Отдышавшийся Морохин последовал моему примеру. Спустя минуту хромой валялся на ковре, намертво спутанный по рукам и ногам нашими ремнями. Догадливая Катерина Владимировна проделала ту же процедуру с профессором Зароковым, находчиво использовав его собственные подтяжки, а также верёвку, снятую с Дарьиных рук.
Дмитрий Морохин
Спустя три часа, вечером уже, можно было подвести кое-какие итоги бурного дня.
Вызванный мной наряд полиции увёз Демона и Зарокова. Перед этим коллеги составили все необходимые протоколы, взяли у нас с Ульяновым и у Дарьи Степановны с Катей показания. С тем и отбыли. Таким образом, формальности были соблюдены.
В квартире мы остались вчетвером и некоторое время молчали, расположившись в креслах и на диване в гостиной, — трудно приходили в себя после пережитого потрясения.
Дарья была бледна, как смерть, и разговаривала кое-как, с трудом шевеля разбитыми губами и держа на скуле мокрую салфетку. Измождённый вид Ульянова, которому изрядно досталось в поединке с Демоном, вызывал жалость. Боюсь, что я выглядел не лучше — помятый, с полуоторванным рукавом. И лишь девушка-ураган, внёсшая неоценимый вклад в разгром противника, была свежа и энергична. При этом она, не зная подоплёки событий, бросала на меня вопросительные взгляды.
Молчание прервала Дарья.
— Как я благодарна вам, господа, — сказала слабым голосом, почти шёпотом. — Вы спасли меня от этих зверей. Но сейчас я хочу попросить, чтобы вы меня оставили. Мне надо прийти в себя. Надеюсь, вы не обидитесь, видя моё состояние… — Посмотрела на Катю. — И ты, дорогая, тоже поезжай. Спасибо тебе за бесценную помощь…
Сердобольная Катя погладила её руку.
— Если надо, я могу остаться, не стесняйся… — начала она, однако я перебил.
— Само собой, мы с Кириллом Сергеевичем сейчас уедем, Дарья Степановна, — сказал, обращаясь к вдове. — Но прежде я попрошу вас ответить на один вопрос.
Дарья горестным жестом взялась за виски.
— Опять какие-то вопросы, — простонала она. — Я всё уже рассказала для протокола. О, как этот полицейский был безжалостен! Как он въедливо и дотошно допрашивал меня…
— Служба такая, — заступился я за коллегу, разводя руками. — К тому же он не спросил самое главное.
— О чём же?
Я пристально посмотрел в глаза Дарьи, затуманенные слезами. Поинтересовался негромко:
— Где вы спрятали записки Палена?
Слёзы на красивых вдовьих глазах куда-то испарились…
Кирилл Ульянов
Я заметил, что Себрякова вся подобралась и хмуро посмотрела на Морохина.
— Зароков и тот, второй, тоже спрашивали о них. Можно сказать, очень настойчиво спрашивали. — Усмехнувшись, она показала на распухшую скулу и разбитые губы. — Но что я могла им ответить? Я в первый раз слышу об этих записках.
— И где они находятся, вы, естественно, тоже не знаете, — сочувственно сказал Морохин.
— Естественно, — подтвердила Себрякова с холодной улыбкой.
Морохин улыбнулся в ответ.
— В таком случае мы с Кириллом Сергеевичем поищем их сами, — сказал озабоченно. — Есть основания полагать, что они находятся здесь, в квартире. Не так ли, Кирилл Сергеевич?
— Совершенно верно, Дмитрий Петрович.
Морохин поднялся.
— Давайте приступим, — произнёс решительно. — С чего начнём?
— Я думаю, с кабинета покойного профессора.
— Согласен.
Оттолкнув руку Князевой, вдова резко поднялась.
— Что это значит, господа? — спросила неприязненно, переводя взгляд с меня на Морохина. — Вы намерены произвести обыск в квартире?
— Намерены, Дарья Степановна, — подтвердил Морохин.
— А по какому праву, позвольте спросить?
— По самому что ни на есть законному. По праву следствия.
— Может, у вас и разрешение на обыск есть? — спросила Себрякова ядовито.
Морохин хлопнул себя по лбу.
— Ну, конечно, Дарья Степановна, — сказал он мирным тоном. — Формальность есть формальность. Пройдёмте в кабинет.
И быстро вышел из гостиной. Мы потянулись следом.
В кабинете Морохин сел за письменный стол, взял чистый лист из толстой стопки и быстро набросал несколько строк. Помахал бумагой в воздухе, чтобы чернила просохли быстрее.
— Вот, — сказал, показывая лист Себряковой. — Как полицейский следователь, ведущий дознание по делу об убийстве Себрякова Викентия Павловича, я выношу постановление о производстве обыска на квартире покойного с целью поиска вещественных доказательств. Вы удовлетворены?
— Нет! — выкрикнула вдова. — Это произвол!
— Да отчего же? — спросил Морохин удивлённо. — Обыск в полицейской практике дело обычное. К тому же один у вас уже производился.
— Вот и хватит! Я немедленно звоню своему адвокату!
— Это как вам угодно, — разрешил Морохин, пожимая плечами. — Однако позвольте напомнить, что с этой минуты любая попытка помешать нам с Кириллом Сергеевичем расценивается как сопротивление должностным лицам при исполнении служебных обязанностей. А значит, карается согласно своду законов Российской империи. — Иронически прищурился. — В общем, не советую.
