[14] и вместо него назначу тебя. Раз уж ты такой записной политик.
— Уволить — это хорошо, давно пора, — согласился он, принимая цветок. — Большего англомана, чем Извольский, в правительстве нет. Между прочим, с тебя берёт пример.
— В каком смысле?
— В самом что ни на есть прямом. Кто согласился принять звание адмирала королевского флота Великобритании[15]? Не ты ли? Британский король милостиво удостоил российского императора высоким чином. А император и не устоял…
— Да, чёрт бы тебя побрал! Это почётное звание, и не более того! Знак дружбы и союзничества! Принял и принял.
— Это после всех британских подлостей? Хороши друзья…
Вот тут я разозлился всерьёз.
— Заруби себе на носу, что в Российской империи есть лишь одно лицо, которое имеет право определять политику государства, — отчеканил надменно. — Другими словами — я. Если кто про это забыл, могу и напомнить. Но тогда пусть не обижается.
Впервые за десятилетия наших дружеских отношений я дяде угрожал. Косвенно, мягко, но угрожал. Но он этого не понял.
— Ты не видишь… или, скорее, не хочешь видеть… бесспорные факты, — настаивал он.
— Вот как? И чего же я не вижу?
— Англия навязывает нам союз, чтобы столкнуть лбом с Германией. Тесно ей с нами в этом мире, слишком сильные мы — и те, и другие. Пусть русские с немцами убивают друг друга, а британцы отсидятся на своих островах. Разве что пошлют на войну экспедиционный корпус.
— Да что ты?
— Ну, ещё деньжат подкинут: мол, воюйте на весь отпущенный кредит… И будут ждать, пока мы с Германией обескровим друг друга. А потом продиктуют Европе свою волю. Да ещё кредит с процентами взыщут… союзнички.
Достав портсигар, я закурил, чтобы немного успокоиться.
— Да ты у нас прямо кумская сивилла[16], — сказал наконец.
— Сивилла, говоришь? Ну, может, и сивилла… — Судя по раскрасневшемуся лицу Сандро, он тоже завёлся. — Рискну тебе напомнить один эпизод.
— Ну, рискни…
— За девять лет до Русско-японской я подал тебе специальную записку. Припоминаешь? Писал, что война с Японией неизбежна. Что в этой связи необходимо усиливать флот, форсировать строительство морских кораблей. За девять лет до войны писал! Но ты же ко мне не прислушался. А зря. Тогда, глядишь, позору бы не нахлебались по самые мачты…
Вот тут я промолчал — крыть было нечем. Тогда Сандро оказался кругом прав. И война случилась, и слабость флота сказалась на её исходе самым пагубным образом.
— А теперь, когда нас за волосы тянут в европейскую войну, неужели и теперь отмахнёшься? — продолжал дядя. — Сдаётся мне, что отец твой и мой двоюродный брат Александр, царство ему небесное, сейчас в гробу переворачивается. Он-то Англии цену знал и близко не подпускал… в отличие от тебя. А она его, между прочим, боялась.
Это уже было чересчур. Как он посмел так дерзко тыкать мне в нос покойным отцом? Опять отец! Всегда отец… Я еле удержался от грубости.
— Забудем, Сандро, — сказал я, не глядя на него. — Ты счастливый человек. У тебя есть море и небо. Ими и занимайся, а политику оставь мне.
На том разговор и закончился. Однако не забылся.
Ну, что ж… Пусть себе брюзжит. Пока дело ограничивается болтовнёй, я готов смотреть на его фронду сквозь пальцы. Сейчас меня больше беспокоит другое.
В конце своего замечательного письма Джорджи с тревогой пишет, что по его сведениям (а их предоставила английская секретная служба), в России тайно готовится публикация некоего документа, компрометирующего Великобританию в части её отношений с Россией. Якобы общественный резонанс от этой публикации может оказаться настолько сильным, что вобьёт серьёзный клин между нашими империями.
Джорджи назвал этот документ, и я его опасения разделяю. Дело может закончиться огромным скандалом… Успокаивает, однако, что автором будущей публикации в письме назван знаменитый историк профессор Себряков. А он, как известно, совсем недавно умер… Что, впрочем, не исключает попыток продолжить начатое им дело. Мало ли у нас оппозиционеров! Я дал команду Спиридовичу[17] выяснить судьбу документа и, по возможности, добыть его, чтобы исключить возможность публикации.
В общем, с антибританской оппозицией в обществе пора кончать. А начну я с двоюродного дяди. Ох, уж этот дядя… Сандро возомнил себя крупным государственным деятелем (ха-ха) и мутит воду, хотя прекрасно знает моё желание всемерно укреплять связи с братской империей. Вот именно — с братской! Мы с Джорджи покажем пример благотворного сотрудничества, основанного на кровном родстве. Оно выше всех и всяческих недоразумений, имевших место в прошлом между нашими странами…
Встаю и подхожу к зеркалу. Вглядываюсь в отражение. Напротив стоит крепкий, среднего роста человек со взглядом величественным и отчасти надменным. Грудь тёмно-синего мундира пересекает голубая орденская лента, у сердца поблёскивает восьмилучевая звезда Андрея Первозванного.
— Я — император, — говорю своему отражению жёстко. — Всё будет, как решу я.
Вот так. А Сандро и все прочие пусть знают своё место.
