— Не понимаю, причём тут полиция.
Мы с Ульяновым переглянулись.
— Что, собственно, вас удивляет, Виктор Маркович? — мягко спросил Ульянов.
— Профессор Себряков скончался от инфаркта. Что тут расследовать?
Действительно, такова была официальная причина, прозвучавшая в некрологах. (В интересах следствия попросил я вдову про труп швейцара и разгром в квартире не распространяться. Профессор скончался, и точка.) И причина истинная — инфаркт случился на самом деле. А вот от чего? Версия судмедэксперта Судакова о предсмертной пытке из-за своей зыбкости даже не попала в протокол. Но, разумеется, убийство швейцара и беспорядок в квартире с якобы естественной смертью профессора никак не совмещались. Во всём этом предстояло разбираться, однако не объяснять же Варакину подноготную начатого расследования.
— Некоторые обстоятельства смерти профессора нуждаются в прояснении, — уклончиво сказал я. — С этой целью мы опрашиваем близких Себрякова. А вы, насколько известно, многие годы были его доверенным лицом, помощником.
— Хочу также заметить, что беседовать мы намерены неофициально, без протокола… по крайней мере, пока, — добавил Ульянов. — И поэтому рассчитываем на откровенный разговор.
Варакин помедлил.
— Спрашивайте, — сказал наконец, пожимая плечами.
А плечи у приват-доцента были широкие. И вообще, несмотря на худобу, производил он впечатление человека вполне крепкого. Упрямый взгляд серых глаз и решительный подбородок указывали на волевой характер. Что, впрочем, не помешало ему разрыдаться у могилы профессора.
— Общее представление о научных заслугах профессора Себрякова у нас есть, — начал я. — А что бы вы могли рассказать о нём как о человеке?
— Как о человеке я могу рассказывать долго, — нетерпеливо сказал Варакин. — Что вас интересует конкретно?
— Хорошо… Правда ли, что коллеги по университету и историческому обществу завидовали ему?
Варакин усмехнулся.
— Завистников хватало, это верно. Со стороны Себряков казался баловнем судьбы, счастливчиком. За что ни возьмётся — всё получается, всюду удача. Чересчур успешных не любят, порой и ненавидят. И плевать, что успех оплачен талантом и каторжным трудом. Сказано же, что люди — порождение крокодилов…
— Стало быть, друзей среди учёных и преподавателей у Себрякова не было?
Варакин, задумавшись, отбросил с высокого лба строптивую прядь.
— В общем-то, не было, — сказал наконец. — Какие там друзья! В глаза улыбались, за спиной шипели. Яду в стакан с чаем не сыпали, и на том спасибо. Исключение разве что Зароков…
— Это кто? — тут же спросил Ульянов.
Выяснилось, что Евгений Ильич Зароков, как и покойный Себряков, трудится в чине университетского профессора истории. Вот у него причин для вражды с Себряковым не было. Во-первых, научные интересы никак не пересекались. Если Себряков специализировался на русской истории применительно к династии Романовых, то Зароков занимался исключительно новой и новейшей историей Франции. Во-вторых, оба профессора приятельствовали ещё со студенческой скамьи. Зароков даже был шафером на второй свадьбе у Себрякова. В общем, ладили и общались. Поэтому одно из немногих прощальных слов на похоронах, произнесённых искренне, было сказано именно Зароковым…
— С этим ясно, — подытожил Ульянов. — А скажите, Виктор Маркович, в чём заключались ваши обязанности как помощника профессора?
Вытянув длинные ноги (я мимолётно отметил, что ботинки стоптанные, да и костюм знавал лучшие времена), Варакин полез в карман за папиросами.
— Так, знаете ли, в двух словах не скажешь…
— Скажите в трёх, — хмыкнул я.
— Были обязанности рутинные. Например, я вёл переписку с издательствами, следил за своевременной выплатой гонораров. На это у меня была доверенность. Подбирал материалы для работ, когда Викентий Павлович сам не успевал, — человек он был занятый. Случалось, решал какие-то бытовые, хозяйственные вопросы… Но это не главное.
— А что же главное?
Варакин помедлил.
— Понимаете, я был для профессора собеседником, оппонентом и рецензентом. Един в трёх лицах.
— Поясните.
— Масштабы у нас, конечно, были несопоставимые. Знаменитый учёный — с одной стороны. Молодой историк — с другой. Но Себряков мою голову… ценил, что ли. — Варакин слегка улыбнулся. — Давал мне читать рукописи, внимательно слушал замечания. Опробовал на мне различные идеи. Иной раз мы с ним спорили до хрипоты.
— Даже так? Покойный был демократом?
— В части науки — да. Здесь он чинов не признавал. И случалось, что с моими замечаниями соглашался, а потом учитывал в работе.
Я наклонился к Варакину.
— А скажите, Виктор Маркович, много ли времени отнимали ваши обязанности помощника?
— Много, — ответил Варакин, не задумываясь. — Человек я одинокий, так что, в сущности, жил больше у Викентия Павловича, чем у себя. Квартира у него просторная, он мне комнатку выделил. Тут же я и к собственным лекциям готовился. Всё-таки приват-доцент. — Выдержав короткую паузу, уточнил: — Вернее сказать, так было до того, как профессор повторно женился.
