Что меня ждёт? Ну, тут всё очевидно. Разжалование и лишение наград. Многолетняя каторга и пожизненное клеймо Иуды. Попытаться бежать? Куда? Деньги у меня есть, а шапки-невидимки нет. В России рано или поздно разыщут (это я как профессионал знаю), а пересечь границу не дадут — не сегодня завтра телеграф разошлёт мои приметы на все пограничные пункты империи (это я тоже знаю). И вообще, долго ли проживёшь в бегах? И разве это жизнь?
Если подумать, Морохин дал хороший совет. Застрелившись, я хотя бы смою кровью предательство. И, может быть, мою вдову не лишат пенсии. В конце концов, начальство меньше всего заинтересовано в громком скандале. Напишут в некрологе, что скончался в результате сердечного приступа, положат разоблачение Морохина под сукно — и всё. От меня требуется лишь поднести к виску захваченный из сейфа наградной «Браунинг» и спустить курок.
Но при мысли о самоубийстве трясёт от ужаса. Я слишком люблю грешное своё бытие. Нет, нет!.. За открытым окном — конец июля. Тянутся к небу розы, зреют плоды на яблоне, треплет густую листву тёплый ветер. Невероятно хорошо пахнет цветами, свежей зеленью, землёй. Пахнет жизнью. Ну, как собственной рукой вычеркнуть себя из неё?..
В отчаянии вскакиваю с дивана. И вновь падаю на подушки, сражённый болью в груди…
Дмитрий Морохин
Вскоре после нашего разговора начальник сел в служебный экипаж и отбыл в неизвестном направлении. Мы тоже сразу же уехали — на квартиру Ульянова. Не очень-то верилось, что Говоров мгновенно свяжется с эсерами, и через четверть часа нас уже будет поджидать у служебного входа бомбист. Но, как известно, бережёного бог бережёт.
Усевшись в домашнем кабинете Кирилла Сергеевича, мы быстро подготовили на имя министра внутренних дел служебную записку о разоблачении Говорова. Тут пригодились черновые заметки, которые я набрасывал в последние дни. Приложили и рапорт филёров контрразведки.
Копии в департамент и прокуратуру, вопреки первоначальным намерениям, решили не отсылать. Как резонно заметил Ульянов, вряд ли министру понравится, что важнейшие и чрезвычайно щекотливые сведения уйдут ещё куда-то кроме него.
Оставалось доставить записку в министерство.
— А теперь самое интересное, — сказал я перед выходом из подъезда. — Предупредил ли Говоров эсеров или нет? Может быть, за нами уже следят?
— В смысле, ждать ли бомбы? — уточнил Ульянов.
— Ну, бомба не бомба… Пули тоже удовольствие ниже среднего.
На всякий случай, прежде чем сесть в экипаж, мы тщательно оглядели улицу и редких прохожих, держа руки на револьверах. Но всё было спокойно.
В приёмной министерства на набережной Фонтанки, 24 я предъявил дежурному офицеру своё удостоверение (Ульянов сделал то же самое) и передал пакет со служебной запиской. Выслушав просьбу вручить министру документ как можно скорее ввиду срочности и важности, ротмистр нахмурился.
— Но я не вижу здесь сопроводительного письма вашего непосредственного начальника господина Говорова, — сказал он с сомнением в голосе. — Как я могу отдать пакет лично Петру Аркадьевичу без его визы? Это грубое нарушение субординации.
Всюду бюрократия, хоть вешайся…
— И всё же я прошу вас выполнить нашу просьбу, — сказал Ульянов мягко, но непреклонно. (Мне бы его выдержку.) — Поверьте, сейчас не до формальностей. Сложилась экстраординарная ситуация, о чём говорится в служебной записке. (Многозначительным жестом опустил руку на пакет.) К тому же документ подписан ответственным сотрудником министерства господином Морохиным и мной как старшим офицером контрразведки. Полагаю, что это вполне весомо. И поэтому в порядке исключения…
В общем, убедили. Точнее, убедил Ульянов. Я-то играл желваками и боролся с желанием вызвать ротмистра на дуэль.
Ночевал я на диване в кабинете Ульянова. Сотоварищ категорически отмёл все мои попытки распрощаться и уехать к Кате. «Ситуация горячая, не будем сейчас разделяться», — сказал он с мягкой непреклонностью, как давешнему ротмистру. Я вынужден был признать его правоту.
Пришлось из квартиры Кирилла Сергеевича телефонировать Кате и соврать, что ночую сегодня на службе и потому не приеду. «Что случилось?» — встревожилась девушка-ураган. «Ничего особенного, — успокоил я, — дело служебное. Рутина». — «А-а… Ну, смотри. А то Терентьич уже спрашивал, куда ты делся, не бросил ли…» — «А ты ему что?» — «Сказала, что пусть только попробует…»
Поутру, приехав на службу, мы обнаружили, что отделение бурлит. Оказывается, вчера вечером Говоров прислал записку, в которой сообщил о тяжком приступе желудочной болезни и на ближайшие дни назначил исполнять свои обязанности старшего следователя Сверчкова. Желудочная болезнь никого не удивила — чревоугодие начальника давно уже стало темой для шуток. Гадали, надолго ли Говоров вышел из строя и что наруководит бесцветный, сверхосторожный Сверчков.
