Утро началось с телефонного звонка, разбудившего нас безжалостно.
— Кому это там с утра пораньше неймётся! — возмутилась Катя, уютно лежавшая у меня под боком.
Зевая и накидывая на ходу халат, она ушла в прихожую к аппарату, а когда вернулась, глаза у неё были круглые и очень удивлённые.
— Там твой Ульянов на проводе, — сообщила почему-то шёпотом.
— Кто⁈
— Ну, Кирилл Сергеевич. Тысячу раз извинился и попросил тебя к телефону.
Остатки сна слетели, как и не было. Выскочив в прихожую, я схватил лежащую на комоде трубку.
— Доброе утро, Кирилл Сергеевич!
— Доброе, Дмитрий Петрович, — сказал Ульянов, кашлянув, и послышалось в его голосе некоторое напряжение.
— Как вы догадались сюда позвонить, если не секрет?
— Ну, Дмитрий Петрович! Дома-то вас не оказалось, а дальше дедукция несложная, мы люди взрослые, чего уж там. Сложнее было найти телефон Катерины Владимировны… Приезжайте как можно скорее.
— Да мне, собственно, Говоров разрешил сегодня задержаться…
— Возле вашего дома ночью убит человек.
Как только до меня дошёл смысл его слов, я рявкнул в трубку:
— Кто?
— Насколько успели установить, некто Уманский, ваш сосед. Чиновник горнорудного министерства. У бедняги сломаны шейные позвонки. Ну, вы понимаете…
Николай Трифонович Уманский, Коля… В голове с невероятной быстротой прокрутилась дюжина мыслей, связывая детали и обстоятельства в единую картину. Я сел на пол — такая вдруг одолела слабость.
— Конечно, Уманский, — сказал я, не слыша собственного голоса. — Именно его и должны были убить.
Глава восьмая
Николай Второй, император Всероссийский, 44 года
Отец мой, император Александр Третий, был велик телом, помыслами и, главное, свершениями. Настолько велик, что, и сойдя в могилу, он продолжает отбрасывать на престол густую тень. Всё царствование моё — не что иное, как попытка выйти из этой тени. В каком-то смысле борьба с нею. Да, борьба!
Я знаю, чувствую, что и сегодня, после шестнадцати лет правления, меня продолжают сравнивать с отцом — увы, не в мою пользу. Тяжело от этого на душе, неспокойно, и сомнение в своей монаршей состоятельности не даёт спать. Иногда я ловлю себя на мысли, что начинаю отца ненавидеть. Грех даже думать такое, но…
При жизни я его боготворил. Серьёзная размолвка между нами вышла только однажды, когда я решил жениться на принцессе Гессен-Дармштадской, на моей горячо любимой, обожаемой Аликс. Отец был категорически против. По сей день мне тяжело вспоминать наш разговор, состоявшийся на прогулке в аллее гатчинского дворца.
— Ники! Я вроде бы русским языком говорю, а ты никак не поймёшь простые вещи, — сказал тогда отец.
— Это ты должен понять меня, папа́, — настаивал я горячо. — Я женюсь лишь на Аликс.
— Аликс она будет только для тебя и только в постели, — отрезал отец. — А для Российской империи она немецкая принцесса, вступающая в брак с наследником престола. И обязана родить этому престолу здоровых наследников. Подчеркну: здоровых!
— Почему ты это подчёркиваешь? — спросил я, заранее предвидя ответ.
— Потому что вынужден. — Отец чувствительно взял меня за плечо. Конечно, он не хотел причинить мне боль, просто рука его была огромна и невероятно сильна. — Знаешь ли ты, что в Гессен-Дармштадской фамилии существует заболевание, которое передаётся из поколения в поколение?
Я лишь кивнул. Знал, будь оно проклято, знал… По знаку отца мы сели на скамейку в тени под раскидистым клёном.
— Гемофилия, несвёртываемость крови, — продолжал отец. — Эта болезнь — проклятие на всю жизнь.
— Но Аликс совершенно здорова, — возразил я.
— Разумеется. Женщины в роду ею не страдают. Болеют их сыновья.
— Ты преувеличиваешь, папа́, — запротестовал я. — Отец Аликс вполне здоров.
— Ну, что ж, кого-то из гессенских мужчин гемофилия щадит, — вроде бы согласился император. Прищурился. — Это, знаешь ли, как лотерея. Ты хочешь рискнуть здоровьем будущих сыновей? А не боишься, что однажды на российский престол сядет неизлечимо больной монарх — твой наследник?
— Я хочу, чтобы она стала моей женой, — повторил я упрямо. Других аргументов, кроме желания, у меня не было.
— Даже ценой интересов династии и России?
Сказано было негромко, но так, что мне стало не по себе. И всё же я ответил:
— Но я люблю её больше жизни!
— Осёл! — рявкнул отец. В гневе он выражений не подбирал. — Ты цесаревич? Наследник престола?
— Странный вопрос. Конечно.
— Ну, так и рассуждай, как наследник. А то лепечешь тут про любовь, как слюнявый гимназист. Ты ещё заплачь… — Он перевёл дух. — Женись на той, которая обеспечит семье и России здоровый приплод. А потом люби, кого хочешь.
— Но это невозможно!
— Это необходимо.
Мне в голову пришёл ещё один довод.
