— Не надо, — отрезал Морохин. — Имеем дело с предательством.
— Именно! И теперь надо разбираться, кто предатель. А это дело сверхмуторное…
Ситуация и в самом деле складывалась прескверная. Организация, к которой принадлежал покойный Бутылкин, располагала своим человеком в тюрьме. Именно он передал записку врачу, именно он дал знать своим, когда арестанта повезут на допрос, чтобы его встретить… Всё остальное — дело техники.
Выпив стакан чаю залпом, Морохин сосредоточился.
— Надо бы, Аркадий Семёнович, пригласить к нам начальника «Шпалерки», — начал он.
— Пригласим, коли надо…
— И вместе с ним составить список лиц, которые могли иметь доступ к Бутылкину, а также к сведениям о его вызове на допрос. Это для начала.
— Разумно!
Не откладывая, Говоров попросил секретаря соединить по телефону с начальником тюрьмы Пивоваровым. После короткого разговора положил трубку.
— Борис Афанасьевич приедет через час, — сообщил, разглаживая усы. — А пока суд да дело, займёмся вашим хромоногим.
— Нашим, Аркадий Семёнович, нашим, — поправил я, не удержавшись.
— Экий вы, батенька, въедливый…
— И Зароковым тоже, — добавил Морохин.
Евгений Зароков
Внимательно слушая Лидера и привычно восхищаясь его чеканным лицом, гривой чёрных с проседью волос и пронзительными карими глазами, я неожиданно подумал: что привело меня пять лет назад в организацию? Почему я, солидный учёный, профессор истории решил ступить на зыбкую тропу тайной борьбы и конспиративной работы, ведущую в опасные, а порой и кровавые политические дебри?
По сути, ответ прост и кроется в одном-единственном слове: неудовлетворённость.
Вот ведь, казалось бы, — чего не хватает? Есть всё. Я обеспечен, здоров, обласкан женским вниманием, занят интересной работой. Что не так? Но как учёный я давно достиг своего потолка. Да и потолок этот не из высоких. Оригинальных мыслей не выдвинул, собственных теорий не создал. Копаюсь в мелочах истории и развиваю чужие идеи — вот и всё.
Карьера? Себя не обманешь: место профессора университетской кафедры истории — это моя вершина. Ну, с долей фантазии могу представить, что на склоне жизни назначат заведующим кафедрой… А вот стать, например, ректором университета я не смогу ни за какие коврижки. Не хватит для этого ни научного веса, ни административных связей.
И выходит, что во всех отношениях достиг я своего предела. Остаётся доживать в тепле и сытости, разменивая остаток лет и всё ещё недюжинные силы на женщин, вино и поездки в Ниццу или на Кавказ. Ну, может, ещё жениться от скуки…
Знакомство с Лидером открыло мне совершенно другие горизонты. Не просто новые — грандиозные.
Организация ставила цель сменить общественный строй в России, и в этом я с ней был полностью согласен. Поросшая мхом столетий монархия своё отжила. Грядёт время республики, руководить которой будут умные и энергичные люди.
— Когда мы победим, вы станете министром просвещения, — сказал как-то Лидер вполне серьёзно. — Если, конечно, такая перспектива вас устраивает.
С этими словами он вопросительно посмотрел на меня.
— Вполне, — ответил я внешне спокойно, однако про себя пережил целую бурю чувств. Меня поймёт любой, кого хоть раз в жизни поманил призрак огромного дела. Разумеется, я понимал, что пока это лишь слова, но всё же, всё же… Ведь сказано в Библии — в начале было слово.
И я пошёл за Лидером. Вступил в организацию, активно работал в ней и с годами продвинулся из рядовых членов в узкий круг тех, кто принимает решения.
Университетскую службу я вполне успешно совмещал с конспиративной деятельностью, которая год от года становилась для меня всё важнее. Двойная жизнь отнюдь не тяготила. Напротив, я ею наслаждался, я со скрытым превосходством смотрел на коллег и студентов, не подозревавших, что респектабельный профессор втайне вершит судьбы России. Не один, разумеется, но тем не менее…
Организация росла и год от года усиливалась. Наши люди действовали в городах и сёлах, на заводах и фабриках, в школах и университетах, в армии и полиции. Были и просто агенты, работавшие в интересах организации. Мы наносили удары, от которых монархия трещала по швам. О наших делах говорила вся Россия, полиция в охоте за нами сбилась с ног. Многих своих товарищей мы теряли — пусть! На их место вставали другие.
Однако разгром революции[10] и репрессии власти отразились на организации самым болезненным образом. Она продолжала действовать, однако в новых, неизмеримо более жёстких условиях. Почти все руководители были вынуждены эмигрировать — кто в Швейцарию, кто во Францию. Лидер обосновался в Англии, но время от времени, соблюдая все конспиративные меры, приезжал в Петербург, чтобы получить отчёт о текущих делах, а также поставить очередные задачи. Его встречей и обеспечением безопасности неизменно занимался я.
Сегодня под видом холостяцкой вечеринки я собрал у себя на квартире полтора десятка членов организации, главным образом руководителей низовых ячеек. Переговорив с каждым из них в моём кабинете, Лидер уединился со мной.
