— Даже так? — вырвалось у меня.
— Именно так, — отрезал Лидер. — За красивые глаза не кормят. От нас ждут конкретных дел. А это дело сейчас важнейшее. — Встав и опершись на спинку стула, сказал неожиданно, словно размышляя вслух: — Волнуются наши друзья, суетятся… А как не суетиться? В воздухе висит война, Евгений Ильич, война небывалая. Одной Европой может и не ограничиться. И вся их государственная машина уже работает на будущую войну. Готовятся к ней политически, дипломатически, экономически… Понимаете?
— Что ж тут не понять…
— А если машина заработала, то нельзя, чтобы в её шестерёнки накануне огромных событий кто-то подбросил камень, не говорю уже — целый булыжник. Записки Палена и есть тот самый булыжник…
Дмитрий Морохин
Вечером к себе на ужин зазвал Ульянов. Это была хорошая идея. События развивались, и требовалось их обсудить в спокойной обстановке. В кабинете же сегодня было суматошно.
К примеру, среди дня ворвалась Князева и учинила скандал. «У вас под носом взрывают карету с арестантом! Это же происшествие на первую полосу! Почему никто не удосужился мне позвонить?» — бушевала девушка-ураган, размахивая блокнотом. Я даже не стал объяснять, что было не до прессы, — задушила бы голыми руками… Вместо этого пришлось пообещать, что когда в следующий раз арестантскую карету взорвут у входа в сыскное отделение (типун мне на язык!), ей сообщат в первую очередь.
Квартира Ульянова была большая и чем-то напоминала операционную, настолько всё было чисто, всё до блеска прибрано, всё педантично разложено по местам. Порядок отменный, а уюта не было. Ощущалось отсутствие женской руки. И, как выяснилось, я не ошибся.
— Моя семья, — сказал Ульянов, указывая на большую фотографию, украшавшую комод. — Жена, сын… — Помолчав, добавил: — Только жены уже нет. Сердце было слабое, скончалась.
На фотографии рядом с бравым Ульяновым в военной форме стояла миловидная женщина в белом платье и сбоку — подросток лет пятнадцати с пышным чубом и смышлёным лицом. «Ни дай бог никому», — подумал я и, кашлянув, спросил осторожно:
— А что сын?
— Сашка-то? Учится в юнкерском училище, в Москве. Скоро в отпуск должен приехать. Будущая краса и гордость российской пехоты.
— Скучаете, небось?
— Ещё как. Да ведь куда деваться, — птенцы растут, разлетаются…
Обмениваясь малозначительными фразами, прошли мы в столовую комнату, где домработница уже накрыла стол. Усевшись, Ульянов разлил коньяк.
— Давайте за успех следствия, — предложил он.
— За это готов пить весь вечер…
Закусывая, плавно перешли к обсуждению ситуации.
На совещании мы доложили Говорову о выявленной связи Зарокова с хромоногим убийцей и, значит, преступной организацией. Начальник озадачился.
— Куда ни плюнь, всюду сообщники, — сказал угрюмо. — И, главное, все приличные с виду люди. Бутылкин покойный был врач, Зароков и вовсе профессор. И организация эта непонятная… Куда катимся?
Насупившись, дал указание усилить наблюдение за историком. А вот сообщение о том, что установлено место жительства убийцы, Говорова взбодрило.
— Готовьте группу захвата, — распорядился энергично. — Что вы там говорили о его рукопашных чудесах? Возьмите пятерых полицейских, да покрепче.
— Так и сделаем, — согласился я. — Людей я уже наметил. В ближайшие два-три часа засядем в соседней квартире, она пустует. Вокруг дома выставим оцепление из агентов в штатском. Когда появится хромой, управляющий домом даст сигнал. Он же постучит в дверь и попросит хромого открыть… ну, скажем, под предлогом возникшего долга по квартирной оплате. А тут уж и мы. Разрешите действовать?
Говоров насупился и пожевал губами.
— Экий вы, батенька, нетерпеливый, — сказал неодобрительно. — Нет, завтра, завтра засядете. Не такое дело, чтобы горячку пороть. Надо всё тщательно подготовить… Лишь бы не сменил квартиру.
— С чего бы? — возразил Ульянов. — Он только за последние две недели упокоил пятерых, не считая Бутылкина и конвоиров, однако к себе возвращается исправно. Кстати, живёт там уже три года. А значит, считает место надёжным.
— Логично, — оценил Говоров. — Держите связь с управляющим. Телефон у него есть? Отлично. Засаду надо разместить незаметно и тихо, пока хромого дома нет.
— А может, засесть прямо у него на квартире? — предложил Ульянов. — Управляющий наверняка располагает запасным ключом.
Говоров задумался.
— Опасно, — решил наконец. — Может с порога что-нибудь заподозрить, да и рвануть на улицу, не заходя. Запах какой-то чужой учует, шорох услышит или ещё что… Потом его ищи-свищи. Нет! Брать надо наверняка.
Приехал начальник «Шпалерки» Пивоваров. Когда мы объяснили ему, что кто-то из его служащих вступил в незаконное общение с Бутылкиным, беднягу чуть кондрашка не хватила. Жадно выпив стакан воды, допытывался: да точно ли это, нет ли ошибки. И, уяснив, что ошибки быть не может, сник.
