— Вижу, вижу… И внешность убийцы, судя по словам Бутылкина, совпадает с описанием покойного Кускова.
— Полностью.
— И, выходит, во всех случаях действовала одна шайка-лейка…
— Несомненно.
Мне вдруг показалось, что Говоров рассуждает о деле машинально, а сам думает сейчас о чём-то другом.
— Ну, хорошо, — произнёс он со вздохом, отодвигая протокол. — Какие будут предложения, Дмитрий Петрович?
— Предложение очевидное, Аркадий Семёнович, — чётко молвил Морохин. — Согласно должностному уставу мы правомочны вести предварительное следствие исключительно в рамках своей компетенции. Вновь открывшиеся обстоятельства из этих рамок решительно выламываются. В связи с этим считаю необходимым принять решение об изъятии дела из нашего производства и передаче в особый отдел департамента.
— Вот прямо так, в особый отдел?
— Прямо так.
Говоров со вздохом задумался. Положил перед собой на стол увесистые кулаки. Сказал твёрдо:
— Отказываю.
Мысленно я перекрестился. Решение Говорова меня устраивало абсолютно. В особый отдел департамента у моих вышестоящих доверителей хода не было. В случае передачи расследования я оказался бы не у дел, а разбирательство убийства Себрякова и других осталось бы без контроля.
Морохин, похоже, растерялся. Его предложение было настолько логичным и правомерным, что несогласия он явно не ждал.
— Могу я осведомиться о причинах отказа, Аркадий Семёнович? — поинтересовался он после паузы.
— Можете, голубчик, отчего же… — Откинувшись в кресле, начальник сцепил руки на внушительном животе и строго взглянул на Морохина. — Причина первая: нецелесообразно. Вы сделали большую работу, вышли на интересные результаты, и что же — хотите подарить всё это особому отделу? С какой стати? Я уж не говорю, что следователей вашего калибра там нет. Стало быть, с делом они просто могут не справиться.
Ну, ясно. История вечная — межведомственная ревность…
— А есть и другая причина: несолидно, — продолжал Говоров.
— То есть? — вскинулся Морохин.
— Вот и то есть… Пока что ваше предложение передать следствие основано лишь на показаниях Бутылкина. Маловато! Не думаю, что он врёт, но… А вдруг отопрётся?
— То есть как это — отопрётся?
— Да вот так. Заявит, к примеру, что оговорил себя под угрозами следователя, и тогда грош цена всем его показаниям. В принципе такое возможно. Что прикажете делать в этом случае?
Морохин молчал.
— Нет уж, Дмитрий Петрович, сведения Бутылкина нуждаются в подтверждении, — жёстко закончил Говоров. — Пока ещё всё зыбко, туманно. Так что на этом этапе серьёзных оснований для передачи дела не вижу. Нет их! Согласны?
Морохин лишь пожал плечами. Это была такая слабая фронда. Логика в словах Говорова присутствовала, однако признавать собственную неправоту сотоварищу не хотелось. Но и спорить с начальником тоже не хотелось.
— Согласен, — выдавил наконец Морохин.
— Вот и прекрасно, — сказал Говоров бодро. Лицо его расцвело добродушной улыбкой. — С учётом вновь открывшихся обстоятельств прошу скорректировать намеченный план следственных мероприятий по делу и согласовать со мной… ну, скажем, завтра в первой половине дня. Работаем дальше. О результатах докладывать мне ежедневно.
Сочтя разговор оконченным, мы поднялись.
— Кирилл Сергеевич, можете идти. А вы, Дмитрий Петрович, задержитесь, — произнёс Говоров неожиданно.
Высоко подняв брови, Морохин снова сел.
Дмитрий Морохин
Начальник выбрался из покойного кресла и прошёлся по кабинету. Остановился возле меня.
— Нехорошо, голубчик, — сказал проникновенно.
Что он имел в виду? Уж не собирался ли упрекнуть без посторонних ушей (Ульянов уже удалился) в намерении избавиться от сложного дела, которое на глазах становилось всё запутанней? Хотя вряд ли. Он меня знает. Под его руководством я распутал много чего и на трудности никогда не жаловался…
Перехватив мой вопросительный взгляд, Говоров вздохнул.
— Вижу я, что не лежит у вас душа к этому очерку, — продолжал огорчённо. — Однако зачем было девушку обижать?
— Кого? Князеву?
— Её. Она, бедная, пришла ко мне чуть не в слезах. Жаловалась, что вы её из кабинета выгнали.
Начальник преувеличивал — представить беспардонную журналистку в слезах было выше моей фантазии. Сама кого хочешь до слёз доведёт… Я коротко объяснил Говорову причину своей резкости и выразил пожелание, чтобы для газетного творчества Князевой предоставили другой объект.
Начальник категорически возразил. Из всех следователей нашего отделения Морохин и только Морохин достоин быть воспетым на страницах популярной газеты. Это не обсуждается. А вот перед девушкой надо бы извиниться. И не просто извиниться, а загладить вину. И не просто загладить, а убедительно.
— Как скажете, — произнёс я покаянно. — Сейчас пойду и встану перед ней на колени.
Начальник хмыкнул.
— На колени — это чересчур. А вот пригласить в хороший ресторан, провести с ней вечер в приятной обстановке, поужинать… Она девушка незамужняя, не откажется.
Я онемел. Идея была вполне в духе Аркадия Семёновича. Любил пожить начальник, ох, любил, и ни для кого это не было секретом. Он как-то ухитрялся совмещать успешную службу с пламенным влечением к тонкой гастрономии и женщинам.