— Не забывай, что она — внучка королевы Виктории, — напомнил я с ноткой государственной озабоченности. — Мне кажется, укрепить родственные связи с британской монархией в наших интересах.
О, сколько злой насмешки увидел я во взгляде отца!
— А вот у британской монархии всегда только один интерес, да и тот шкурный, — бросил он пренебрежительно. — С ними роднись, не роднись — один чёрт. Всё равно будешь в убытке. Запомни это, Ники, на всю жизнь запомни…
Всё же в конце концов император уступил, и я смог жениться на Аликс. Выручило вмешательство матери, тронутой нашей любовью. (Просто невероятно, какое влияние имела мама, женщина хрупкая и миниатюрная, на гиганта-отца!) Императрица родила мне четырёх дочерей и, наконец, наследника, сына Алексея. До чего же мы были счастливы! Но счастье наше продлилось недолго — ровно до того момента, как у Алёши нашли врождённую гемофилию. А ведь отец предупреждал, предупреждал… Но ради Аликс я поступил по-своему, без оглядки на интересы династии и России. Цари тоже люди…
Напрасно отец пытался внушить мне и антипатию к Англии. Разве могут не вызывать уважение, даже трепет её колониальное величие, промышленно-финансовая мощь и колоссальная военно-морская сила? Укрепляя Россию, отец рискованно бросал вызов Британии и не доверял ей. Ну, что ж, и я не из легковерных. Однако я реально смотрю на вещи и понимаю, что с Англией выгоднее (и уж точно безопаснее) дружить, чем враждовать.
Конечно, в наших отношениях было всякое. Россию использовали, предавали, доходило и до прямой войны… Но надо смотреть вперёд. И теперь, когда английский престол занял милый кузен Джорджи, мы всё можем изменить к лучшему. Залогом тому наше близкое родство, задушевная, с детства ещё, дружба, невероятное внешнее сходство и даже символическое совпадение — он ступил на престол в день моего рождения[12]. Джорджи и Ники всегда поймут друг друга.
В руках у меня письмо от Георга Пятого — прекрасное письмо! Джорджи по-братски тепло обещает сделать всё возможное для развития наших отношений. Но не только. С тревогой пишет он, что Германия всё громче бряцает оружием, и потому — в противовес ей — мы должны крепить связи.
«Знаю, что в целом российское общество испытывает к моей стране чувство дружеской симпатии (feeling of friendship), — говорится в письме. — В этой связи, не пора ли нам подумать о полноценном союзе и заключить договор, в котором пропишем взаимные обязательства в мирное и главным образом в военное время (war period)? Мне кажется, ситуация в Европе делает такое соглашения безотлагательным».
Так оно и есть. Европейский небосклон всё сильнее затягивают бранные тучи, и если в грядущей войне Россия выступит в одном строю с могучей Англией, то это будет не просто хорошо — судьбоносно. Правда, отец всегда говорил, что у России нет союзников, кроме армии и флота, но когда это было… Я сломаю его традицию. Российское общество, действительно, в целом симпатизирует Англии. А уж как тесно связаны с ней наши торговля, промышленность, политическая традиция, наконец! Можно сказать, намертво. Союз назрел, Джорджи прав абсолютно…
Но, увы, не все это понимают. Скептиков в обществе хватает, хватает… И, как ни прискорбно, среди них затесался мой двоюродный дядя великий князь Александр Михайлович. Впрочем, он старше меня всего на два года, и небольшая разница в возрасте никогда не мешала нашей близкой дружбе. С детства и по сей день я для него просто Ники, а он для меня Сандро.
Дядя служит адмиралом, а также возглавляет императорский военно-воздушный флот. Море и небо — что ещё нужно человеку? Но вот поди ж ты, Сандро лезет в политику. Такой вывод я сделал из нашего странного разговора во время прогулки после недавней охоты в Гатчинском ремизе[13].
— Тебя не беспокоит наша зависимость от Англии? — спросил он вдруг. — Экономическая, политическая?
— Ерунда, — сказал я с удивлением. — Нет никакой зависимости. С чего ты взял?
— С того, что Англия буквально втащила Россию в тройственный союз с ней и Францией. А он фактически направлен против Германии и Австро-Венгрии, да ещё Италии. И получается, что сейчас по воле англичан Европа раскололась на два лагеря. Знаешь, как это называется? Преддверием войны. И не надо быть большим стратегом, чтобы это понимать.
— А хоть бы и так, — ответил я. — До тех пор, пока Германия вооружает против нас Турцию, угроза войны есть, и немаленькая. Мы не можем в такой ситуации остаться без союзников.
Дядя буквально взвился.
— Ники! — воскликнул он. — Ты кого в союзники взял? Англию? Да бог с тобой. Более преданного врага у нас не было, нет и не будет. У них в природу заложено нас ненавидеть. Завидуют нашим просторам и богатствам, силы нашей боятся. Потому и гадят, где могут.
— Ну, это уже перебор…
— Разве? Тебе мало Крымской войны? А недавней? Или для тебя секрет, с чьей подачи и с чьей поддержкой японцы с нами кинулись воевать?
Я сорвал с придорожной клумбы хризантему и протянул ему.
— Возьми и успокойся, — сказал иронически. — Убедил. Завтра же уволю Извольского