— Кто мог передать Бутылкину в камеру письмо с воли? Кто знал, что его повезут на допрос? — спросил Говоров строго.
— Ну, я…
— Вы, будем говорить, не в счёт. Кто ещё?
Пивоваров задумался.
— Старший надзиратель Сидоркин, — сказал наконец. — И сменщик его Воробьёв. Они как раз контролируют блок, где находится одиночная камера с Бутылкиным.
Из дальнейших пояснений Пивоварова мы узнали, что оба надзирателя в «Шпалерке» на хорошем счету — опытные и добросовестные. Правда, Воробьёв был изрядный любитель выпить и частенько ворчал, что уж больно жалованье маленькое. Но при этом из тюрьмы не уходил и взысканий по службе не имел.
— Может, их допросить надо? — спросил Пивоваров несмело.
— Успеем, — сухо ответил Говоров. — А пока, суд да дело, завтра с утра к вам от меня подойдут филёры. Незаметно покажете им обоих, несколько дней будем наблюдать.
С тем Пивоваров и отбыл.
Таков был текущий расклад, и он, в общем, не радовал. Убийство Бутылкина сильно ударило по следствию. Покойный врач рассказал интересные вещи и вообще был единственным свидетелем. Беда в том, что знал он не много. Во всяком случае, по его словам.
Бутылкина завербовали четыре года назад. Всё это время он был врачом организации — подпольно лечил её людей от боевых ранений, с которыми в обычную больницу не сунешься. Особенно много нелегальных пациентов свалилось в годы революции, а значит, организация активно участвовала в бурных событиях тех лет.
Бутылкин лечил раненых, получал хорошие деньги и держал язык за зубами. Его изначально предупредили, что за лишнюю болтовню здесь принято отвечать головой. Конспирация! Так и длилась нелегальная служба врача, пока не поступил приказ помочь в убийстве пациента, оказавшегося городовым. Помочь-то помог (да и посмел бы он ослушаться!), однако был раскрыт следователем Морохиным…
Приступая к свиным котлетам, Ульянов обронил:
— А вам не странно, Дмитрий Петрович, что в своих показаниях Бутылкин так и не назвал организацию? Просто нелегальная организация, оппозиционная власти, и всё.
— Так ведь сам не знал, название-то ему и не обозначили, — напомнил я. — Ни при вербовке, ни потом. Нелегалы же, конспирируются. Из года в год использовали врача втёмную, и всё. Может, конечно, врал…
— Врал, как сивый мерин, — отрезал Ульянов, брезгливо морщась. — Я ещё подумал, что надо как следует тряхнуть на втором допросе… Работать годами и не знать, на кого работаешь? Он просто боялся произнести название вслух. — Взглянул исподлобья. — И всё-таки проболтался.
— Это как же? — спросил я живо, вспоминая допрос.
Ульянов отложил вилку и нож. Прищурился.
— А вот так… Рассказывал, как его вербовали, помните? Вербовщик от организации заявил, что отныне Бутылкин вступает в ряды борцов против кровавого царского режима. А в борьбе, мол, обретёшь своё право на свободу и счастье.
— А-а… Ну, была такая лирика. И что?
Ульянов укоризненно покачал головой.
— Дмитрий Петрович! Это очень даже не лирика. Хотя я тоже сразу не сообразил, пришлось навести справки. Короче говоря, «В борьбе обретёшь ты право своё» — суть лозунг одной революционной партии.
И, отвечая на немой вопрос, уточнил со вздохом:
— Это эсеры, Дмитрий Петрович.
Кирилл Ульянов
Немудрено, что Бутылкин боялся вслух произнести это слово. Он, может, боялся произносить его даже про себя.
Из всех революционных партий, кои терзали Россию в начале двадцатого века, социалисты-революционеры были самыми воинственными и боевыми, сиречь наиболее опасными. Достойные преемники народовольцев, раздавленных пятой Александра Третьего, эсеры подхватили багровое знамя террора и взвили его на новую высоту.
Убийство великого князя Сергея Александровича, министров Сипягина и Плеве, уфимского губернатора Богдановича и столичного градоначальника фон дер Лаувица, покушения на обер-прокурора Синода Победоносцева и премьер-министра Столыпина… Это были только самые заметные страницы в террористической летописи эсеров. Полицейских, городовых, жандармов, чиновников и крупных промышленников с коммерсантами вообще убивали сотнями.
Социал-демократы, конечно, тоже были не сахар. Их кропотливая работа в массах была не столь эффектной, как громкие убийства, но в перспективе гораздо более эффективной. А вот эсеры надеялись поднять революционную бурю в России, используя, как детонатор, взрывы, смерти, кровь…
— Ясно теперь, — сказал Морохин как бы сам себе, покусывая губы. — Эсеры, значит. — Поднял глаза на меня. — А ведь сходится, Кирилл Сергеевич.
— То-то и оно, что сходится… Называется партией, а фактически — бандитская организация, ведёт партизанскую войну против царской власти. Методы уголовные и террористические. Вспомните убийство Кускова, взрыв Бутылкина. Опять же, показания врача о большом количестве пациентов с боевыми ранениями… Кто это может быть? Понятно, что не кадеты, не октябристы, не «Союз русского народа».
— Разумеется.
— Социал-демократы? Но их вожди индивидуальный террор отвергают. Готовят революцию с упором на организационно-массовую и просветительс