— Я не спрашиваю, зачем ты устроила весь этот цирк, тут всё очевидно. Твоему редактору во что бы то ни стало нужна сенсация. Он поручает тебе выведать подноготную дела Себрякова. Для этого ты появляешься в следственном отделении. Предлогом служит очерк о лучшем следователе.
— Что ты несёшь? — слабо возмутилась Катя.
— Ты слушай, слушай… Каким-то образом ты уже знаешь, что делом Себрякова занимаюсь я. Интересно, кстати, откуда. Скажешь потом, ладно?.. Сам ли Говоров дал для материала мою кандидатуру или ты намекнула, не суть. Вроде бы дело на мази, да вот беда: отношения у нас не складываются. И непохоже, что следователь Морохин готов поделиться конфиденциальными данными…
Катя сидела молча, изучая взглядом тарелку с недоеденной кашей. Лицо налилось румянцем, глаза сузились.
— Я давеча сказал в ресторане — чтобы добиться успеха, ты готова на многое. И вчера это полностью подтвердилось, — неторопливо излагал я, закуривая. — Морохин приглашает тебя в ресторан. Отличная возможность наладить отношения нетривиальным способом! Разумеется, после ужина он пойдёт тебя провожать. Как только вы расстанетесь, на него нападут двое. Ты вернёшься и поможешь отбить нападение. Потом увлечёшь Морохина к себе домой. Подаришь ему пылкую ночь.
Катя сжала кулачки.
— Ну-с, по замыслу, после этого влюблённый следователь — весь твой вместе со служебными сведениями, — закончил я. — И это, в общем, логично. Как не быть откровенным со спасительницей и любовницей в одном лице? Может, и не сразу, но ты ведь уже вошла в доверие… Кстати, подозреваю, что нападавшие — твои поклонники из числа коллег-репортёров, которых ты подговорила. Я прав?
Девушка резко поднялась.
— Ты спятил, Морохин! — отчеканила, глядя на меня яростно. — Как такое вообще могло прийти в голову? Тебя вроде вчера по ней не били…
— С головой у меня всё в порядке, — заверил я. — И вообще… Первой женщиной-редактором в России ты, может, и станешь. А вот преступница из тебя никудышная. Вся затея шита белыми нитками.
Катя топнула ногой и гневным жестом указала на дверь.
— Убирайся! — крикнула вне себя. — И про сегодняшнюю ночь забудь! Не было ничего, ясно? Мерзкая ты ищейка!.. Никакого очерка не будет и не жди!
Да, уж напугала, так напугала… Я неторопливо поднялся.
— Я, конечно, уйду, — сказал мирно. — Но запомни… — Выставив указательный палец, добавил замогильным тоном: — Тебя до конца дней твоих будет преследовать призрак невинно избиенного сыщика!
Хотел рассмешить, а вышло наоборот. Упав на стул, Катя разразилась рыданиями. Я растерянно сел рядом и обнял девушку за плечи.
— Ну, чем, чем я себя выдала? — повторяла она сквозь слёзы, прильнув ко мне. — Что не так?
Совсем ещё девчонка. И очень самолюбивая в придачу.
— Да всё не так, — негромко и терпеливо сказал я, как бы невзначай целуя маленькое красивое ухо. — Во-первых, не надо было обозначать свой интерес к делу Себрякова. Ну, зачем ты заговорила о нём в ресторане?
— У-у-у…
— Во-вторых, ты слишком быстро оказалась на месте драки. С третьего этажа, да ещё на каблуках, так живо не добежишь. К себе ты даже не поднималась, а просто задержалась в вестибюле и болтала с Терентьичем, прислушивалась, чтобы в нужный момент выскочить. Ведь так?
— Ы-ы-ы…
— В-третьих, грабители. Вполне приличные люди, одетые, как в театр. Уголовных замашек нет, драться не умеют. Неумелые, трусливые. Какие же это грабители? И потом, от кого они могли знать, что вечером у твоего парадного попадётся жертва? О том, что мы идём в ресторан, были в курсе только ты, я, Ульянов и Аркадий Семёнович. Мы с Ульяновым и начальником, понятно, не в счёт. Остаёшься ты.
— А-а-а…
Достав платок, я осторожно вытер ей заплаканные щёки и нос. Закончил:
— И, наконец, ты…
— А что я? — спросила, всхлипывая.
— Прости Христа ради, но ты чересчур уж поспешно кинулась меня соблазнять. Тут и ребёнок заподозрил бы некий умысел.
Катя отодвинулась и посмотрела снизу вверх блестящими от слёз глазами.
— А если ты мне просто понравился? — спросила вызывающе. (Словно и не рыдала только что у меня на плече.) — Очень понравился? Сильно-сильно?
— Хочется верить, — сказал я серьёзно.
И принялся целовать зарёванное, веснушчатое и такое милое лицо.
Катерина Князева, корреспондент газеты
«Столичные ведомости», 25 лет
Дура я, дура! Кого решила обмануть? Лучшего столичного сыщика? Но ведь, в сущности, выхода у меня не было. Редактор ждёт от меня сведений, и пришлось рискнуть…
И вроде бы всё получилось. И ночь вышла такой, как надо. И утро поначалу шло своим чередом. Любо-дорого было посмотреть, как он за завтраком намазывает хлеб маслом, поглядывая на меня влюблёнными глазами. Как телёнок, честное слово…
И вдруг выясняется, что телёнок меня раскусил. Можно сказать, легко и быстро. Вот как давеча в ресторане всё про меня понял и рассказал, так и тут. По пунктам объяснил, в чём мы с горе-грабителями себя выдали. И показалась я вдруг себе маленькой и слабой, замахнувшейся на большого сильного человека. И разревелась белугой, чего со мной не было уже много лет, после похорон рано умершей подруги…
А потом он принялся меня целовать. Наверно, просто хотел успокоить. Бедная моя голова закружилась, и не помню уже, как мы снова очутились в постели. И на этот раз всё вышло даже лучше, чем ночью, потому что не было теперь между нами никаких недомолвок. Только одно меня беспокоило.