— Вы мне угрожаете?
— Боже упаси! Просто предупреждаю, — проворковал Морохин. — Соответствующую статью закона, если угодно, можете уточнить у адвоката… — Добавил озабоченно: — При производстве обыска присутствовать желаете?
Щеголяя бюрократическими формулировками, сотоварищ явно издевался. Вывела его из себя вдова, ох, вывела…
— Желаю, — отрезала Себрякова.
— Ваше право… Катерина Владимировна, голубушка, не откажите в любезности пригласить швейцара. Будет понятым. А другим, если не возражаете, — вы.
Князева не возражала. Возможно, в её рыжей головке уже зрел заголовок будущего репортажа: «Наш корреспондент участвует в расследовании сенсационного убийства профессора Себрякова»…
Спустя несколько минут она вернулась с испуганным и заинтригованным швейцаром.
— Ну-с, приступим, — сказал Морохин, изучая взглядом книжные шкафы.
Катерина Князева
Я по-прежнему ничего не понимала. Какие записки, какой Пален? Тот самый, который цареубийца? Но почему они должны быть в квартире Себрякова? И при чём тут моя подруга? Сплошные загадки…
Между тем Морохин сказал Дарье задумчиво:
— Должно быть, ваш покойный муж был изрядным педантом.
— Был, — подтвердила та сквозь зубы. — А какое это имеет отношение к обыску?
— Прямое, Дарья Степановна, прямое. Возможно, это обстоятельство облегчит нам работу. — Повернулся к Ульянову. — Обратите внимание, Кирилл Сергеевич, в кабинете три книжных шкафа. И в каждом книги подобраны строго по формату, корешок к корешку.
— Вижу, Дмитрий Петрович.
— Один шкаф содержит книги формата ин-октаво[22]. В двух других книги формата ин-кварто[23]. Что из этого следует?
— Из этого следует, что шкаф ин-октаво нас не интересует, — сообщил Ульянов немедленно.
— Совершенно верно. Тем более, что наши друзья Зароков и Демон успели изрядно его опустошить. — Дима указал на валявшиеся на полу книги. — А мы с вами займёмся теми, где ин-кварто.
С этими словами Морохин решительно открыл дверцы ближайшего к нему книжного шкафа и махнул рукой Ульянову, — подходи, мол.
Работали они быстро. Морохин брал книгу, перелистывал и отдавал Ульянову, а тот аккуратно клал её на ковёр. Мы со швейцаром смотрели на их действия во все глаза, — понятые же. При этом я искоса поглядывала на сидевшую рядом Дарью. Та сидела с безучастным видом, которым, должно быть, хотела скрыть внутреннее напряжение.
Стопки книг на полу росли. Один шкаф из двух уже был разобран.
— Здесь ничего, — сообщил Морохин, передавая Ульянову последнюю книгу. — Дарья Степановна! Не желаете ли выдать записки добровольно? Ещё не поздно.
— Вы о чём? — спросила Дарья с поразившей меня злобой.
— Значит, не желаете… Идём дальше.
Морохин открыл второй шкаф.
Дарья Себрякова
Господи, какая же я идиотка! Ну, почему я не перепрятала документ? Но кто же знал, что всё так выйдет…
Тогда, три недели назад, после смерти Себрякова, мы с Пашей убирали в кабинете следы разгрома. Записки Палена я обнаружила случайно, пряча разбросанные книги в шкаф. Сначала я даже толком не поняла, что это за документ, однако инстинктивно повернулась к Паше спиной и поставила книгу на полку, как ни в чём не бывало. И лишь вечером, когда прислуга ушла, я кинулась в кабинет. Достала пожелтевшие от времени листы. Принялась жадно читать.
Да, это была форменная исповедь цареубийцы. От первой встречи с английским послом Уитвортом до последней судороги умирающего Павла — всё было описано, рассказано, изложено. Весь заговор, как на ладони. Причём рассказано ярко, я бы сказала, — талантливо. У Палена было хорошее перо…
Не вызывало сомнений, что в мои руки попал настоящий раритет. И, видимо, очень важный, иначе зачем покойный муж так изощрённо его спрятал? Впрочем, историческая ценность записок меня интересовала в последнюю очередь. Раритет можно продать за хорошие деньги — вот что сразу пришло на ум.
Да, мне нужны деньги. Разумеется, после смерти Себрякова я не бедствовала. Но и только. Нужен был капитал, с которым я могла бы открыть собственное, давно задуманное коммерческое дело и наконец окончательно забыть о прозябании, в котором жила до замужества и которое до сих пор нет-нет да и снилось.
Увы, капитала не было. Но если к деньгам, оставленным Викентием, прибавить деньги за продажу раритета… ну, ещё взять кредит в разумном размере… Я бережно погладила документ. Может быть, это и есть то, чего не хватало для воплощения заветного плана?
Но как продать? Не бегать же по улицам, предлагая раритет прохожим?
Проще всего было бы посоветоваться с Евгением. Как историк он оценил бы документ и, возможно, подсказал, кому из коллекционеров можно его предложить. Но отношения с Евгением стремительно ухудшались — я больше ему не доверяла. Надо было действовать самой.