— Да вот, чего лучше, — продолжал начальник увлечённо. — Ступайте в приёмную и от моего лица скажите секретарю, чтобы телефонировал в «Кюба». Пусть закажет на сегодняшний вечер столик на двоих.
Господи!
— А «Кюба» — это не чересчур? — осведомился я мрачно.
Знаменитый ресторан славился уютом, кухней и оркестром. И, к сожалению, ценами. Жалованье мне, правда, недавно повысили, но не до такой степени, чтобы шляться с дамой по заведениям такого уровня.
— В самый раз, — произнёс начальник с видом ресторанного завсегдатая. — Замечательное, уютное место… А какие там котлетки даньон[8]! А тёртые рябчики!
— Ну, коли рябчики… — сказал я, сдаваясь.
Говоров хитровато взглянул на меня.
— Да, пока не забыл… На обратном пути загляните в финансовую часть.
— Зачем?
— Я вам наградные выписал. Получите.
Не скрою, обомлел. Наградные — оно, конечно… Однако в честь чего?
— Это за раскрытие мартовского дела с мошенничеством на ипподроме, — пояснил начальник. — Разобрались лихо, мошенников уже осудили. Так что пожалуйте в кассу.
Ну, что ж, в марте я действительно поработал хорошо. (А когда я работал плохо?) Однако ясно, как день, что наградные он мне выписал не столько за ипподром, сколько на ресторан. Так сказать, создал финансовую основу нашего с журналисткой примирения. А значит, спасал очерк, в котором отважный и проницательный следователь Морохин будет изображён на фоне мудрого руководителя Говорова…
— Задачу понял, Аркадий Семёнович, — покорно сказал я, поднимаясь. — Пойду Князеву искать. Может, ещё где-то по отделению бродит.
— А что её искать? Она у меня в комнате отдыха чай пьёт. Душевную рану залечивает…
После службы я заехал домой, переоделся и отправился на Морскую улицу, 16, где располагался «Кюба». Неподалёку от входа принялся ожидать Князеву, гадая, на сколько она опоздает. А в том, что своевольная девица к условленному часу не явится, сомнений у меня не было.
Застигнутая в комнате отдыха Князева сначала и говорить со мной не хотела. (Спасибо, хоть чайное блюдце в голову не метнула.) Затем, впрочем, выслушав мои извинения, сменила гнев на милость и приглашение в ресторан приняла благосклонно. Сказала даже, что выбор «Кюба» делает честь моему вкусу, но предупредила, что на сборы ей нужно время. А какое — не уточнила. Оставалось ждать и надеяться.
От нечего делать я разглядывал прохожих. По широкому тротуару мимо меня степенно шествовали или торопливо шли мужчины и женщины, молодые и не очень, парами и поодиночке. Публика была сплошь чистая, хорошо одетая, что и неудивительно — на Морской мастеровые не гуляют и нищие милостыню не просят. У всех были какие-то дела, и лишь я праздно топтался на месте в ожидании журналистки, вертя в руках зонт, захваченный по случаю серого неба и сгущающихся туч.
Рядом остановился экипаж, из которого выпорхнула женщина.
Я человек наблюдательный (служба такая), поэтому Князеву узнал. Но с трудом. Слишком велика была разница между дневным и вечерним видом журналистки.
Тогда — девушка-очкарик в унылом бесформенном облачении. Сейчас — изящная молодая дама в модном сиреневом платье и элегантных, в тон, ботинках с пуговицами на невысоком каблучке. Оказывается, деловое одеяние скрывало волнующую фигуру, чьи достоинства теперь, в обрамлении изысканного декольтированного туалета, прямо-таки бросались в глаза. Взглядом мужчины-охотника я невольно оценил и тонкую талию, и крепкую грудь, и стройные бёдра, обрисованные лёгкой тканью. Рыжеватые волосы были убраны в роскошную причёску, лишь слегка скрытую шляпкой.
— Добрый вечер, Дмитрий Петрович, это я, — любезно сообщила Князева, подходя ко мне.
— А это я, — столь же любезно сказал я, любуясь девушкой. На этот раз она была без очков, и ничто не мешало её разглядеть. А глаза-то большие, карие. А носик-то прямой, облепленный смешными и милыми веснушками (как и щёки, впрочем). А овал-то лица безукоризненный, прямо на картину просится. С такой дамой хоть в «Кюба», хоть куда… Надеюсь, что в новом светло-сером костюме и начищенных до блеска штиблетах я тоже выглядел неплохо.
Князева запросто взяла меня под руку. У входа я купил ей букет роз, и мы ступили в храм высокой гастрономии.
Обширный зал освещали ажурные хрустальные люстры, во множестве свисавшие с потолка. Под звуки оркестра между бесчисленных столов летали официанты, с нечеловеческой ловкостью неся на растопыренных пальцах тяжёлые подносы с блюдами и бутылками. Воздух пронизывали дивные ароматы, от которых хотелось как можно скорее съесть всё, чем богато меню.
Усевшись, я огляделся. Модный ресторан был «Кюба», и публика собиралась под стать — благородно-состоятельная. У каждого из мужчин за душой были деньги, акции, недвижимость, торговые или промышленные предприятия, доходная служба. А женщины в красочных нарядах располагали богатыми мужьями или любовниками. Тоже неплохо. Что касается меня, то я располагал наградными, а Князева мной, — на один вечер, естественно.