— Ты не должен считать меня распущенной, — сказала я потом, приподнимаясь на локте и глядя ему прямо в глаза. — Просто я девушка свободная и эмансипированная, а ты мне понравился.
— Ничего такого я не считаю, — возразил он мягко. — Если я нравлюсь тебе, а ты мне, то почему мы не можем сблизиться? — Хмыкнул. — А тут ещё задание редактора… Одно к одному.
— Да чёрт с ним, с заданием! То есть, конечно, выполнить его я должна… Дима, ты мне поможешь?
Посмотрела умоляюще. Напрасно.
— Пока нет, — отрезал он, и взгляд его блеснул сталью. (Хорошо сказано, непременно вставлю в очерк.) — Готовь свой материал, а там будет видно.
— Но я…
— Молчи уж, а то арестую за организацию нападения. Кстати, откуда ты всё-таки узнала, что делом Себрякова занимаюсь именно я?
Пожала плечами.
— Дашка рассказала.
— Кто такая?
— Ну, Дарья Себрякова, вдова профессора.
Вот теперь уже на локте приподнялся он.
— Так вы знакомы? — спросил удивлённо.
— Конечно. Мы на Бестужевских вместе учились. Одно время даже дружили, да и потом иногда общались. Я у неё и на свадьбе была. Как узнала о смерти профессора, так сразу к ней и поехала. Обнялись, поплакали, поговорили за чаем. Она тогда упомянула, что, мол, дознание ведёт некий следователь Морохин…
Дима снова лёг и накрылся одеялом.
— Вот ведь мир тесен, — заметил философически. — Однако и подругу вы себе выбрали, Катерина Владимировна.
— А чем плоха?
— Общался я с ней. Глупа, как пробка, и напыщенна в придачу. Как только профессор с ней жил… Ну, правда, женщина эффектная, не отнять.
Я изумилась.
— Дима, да ты про ту ли женщину говоришь? Это Дашка-то глупая? Да она у нас лучшей студенткой была. Стала бы я с дурой общаться. И с Себряковым они жили нормально.
Морохин решительно сел на кровати и потянулся за папиросами.
— Ерунда какая-то, — произнёс недоумённо. Покрутил головой. — Она же сама нам с Ульяновым сказала, что профессор от неё отдалился, жил своей жизнью, а потому о его делах она ничего не знает…
— Ну, мало ли что она вам сказала, — возразила я, гладя его по голове, как маленького. — Дашка всегда была хитрющая, сил нет. Говорит не то, что есть, а то, что выгодно. Видно, просто хотела, чтобы следователи от неё поскорей отстали. Ничего не видела, ничего не слышала, ничего не знает… А с мужем у них всё было в пределах договора.
— Что за договор?
— Ну, как сказать… Себряков женился на ней, можно сказать, из жалости.
Морохин чуть не подавился папиросой.
— То есть как это — из жалости?
— Видишь ли, отец Дашки — друг детства Себрякова. Мелкий чиновник, семья бедная. На курсы её пристроил Себряков, он же и заплатил. Такая, что ли, благотворительность. Ну, окончила она Бестужевку, а что дальше? Кроме красивой мордочки за душой ничего, кругом бесприданница. А Себряков к тому времени уже овдовел, детей нет. И, видно, решил благотворить до конца. Женился на Дашке, дал ей положение, обеспеченную жизнь.
— Очень интересно, — сказал Морохин задумчиво. Ну, очень задумчиво. Похоже, в голове у него забегали какие-то мысли.
— В общем, стала Дарья для профессора чем-то средним между женой и дочерью. Что-то интимное у них было, но это не главное. У Себрякова и возраст, и болезни, и занятость, а она молодая и цветущая… Он это понимал, человек трезвомыслящий, потому и предложил Дашке своего рода договор. Она может жить, как хочет. Но взамен публично играет роль примерной жены, обеспечивает уют в доме и чтобы никаких скандалов. В общем, украшает жизнь.
— Своеобразные отношения…
— Зато честные. Дашка свою часть договора отрабатывала. Заботилась о Себрякове, в чём-то и помогала. Она, конечно, не учёный, не историк, но курсы окончила с отличием, и с головой всё в порядке. Так что вполне ладили, не было между ними никакого отчуждения.
— Помогала, говоришь?
Задумчивость Морохина достигла такой степени, что он встал из постели и принялся мерить шагами спальню. И всё бы ничего, но ведь был-то он в чём мать родила. Я залюбовалась. Статный, сильный, русоволосый. И черты лица приятные, правильные. И глаза большие. И неотразимая родинка под левым глазом. Как хорошо было целовать её ночью…
— О, чёрт!
До него дошло, наконец, что гуляет он по комнате в натуральном виде. Покраснев, как ребёнок, бросился к одежде.
— У тебя там, в прихожей, телефон, — сказал, застёгивая рубашку. — Можно позвонить?
— Ну, если только не женщине…