— А что это изменило? — спросил Ульянов.
Варакин взглянул на него с некоторым удивлением.
— Ну, как же… С молодой женой в доме и порядки поменялись. Понятно, что теперь я не мог, как раньше, запросто приходить к профессору, открывать дверь своим ключом, мыться в его ванне… Дарье Степановне это бы не понравилось. Она женщина своеобразная, с характером.
— А, кстати, как складывались отношения Себрякова с новой женой? — поинтересовался я.
Лицо Варакина выразило неудовольствие.
— Я свечку не держал и в их отношения не лез, — отрезал он. — Меня это не касается. Вы лучше у самой вдовы спросите.
— Так и сделаем, — заверил Ульянов, просияв обезоруживающей, несколько виноватой улыбкой (мол, пардон за бестактный вопрос). — А вот если не секрет… Вы много лет помогали профессору, фактически работали на него. Он вам платил?
Взгляд Варакина сделался ледяным.
— Никогда, — чуть ли не по складам произнёс он.
— Что ж так? — удивился Ульянов. — Покойный был скуп?
Варакин отшвырнул папиросу.
— Какую чушь вы сказали, — бросил сквозь зубы неприязненно. — Себряков скупец… Да если на то пошло, это я ему должен был бы платить, а не он мне!
— За что же?
— За всё! Я же студент его бывший! Он мне и с диссертацией помог, и в университет преподавать устроил, и поддерживал всегда… Родной папаша спился и помер, так Викентий Павлович мне вторым отцом стал. Разве я мог с него взять хоть копейку? — С тяжёлым вздохом добавил: — Эх-ма! Идёшь по жизни, как по полю, а поле-то в надгробных холмиках…
Теперь стало ясно, почему Варакин плакал у могилы. Отец не отец, но благодетелем профессор для него был точно. И то, что для других стало не более чем грустным житейским событием (ну, умер и умер, все там будем), для Варакина обернулось горем.
— Спасибо, Виктор Маркович, у меня вопросов больше нет, — сказал Ульянов доброжелательно. — Вот, может быть, у коллеги…
— Да, есть ещё один, — откликнулся я. — Скажите, Виктор Маркович, над чем перед смертью работал профессор? По какой теме?
Уголки губ Варакина поползли вверх в сардонической улыбке.
— Тема простая: негативные последствия Тильзитского мира для российской промышленности, сельского хозяйства и торговли, — отчеканил он. И тут же уточнил самым серьёзным тоном (с оттенком иронии, впрочем): — Тильзит — это городок такой в Пруссии. Там в 1807 году Наполеон с Александром Первым заключили мирный договор.
— Знаю, знаю, — отмахнулся я. — Присоединение России к континентальной блокаде Англии, признание наполеоновских завоеваний и так далее… Интересная тема.
— Интересная, — согласился Варакин несколько озадаченно (откуда у полицейского чина такие познания?). Поднялся. — Если вопросов больше нет, я откланиваюсь, — буркнул неприветливо.
— Всех благ, Виктор Маркович, — сказал Ульянов. — Вы, должно быть, сейчас поедете поминать профессора? У нас тут за воротами экипаж, можем подвезти.
— Сам доберусь…
И, не прощаясь, пошёл по аллее к выходу, засунув руки в карманы брюк. Мы остались.
— Ершистый молодой человек, — сказал Ульянов, глядя вслед.
— Ершистый — это ладно. Врать-то зачем?
Ульянов засмеялся.
— Вы тоже заметили? — спросил с интересом.
— Ещё бы… Себряков всю научную жизнь посвятил изучению биографий семейства Романовых. И вдруг на исходе шестого десятка переквалифицировался в экономиста. Последствия Тильзитского мира для российской промышленности и торговли, надо же… Версия на простака.
— А поскольку Варакин был ближайшим помощником профессора и в курсе всех его дел, ошибиться он не мог, — подхватил Ульянов. — Значит, сознательно вводит в заблуждение.
— Зачем?
— А чёрт его знает. Непонятно, а значит, подозрительно…
Встав, я принялся ходить по аллее взад-вперёд. Есть у меня такая привычка — думать ногами. Вот и теперь кое до чего додумался.
— Поехали ко мне в отделение, — сказал Ульянову, останавливаясь.
— Поехали, — согласился тот, поднимаясь и разминая ноги. — По пути обсудим что к чему. — Задрав голову, со вздохом посмотрел на небо, с которого раскалённо улыбалось солнце. — Хотя лучше бы за город, на залив…
— Я думаю, надо установить за Варакиным наблюдение, — предложил я, трясясь в казённом экипаже по пути в присутствие.
— А мотив?
— Определённого мотива пока нет, — признался я. — Но есть ощущение, что Варакин чего-то недоговаривает. И враньё это непонятное…
— Пожалуй…
— Пусть наш человек за ним походит, посмотрит, — продолжал я. — Так, на всякий случай. Возможно, выявит какие-нибудь особенности поведения или интересные контакты, которые можно будет взять в разработку.
На том и договорились. Вернувшись в отделение, я получил согласование начальника и распорядился прикрепить к Варакину хорошего, опытного филёра Еремеева. Пока на неделю, а там будет видно. Проинструктировал сотрудника лично.