Дмитрий Морохин
С Колей Уманским мы жили в одном доме и приятельствовали. Случалось, вместе охотились, рыбачили, по вечерам играли в шахматы. Я с удовольствием возился с его маленькими сыновьями. Коля с женой люди были радушные, и я частенько, поднявшись на этаж выше, вместе с ними обедал или ужинал. При этом Колина супруга Нина Терентьевна подкладывала мне лучшие кусочки и ворчала, что, мол, с холостяцкой жизнью пора кончать, а то кожа да кости…
А ещё она посмеивалась над нашим с Колей внешним сходством. «Двое из ларца одинаковых с лица», — говорила не раз, хихикая. Преувеличение, конечно. Хотя в чём-то мы действительно друг друга напоминали. Примерно одинаковые рост и цвет волос, схожие фигуры, усы с бородкой… В полумраке, пожалуй, и не отличишь. Особенно если отличить пытается человек, нас не знающий.
Врагов у Коли, насколько мне известно, не было. Так что шею ему сломал не его враг, а мой.
Осознав это, я на какое-то время впал в ступор, из которого вышел только с помощью Кати. Испуганная, она целовала меня, тормошила, что-то кричала. Не пожалела и оплеухи. Только тогда я очухался и, мигом одевшись, кинулся домой.
Дальнейшее вспоминать тяжело. На месте работала полицейская бригада, и Ульянов тоже приехал. Труп Николая уже увезли. Я поднялся в его квартиру, где застал рыдающую Нину Терентьевну… уже вдову… и прижавшихся к матери громко плачущих Ваню с Антошкой — малолетних, совершенно замечательных погодков. Я обнял их, внезапно и непоправимо осиротевших, в груди что-то перевернулось, и я не сразу понял, что сам плачу. Как всё дико, нелепо, трагически вышло… Хорошо, что рядом был Ульянов.
Приехав в отделение, мы ушли ко мне в кабинет и долго сидели в молчании. Его нарушил сотоварищ.
— Только не вздумайте себя казнить, — сказал негромко и решительно. — Вашей вины в этой беде нет. Нам объявили войну, Дмитрий Петрович. А на войне сплошь и рядом гибнут мирные люди. Я воевал, я знаю.
— Что делать, Кирилл Сергеевич? — вырвалось у меня.
— Что делать? Сначала на вашем месте пошёл бы я в церковь и поставил две свечки.
— Почему две?
— Одну за упокой души вашего погибшего товарища. Другую — во здравие Катерины Владимировны Князевой. Меня, само собой, это не касается, но ясно же, не проведи вы эту ночь с ней, быть бы вам на месте Уманского.
И верно… В каком морге сейчас остывал бы мой труп, не ответь Катя на поздний звонок? Или откажись она принять меня в гости на ночь глядя? Хоть так, хоть этак, девушка-ураган, сама того не зная, меня спасла. На это раз по-настоящему.
Без стука отворилась дверь кабинета, и на пороге собственной персоной возник Говоров. Было это неожиданно. Из-за своей корпулентности он предпочитал принимать подчинённых у себя, сидя в покойном кресле, а не навещать их на служебных местах. Мы с Ульяновым поднялись.
— Сидите, сидите, — разрешил начальник и грузно уселся на стул. Посмотрел на меня хмуро. — Что там стряслось, Дмитрий Петрович? На вас, вон, лица нет. Доложите по пунктам.
По пунктам и доложил.
Первое: убит мой сосед по дому.
Второе: убийство произошло поздним вечером — покойный засиделся на службе в своём департаменте.
Третье: убийцей, несомненно, является хромоногий, о чём свидетельствует характер нанесённой смертельной травмы.
Четвёртое: поскольку Уманский с убийцей заведомо нигде не пересекался, то, стало быть, хромой поджидал у дома не его, а следователя Морохина, который за убийцей охотится.
Пятое: убийство совершено по ошибке. Убийцу ввело в заблуждение сходство между Морохиным и Уманским. Позднее тёмное время ошибку усугубило…
Выслушав, Говоров засопел. Сопение начальника обычно сигналило либо о тяжёлом настроении, либо о глубоком раздумьи. Или о том и другом одновременно, — вот как сейчас.
— Это факты, Дмитрий Петрович, — сказал он наконец. — А как вы их трактуете?
Я посмотрел на него с некоторым недоумением. По-моему, тут всё было очевидно.
— Преступная организация опасается моей, так сказать, следственной активности, — пояснил я нехотя. — Был взят Бутылкин, вышли на след хромоногого убийцы… Бутылкина взорвали, убийца сменил место жительства — тут концы зачищены. Однако остаётся Морохин, который продолжает работать. Убрать его — значит существенно затруднить следствие и тем самым в значительной мере обезопасить себя. Вот меня и решили убрать. Возможно, с подачи Зарокова…
— Вполне вероятно, — согласился Говоров мрачно.
— Видимо, за мной была установлена слежка, — продолжал я. — Выяснили, где я живу и когда приблизительно возвращаюсь домой. Далее, Зароков даёт убийце моё примерное описание. Он же не знал, что в доме есть похожий на меня человек… Вот, собственно, и всё. — После короткой паузы добавил: — И, если разобраться, ничего сверхобычного в ситуации нет. Ещё недавно, во время революции, полицейских чинов в стране убивали сотнями. Да и теперь никто из нас не застрахован.