тоже факт. Демон перевернул всю квартиру и ничего не нашёл. Помощник Себрякова приват-доцент Варакин перед смертью тоже твердил, что ничего о бумагах не знает… Так где же они? В каком тайнике лежат?
Вроде бы со смертью Викентия опасность, которую необходимо ликвидировать любой ценой, исчезла. Как ни крути, а второго Себрякова в мире нет… Но бумаги-то остались! При мысли, что кто-то их найдёт и опубликует, мне становилось не по себе. Последствия могли быть самые что ни на есть плачевные.
В организации мои опасения разделяли полностью. Было предложено вплотную заняться вдовой Себрякова — а вдруг ей что-то известно? Демон развязывать языки умеет… Однако я решительно воспротивился, и дело вовсе не в моём романе с Дарьей. Просто после трёх лет брака отношения между супругами дошли до полного отчуждения. Нельзя было даже представить, что Себряков доверит жене что-либо серьёзнее, чем оплата коммунальных счетов.
В общем, ситуация набухла угрозой и неопределённостью. И, увы, ответственность за поиск бумаг возложили на меня. А в организации за доверенное дело отвечают головой… На период поиска Демон поступил в полное моё распоряжение.
Странное существо этот Демон…
Я сам привёл его в организацию. И сам же его боюсь.
Дмитрий Морохин
Прямо на входе в отделение дежурный сообщил, что меня ждёт начальник. Отправив Ульянова ждать в кабинете, я поднялся к Аркадию Семёновичу.
Начальник был не один. Напротив него сидела некая молодая, не известная мне особа.
— Вот, Катерина Владимировна, прошу любить и жаловать: Морохин Дмитрий Петрович, — сообщил начальник веско. — Наш лучший следователь и ваш, так сказать, будущий герой.
Я ничего не понял, но как воспитанный человек поклонился.
— Князева Катерина Владимировна, — звонко представилась особа. — Корреспондент газеты «Столичные ведомости».
Что за чёрт…
— Да вы садитесь, Дмитрий Петрович, — радушно сказал начальник. — Тут такое дело: Катерина Владимировна о вас очерк будет писать.
Не успев сесть, я подскочил.
— Это ещё зачем?
— Читатели очень любят полицейские истории, — снисходительно пояснила особа, поправляя очки.
— Ну, и на здоровье. Я-то при чём?
— Мне, честно говоря, всё равно, о ком писать, — сообщила особа. — Но Аркадий Семёнович считает, что лучшая кандидатура — вы.
Взгляд, который я подарил начальнику, был способен разжалобить голодного тигра. Однако начальник и бровью не повёл.
— Ну, вот и познакомились, — заключил он. — Дмитрий Петрович, берите нашу гостью и ведите к себе. Там и договоритесь, что к чему. Только вы уж, Катерина Владимировна, не забудьте готовый материал дать мне на просмотр, — добавил озабоченно. — Мало ли какие могут проскочить ошибки, неточности…
Проводив Князеву в кабинет и сдав с рук на руки опешившему Ульянову, я кинулся обратно к начальнику.
— Аркадий Семёнович, без ножа режете! — взмолился с порога.
— Это чем же, голубчик? — удивился начальник фальшиво.
— Мне работать надо! Когда интервью давать?
— А-а, вы про это… Вы работайте, работайте. А между делом уж и побеседуйте. Раз, другой… Не укусит, чай. Зато про вас такая газета напишет, прославитесь. Вы знаете, в каких сферах «Столичные ведомости» читают?
С этими словами начальник ткнул указательным пальцем в потолок. Я разозлился.
— А я за славой, между прочим, не гонюсь, — заявил вызывающе.