Начали, как водится, с дел финансовых. Я представил доклад о тратах за прошедшее полугодие (содержание типографий, жалованье агентам и боевикам и прочее). Утвердив доклад, Лидер передал очередную сумму в виде чека на предъявителя. Такие чеки я традиционно отдавал в петербургский филиал английского банка «Юнайтед Бритиш бэнк» и взамен без лишних вопросов получал наличные. Схема была отработанная.
Затем перешли к делу Себрякова. Сегодня мне было чем похвалиться. Я сообщил Лидеру, что состоялась ликвидация предателя Бутылкина. Всё прошло эффектно и чётко (как, впрочем, и всегда, если за дело брался Демон).
Безусловно, врач был полезен. Организация вообще была сильна своими агентами. Когда после стычки Демона с городовым мы кинулись наводить справки в городских больницах, не поступал ли полицейский с характерной травмой шеи, именно Бутылкин сообщил, что такой пациент у него есть. Ну, а дальше ясно… Мог быть полезен и дальше. Но как только стало известно, что он развязал язык, участь его определилась.
— Взорвали болезного, значит? Это хорошо, — сказал Лидер одобрительно. (Ещё бы! Индивидуальный террор — его конёк.) — Это, безусловно, успех. А от своих показаний перед смертью, говорите, он отрёкся?
И задымил сигарой. Вот что Англия с человеком делает. В России он курил папиросы.
— Совершенно так, Виктор Михайлович, отрёкся. Через нашего человека в тюрьме передали ему записку…
— Хорошо, хорошо. Оперативные детали меня не интересуют… В данном случае сработали отлично, концы обрубили, молодцы. Однако это успех промежуточный. Главный вопрос всё ещё не решён, хотя времени уже прошло немало. — Отложив сигару, он вдруг улыбнулся и спросил дружелюбно: — Где бумаги?
Прозвучало почти ласково, и это было хуже всего. Ласковый тон в сочетании с улыбкой безошибочно указывали, что Лидер в бешенстве. Бешенство же его было чревато принятием жёстких, а то и жестоких решений в части товарищей по организации.
— Наши друзья очень обеспокоены, — безжалостно продолжал Лидер. — Они задают вопросы, на которые у меня нет ответов. У вас, как я понимаю, их тоже нет.
Я вынужденно согласился, что место хранения записок Палена, привезённых Викентием из Лондона, пока не известно.
— Получается, что где-то у нас под носом тикает заведённая бомба с часовым механизмом, а мы не в силах её найти и обезвредить, — припечатал Лидер. — Другими словами, расписываемся в собственной немощи. Ну, спасибо, Евгений Ильич, удружили…
С этими словами он драматически закрыл лицо рукой. Я почувствовал, что покрываюсь потом.
— Время для поиска есть, Виктор Михайлович, — произнёс я, стараясь говорить спокойно. — Крайне маловероятно, чтобы кто-нибудь сумел найти документы раньше нас…
Отняв руку от лица, Лидер стукнул кулаком по столу.
— Не разделяю вашего оптимизма, — заявил холодно. — А вам не приходило в голову, что, быть может, полицейское следствие параллельно с поиском убийцы ищет и документы?
— Для этого надо как минимум знать об их существовании. Но откуда? Себряков на эту тему ни с кем не откровенничал. Да и нет его уже…
— Зато есть его покровители. Те самые, что отрядили профессора за документами к старой дуре Эттвуд. И я не удивлюсь, если следствие неофициально сориентировали на поиск записок в первоочередном порядке. Уж настолько-то влияния у этих людей хватит.
Я вспомнил настойчивые расспросы следователя Морохина о целях поездки Викентия в Лондон и про себя был вынужден согласиться — да, вполне вероятно, что следствие о существовании записок Палена знает. И, не дай бог, сознаёт их значение…
— В сущности, у нас лишь два варианта, — произнёс Лидер сурово. — Либо мы в ближайшее время находим документы и тем самым ликвидируем угрозу для наших друзей. Либо они сочтут нас недееспособными, да просто ненадёжными партнёрами. Надо вам объяснять, чем это грозит?
Объяснять, конечно, было не надо. Чеки, увы, под ногами не растут и с неба не падают… При мысли, что сейчас на меня фактически возложили ответственность за дальнейшее финансирование организации, я обомлел, чуть не до медвежьей болезни.
— Стало быть, надо составить детальнейший план и отработать все мыслимые и немыслимые направления поиска, — закончил Лидер. — Где они могут храниться? У знакомого человека? В банковском сейфе? Под половицей на кухне? Думайте, Евгений Ильич, думайте и действуйте. Хоть весь Петербург переверните. Разрешаю привлечь к поиску столичные ячейки. Даю вам полторы… ну, хорошо, две недели. Потом не обессудьте…
Я поднялся и сказал, придав голосу всю возможную твёрдость:
— Для меня найти эти документы — дело чести, Виктор Михайлович. Сделаю всё возможное и невозможное.
— Вот и отлично, — откликнулся Лидер. — Считайте, что не найти просто нельзя. Слышите, нельзя! Не хочу пугать, но на кону существование всей организации. Неудачи нам не простят.