Мы с Ульяновым переглянулись. Вот и первое последствие разоблачения. А что дальше? Где сейчас Говоров и чем занимается?
В кабинете мы принялись пить чай, строя предположения о реакции министра на служебную записку. В принципе, можно было ожидать, что сегодня нас вызовут на ковёр и предложат объясниться. Но вплоть до обеда ничего не воспоследовало. Время тянулось мучительно долго, ситуация напрочь выбила из колеи, всё валилось из рук.
— А вдруг ротмистр всё же пакет не передал? — подумал я вслух.
— Обещал же, — напомнил Ульянов хладнокровно, разворачивая свежую газету.
— Ну, мало ли кто кому чего обещает…
— Ротмистр, мне кажется, не подведёт. Я вот о другом думаю. — Отложив газету, Ульянов достал портсигар. — А что, если министр убоится скандала? Всё-таки Говоров в вашей системе занимает крупное место. Признать, что чиновник такого ранга способен изменить долгу, это, знаете ли, даже не скандал. Это позор на всё ведомство. И тень на власть в целом.
— Так вы полагаете, что министр решит положить нашу записку под сукно и замять дело? Предположим, ограничиться отставкой Говорова?
— Вполне допускаю.
— А я нет, — сказал я решительно. — Предыдущий министр, возможно, так бы и поступил. Но Столыпин человек принципиальный. Скандал ему, конечно, не нужен, однако предательства не простит и разбираться будет на всю катушку.
Кирилл Ульянов
Его бы устами да мёд пить… Хотя в части Столыпина Морохин был прав. Административный талант, высокие личные качества и безупречная репутация снискали Петру Аркадьевичу непререкаемый авторитет. К тому же он был не только министром внутренних дел, но и председателем правительства. Император отдавал должное государственным трудам Столыпина, решительно не мог без него обойтись, однако (что не секрет) его недолюбливал. Ревность, ревность… Подозревал он, что глава кабинета министров своим авторитетом затмевает самого императора…
Так ничего и не дождавшись, отобедали мы в соседнем трактире. После обеда подытожили ситуацию по делу Себрякова. Городовые с приметами в руках искали хромого по всей столице, но пока безуспешно. Хоть самим город прочёсывай… Записки Палена вообще канули непонятно куда, и всей нашей дедукции не хватало, чтобы выяснить, где их спрятал покойный историк.
Учитывая обнаруженную связь между Зароковым и Говоровым, можно было бы задержать профессора. Однако на это требовалась как минимум санкция начальника отделения, который отсутствовал. Исполняющий обязанности Сверчков, конечно, и слушать не станет. Да он и не в курсе дела. Так что пока тупик.
Морохин откровенно маялся. Я тоже, хотя и про себя. Слишком медленно тянулось время. В конце концов я махнул рукой и задал риторический вопрос:
— А с чего мы решили, что министр, он же председатель правительства, ради нашей записки отложит все другие государственные дела и займётся Говоровым? Это для нас чрезвычайная ситуация вселенского значения, а в его-то масштабе…
— Не согласен, — отрезал Морохин. — Масштаб масштабом, но предательство высокопоставленного чиновника — тема особо важная. Я бы сказал, опасная. Опять же, честь мундира… Столыпин займётся, но вот как скоро? — И, меняя тему, сказал горестно: — Если бы не Говоров, сейчас всё было бы иначе. И хромого бы взяли, и свидетеля не взорвали, и Коля Уманский был бы жив…
— Что ж делать, Дмитрий Петрович. Будем ждать. Я, наверно, поеду к себе на службу.
— А вдруг за нами пришлют? Нет уж, оставайтесь.
Пожав плечами, я развернул газету. Морохин после некоторых размышлений придвинул к себе папку Варакина, принесённую Филатовой, и заглянул внутрь. Сморщившись, достал из картонных недр кипу листков и бросил перед собой на стол со вздохом, способным разжалобить судью с прокурором впридачу. Приступил к изучению.
Некоторое время, шелестя газетой, я просматривал отчёт о выступлении министра иностранных дел Великобритании лорда Грея в палате общин. Лорд бичевал воинственную Германию и не менее воинственную Турцию, которые стремятся переделить сферы влияния в Европе. В ущерб Англии, само собой. Судя по отчёту, британское правительство и парламент готовы были за свои интересы перегрызть глотку обеим.
От высокой политики меня отвлёк невнятный возглас сотоварища. Навалившись грудью на стол, Морохин держал в руке какую-то бумажку и пожирал её взглядом.
— Вот, кажется, то, что мы ищем, — сказал он медленно.
Отложив газету, я взял бумажку из рук Морохина. Это была квитанция, выписанная 20 июня сего года столяром-краснодеревщиком Кузиным заказчику Варакину.
— И что? — спросил я Морохина.
— Вы читайте, читайте.
— М-м… Уплачено Варакиным Кузину пять рублей с полтиной.
Морохин взялся за голову.
— А за что уплачено, видите? Там же написано.
— Вижу. Изготовление сувенира. Краткое описание сувенира… Так в чём суть-то?
Морохин слегка застонал.
— Кирилл Сергеевич, дорогой! Ну, это же ясно, как божий день…
И в нескольких словах он объяснил, почему его так заинтересовала квитанция. При этом говорил неторопливо и чётко, словно разжёвывал очевидный, с его точки зрения, смысл для простофили.