— Надо тебе сообщить, Аркадий Семёнович, что в следующем месяце Константин Прокофьевич уходит в отставку. Возраст, болезни, выслуга…
Константин Прокофьевич — это ещё один большой человек. Заведует в департаменте всем сыском. О его предстоящем уходе я уже знал (недавно в вышестоящем присутствии шепнули на ухо), однако по телефону сыграл неведение.
— Очень нам его будет не хватать, — сказал после приличествующей паузы. — Другого такого замечательного человека, пожалуй, и не найдёшь. А уж специалиста по сыску…
— Может, и не найдёшь, — согласился Перепёлкин строго, — однако должность надобно заместить. Мы тут подумали, посоветовались и хотим выдвинуть тебя. Не скрою, с министром предварительно согласовано… Что скажешь?
Как только сдержался! Как только не заорал, что согласен, что очень хочу, что уже не первый год мечтаю сесть в кресло Константина Прокофьевича… Вместо этого сказал солидно, сдержанно и слегка растроганно:
— Душевно я вам, Платон Борисович, благодарен. Если такое доверие окажете, то, видит бог, оправдаю, не подведу.
— Вот и славно, — заключил Перепёлкин. — Через неделю-полторы тебя пригласит Пётр Аркадьевич[20]. А пока суд да дело подумай, кого вместо себя оставишь. Следователи толковые у тебя есть, а назначать кого-то со стороны в столичное отделение не хотелось бы. Нужен свой, который уже в деле. Завтра до вечера сообщи. — И положил трубку.
Первым делом перекрестился я на портрет государя-императора, висевший на стене. Вторым — открыл шкаф для бумаг, достал бутылку коньяку и налил большую рюмку. Вообще-то по утрам я не пью, но по такому случаю… Выпил не торопясь, истово, желая самому себе удачи. Заслужил! Сколько воров переловил в молодости, сколько мошенников разоблачил, сколько убийц схватил за шиворот! Почитай, в расследованиях всю столицу пешком истоптал…
Но это всё в прошлом. А в ближайшем будущем… Я даже зажмурился. Кресло Константина Прокофьевича — это вам не моё нынешнее. Совершенно иная мера жалованья и наград, почёта и уважения, влияния наконец. Теперь присвоят действительного статского советника. Был «ваше высокородие», стану «ваше превосходительство». Разница, а?
Но вот кто придёт на моё место… Лучшим из лучших, конечно, был Морохин. Следователь от бога, человек умный и профессиональный, твёрдый и энергичный. Иногда даже чересчур. А это порой создаёт проблемы… В общем, надо подумать, взвесить и решить, стоит ли двигать его наверх, выгодно ли это мне. Хорошенько подумать.
В отличном настроении поработал я до обеда, просматривая и подписывая служебные бумаги. Потом откушал на славу и, вернувшись в кабинет, велел секретарю никого не пускать и ни с кем не соединять. Каюсь, грезился мне покойный мягкий диван в комнате отдыха, на котором так хорошо подремать после обеда.
Однако не успел я снять мундир, как с виноватым видом в кабинет заглянул секретарь и сообщил, что срочно просят принять Морохин с Ульяновым. Говорят, что вопрос важный и отлагательства не терпит. Покоя от них нет…
— Зови, — сказал недовольно, вновь застёгивая мундир и усаживаясь в кресло.
Оба зашли в кабинет с каменными лицами. Я показал на стулья.
— Располагайтесь… Что там за спешка такая, Дмитрий Петрович? Пожар, что ли?
И благодушно ухмыльнулся собственной шутке.
— В известной степени да, — согласился Морохин.
Положил перед собой на стол какие-то бумаги. Поднял на меня глаза. Я опешил — столько в них было смятения.
— Как же так, Аркадий Семёнович… — сказал вдруг, судорожно сглотнув. — Как же вы могли?..
Глава девятая
Кирилл Ульянов
Вопрос Морохина привёл начальника в мрачное недоумение.
— Что «как же так»? Что я смог? — спросил, сдвигая брови. — Я вас не понял, Дмитрий Петрович.
— Сейчас поймёте…
Я с тревогой смотрел на Морохина.
Прочитав донесения моих филёров, сотоварищ сцепил зубы до желваков и минут на пять ушёл в себя, видимо, обдумывая сведения. Взгляд у него сделался потерянный, пожалуй что и несчастный. Затем он медленно достал из ящика стола густо исписанный лист бумаги, добавил несколько строк, и мы пошли к начальнику. При этом я понимал, что Морохин отдал бы сейчас всё, чтобы избежать предстоящего разговора. Только избежать его было нельзя.
— Я жду, Дмитрий Петрович, — сказал Говоров неприязненно.
Бледный как смерть Морохин наклонился вперёд. Вцепился в столешницу побелевшими пальцами. Глядя начальнику в глаза, срывающимся голосом произнёс:
— Вы предатель, господин Говоров.
— Предатель? Я?
— Вы! Предатель и негодяй!
— Что за идиотская шутка⁈ — взревел начальник. — Кого же я предал, позвольте узнать?
Удивление Говорова звучало столь искренне и гневно, что на миг я усомнился — а всё ли правильно рассчитал сотоварищ, верны ли его выводы из целой череды фактов.
— Вы предали служебные и государственные интересы, — отчеканил Морохин чуть ли не по складам. — Я обвиняю вас в пособничестве преступной партии социалистов-революционеров.
До Говорова наконец дошло, что Морохин не шутит. Реакция была предсказуемой. Тяжело задышав и побагровев лицом, он приподнялся в кресле. Злобно уставился на следователя.
— Да как вы смеете? Белены объелись? Или с утра пораньше головой о твёрдое стукнулись? — загремел он. Повернулся ко мне. — Что это с ним, Кирилл Сергеевич, а? Чудовищные вещи говорит, уму не постижимые! Какая-то партия, какое-то пособничество…
— Изучив факты, контрразведка к обвинению следователя Морохина присоединяется, — сообщил я бесстрастно.
Смотреть на Говорова было страшно — вот-вот хватит кондрашка.
— Какие факты? Оба спятили, что ли? — Он грохнул по столу кулаком. — Да я вас обоих за оскорбительную клевету в порошок сотру! И не надейтесь, господин Ульянов, что мундир контрразведчика вас убережёт!
Морохин вдруг засмеялся. Злой был смех, нехороший.
— А вам не приходит в голову, что если я обвиняю вас в предательстве, то есть у меня на то веские основания? — осведомился, прищурившись.
— Плевать мне на ваши основания! — крикнул Говоров. — Оба вон из кабинета! Вам, господин Ульянов, у нас больше делать нечего, да вас больше и не пустят — я распоряжусь. И соответствующее представление вашему руководству нынче подготовлю. Ну, а с вами, господин Морохин, разговор будет отдельный. — Смерил сотоварища бешеным взглядом. — А для начала вы немедленно в письменном виде объясните своё возмутительное поведение. Чтобы через час явились с документом.
Морохин взял в руки один из лежащих перед ним листов.
— А он, собственно, уже готов, — сообщил холодно. — Могу огласить.
Не дожидаясь реакции (Говоров успел лишь открыть рот), сотоварищ приступил к объяснениям.
— Первое, что меня насторожило, — обстоятельства убийства Бутылкина. У эсеров пособник в тюрьме действительно был, иначе кто передал бы врачу записку, после которой тот отрёкся от своих показаний? Надзиратель Сидоркин или надзиратель Воробьёв — сейчас не важно. Но!
Сделав маленькую паузу, Морохин достал папиросы и закурил без разрешения Говорова. Тот, видимо, уже несколько успокоился, во всяком случае слушал с бесстрастным лицом.
— Мог ли простой надзиратель заблаговременно знать, когда и куда Бутылкина повезут на допрос? — продолжал Морохин. — Тюремщика предварительно ни о чём не уведомляют, да и с какой стати? Его дело телячье — открыть камеру и вывести заключённого. Стало быть, надзиратель (хоть Сидоркин, хоть Воробьёв) ни о чём предупредить убийцу не мог. О месте и времени допроса он просто не знал. — Сделал жест в сторону Говорова. — Зато знали вы. Сообщников предупредили, к приезду Бутылкина хромой подготовился. И в установленный час врача с конвоирами взорвал прямо у нашего здания.
Говоров гулко откашлялся.
— Всё же хреновый из вас следователь, господин Морохин, — сказал с отвращением. — Переоценил я ваши способности… А в голову не пришло, что кроме меня о месте и времени знал начальник тюрьмы Пивоваров? Я сам ему звонил, договаривался, когда и куда отправить Бутылкина.
— Отчего же, подумал, — ответил Морохин невозмутимо. — Именно поэтому считаю, что в данном эпизоде подозреваемых двое: вы и Пивоваров… Запомним это. Идём дальше. Кто мог предупредить хромого, что он раскрыт и назавтра по его душу готовится засада? Опять же вы. В этом случае больше некому. Потому и настояли, чтобы засаду перенесли на завтра, хотя я предлагал брать убийцу по горячим следам. Но вам требовалось время, чтобы предупредить эсеров. Те немедленно прислали к убийце связного, и оба исчезли в неизвестном направлении… Что скажете?
— Вы продолжайте, продолжайте, — произнёс Говоров. Откинувшись в кресле, сидел с полузакрытыми глазами. Лицо его цвело багрянцем, но во всём прочем держался спокойно. Я отметил про себя, что выдержка у него завидная — быстро взял себя в руки и напряжённо обдумывает ситуацию. — Кстати, про управляющего домом не забыли? Разве он не мог за денежку предупредить убийцу? А связного просто выдумал…
Морохин спорить не стал.
— Теоретически возможно, — сказал задумчиво. — Крайне маловероятно, что честный клерк вдруг решил за деньги спасти преступника, однако допустим… Значит, снова двое подозреваемых: вы и управляющий. А вот теперь — покушение. Погиб Уманский, а ждал-то хромой Морохина. И подставили меня вы! — сказал сотоварищ с силой.
Говоров открыл глаза
— Ну, ты ври да знай меру, — каркнул он. — Как я тебя мог подставить?
— Самым простым образом. Заставили меня до ночи писать обширную служебную записку. Срочно, мол, а то завтра с утра в департаменте надо объясняться по делу Себрякова. При этом никуда с утра не поехали. Записку мою у дежурного забрали и ушли в свой кабинет — я уточнил. Как понимать?
— Из департамента с утра телефонировали мне домой, встречу отменили, — тут же сказал Говоров.
— Да что вы? А я-то как последний дурак одним духом двадцать страниц исписал… Срочно же! — Морохин яростным жестом раздавил папиросу в пепельнице. — Нет, господин Говоров! Пока я делал мартышкин труд, вы своих пособников предупредили, что Морохин вернётся домой поздно, — вперёд! Убейте его ночью со всеми удобствами, без помех. Да ещё адрес мой сообщили.