Филатова ушла. Проводив её взглядом, я резко повернулся к Ульянову.
— Так что вы давеча говорили, Кирилл Сергеевич, насчёт участия Себрякова в военно-технических разработках? Он, мол, и слов таких не знал? А как насчёт бомбы?
Однако Ульянов лишь хмыкнул.
— Говорил и повторю: Себряков ничем подобным не занимался. Абсолютно не его сфера. То же самое и Варакин.
— Так что же, — Варакин соврал? И про бомбу, и про то, что всю Россию встряхнула бы?
— Не обижайтесь, Дмитрий Петрович, но рассказ Филатовой вы восприняли уж очень прямолинейно, — обронил сотоварищ, морщась. — Я думаю, Варакин не врал. Просто бомбы — они разные. Есть снаряды, начинённые взрывчаткой. А есть, к примеру, бумаги, которые при опубликовании могут поднять на дыбы всю страну. Если угодно, взорвать общественное мнение. Чем не бомба?
— Да, — сознался я после некоторой паузы. — Совершенно об этом не подумал.
Ульянов наклонился ко мне через стол. Понизил голос.
— А теперь представьте, что, работая в архивах, Себряков наткнулся на некие документы. И документы эти сбрасывают покров тайны с какого-то важного и, вероятно, трагического для России события. — Сжал кулаки. — Понимаете? Открывают подоплёку и скрытые пружины истории. Показывают истинные лица фальшивых друзей. Заставляют переоценить сложившиеся государственные и личностные отношения.
— Допустим, — сказал я, почему-то испытывая лёгкое беспокойство. — И что с того?
— А то, что обнародование таких документов может сильно изменить отношение общества и к самому событию, и к тем силам, которые к нему причастны.
— Постойте… Что за силы?
— Почём я знаю? Люди, или организации, или государства… Важно, что ещё вчера в России к ним относились вполне лояльно. Их считали дружественными, порядочными, надёжными. А сегодня, после публикации документов, общество как бы прозрело. В его сознании произошло возмущение. И через какое-то время эта общественная реакция, передавшись правительству, может вызвать резонанс в виде перемен в государственной политике…
— По отношению к указанным силам?
— Именно так. Архивы — дело страшное, Дмитрий Петрович. В них лежат и ждут своего часа бомбы почище той, что народовольцы метнули в Александра Второго, — закончил чуть ли не шёпотом.
Версия, конечно, любопытная, новый поворот в начатом расследовании… Мысли Ульянова заслуживали внимания, однако были туманны, слегка хаотичны и нуждались в систематизации. Проще говоря, требовалось разложить их по полочкам. Этим я и занялся. Ульянов ассистировал.
— Итак, Кирилл Сергеевич, вы считаете, что, копаясь в архивах, Себряков нашёл документы, серьёзно компрометирующие или разоблачающие некую… ну, скажем пока, силу… и решил эти документы опубликовать. Научная сенсация и так далее. Верно?
— Не считаю, а лишь предполагаю… Верно.
— Далее, о намерении Себрякова каким-то образом становится известно той самой силе. Понятно, что она компрометации боится.
— Естественно.
— Степень опасения столь велика, что к Себрякову подсылают преступника, чья задача — во что бы то ни стало найти и изъять документы. А заодно и убрать профессора. Так?
— В точку.
— Однако профессор умирает раньше, чем преступник сумел выжать из него место хранения документов. Что теперь? Убийца проникает к помощнику профессора, надеясь получить нужные сведения от него. А дальше… дальше можно лишь гадать.
Ульянов засмеялся.
— А до этого мы чем занимались? — спросил с интересом.
— Гадание гаданию рознь, — возразил я. — Пока что, при всей умозрительности, мы оставались в рамках логики. А вот выдал что-либо Варакин убийце или не выдал — это уже в чистом виде кофейная гуща. Пятьдесят на пятьдесят.
— Ну, предположим, что выдал.
— Тогда преступник с помощью выбитых из Варакина сведений находит нужные документы и ложится на дно. И у нас по-прежнему никаких зацепок. Хотя…
Я коротко задумался. Ульянов смотрел на меня с нетерпением.
— Те двое, о которых сказала Филатова. Которые шли за Варакиным, — произнёс я наконец.
— Так что же?
— Первый, по её словам, — крепкий, невысокий человек, шёл вразвалку. Это очень похоже на беднягу Еремеева, царство ему небесное. Он, кстати, и должен был следовать за Варакиным.
— Тогда, выходит, второй, идущий за ними, — это и есть убийца?
— Логически рассуждая, вполне возможно. Филатова заметила, что он хромал на правую ногу. Да ещё сильно. Вот вам и первая зацепка. — Закурив очередную папиросу, добавил со вздохом: — Она же пока и единственная.
Ульянов педантично пригладил щёточку аккуратно подстриженных усов.
— Ну, отчего же единственная, — сказал неожиданно.
Кирилл Ульянов
Великое дело опыт. Накапливаясь в подсознании, он порой выдаёт неожиданные решения или подсказки. Вот как сейчас.
— Я, кажется, упоминал вам, Дмитрий Петрович, что пришлось мне поучаствовать в Русско-японской войне, — начал медленно, продолжая обдумывать внезапно пришедшую мысль.
— Воевали? — с интересом спросил Морохин.
— Ну, не то чтобы воевал, а… ну, скажем, работал. У нашей службы своя специфика.
Хотя, откровенно говоря, пришлось и повоевать. Под Мукденом, и на Сахалине, и не только. На фронтах порой возникали ситуации, когда контрразведывательная работа отступала на второй план — приходилось браться за оружие, исполняя офицерский долг… Но не суть.
— Насмотрелся я на японцев, — и в бою, и в плену. Много у них интересного, совершенно другая цивилизация. Умеют такое, что нам и не снилось.
— Это что же?
— В Японии настоящий культ боевых искусств. Подчёркиваю: искусств. Не в том смысле, чтобы на передовой с винтовкой бегать и в неприятеля палить, а чтобы побеждать врага с помощью одних лишь рук и ног.
Морохин только хмыкнул.
— У нас в любой деревне таких искусников полна околица. Кому хочешь скулу своротят.
— Скулу, говорите… А с места подпрыгнуть на аршин-полтора[5] и с разворота в воздухе ногой ударить противника — хоть в грудь, хоть в голову? А ребром ладони разбить тыкву или сломать палку? А сложенными пальцами руки пробить грудную клетку и вырвать у живого человека сердце? Я уж молчу про невероятную быстроту и реакцию. Настоящий мастер от любого удара уклонится.
Морохин почесал затылок, и было от чего.
— Какие-то вы сказки рассказываете, Кирилл Сергеевич, верится с трудом…
— Рассказываю то, что видел, главным образом своими глазами, — возразил я. — Конечно, далеко не всякий японец на такое способен, да и не каждому по чину. Чаще всего это самураи — мелкие дворяне из разорившихся. Чтобы достичь подобного боевого умения, нужны годы упорных тренировок. Но уж если наумелся, то это уже не человек. Это машина для убийства. И спаси бог его противника. — Выдержав паузу, спросил: — Вам это ничего не напоминает?
— Отчего же, напоминает, — хладнокровно сказал Морохин, ослабляя узел галстука.
— Вот и мне тоже. У нас на руках четыре трупа. Троим из них, попросту говоря, сломали шеи. Судмедэксперт счёл даже, что убийца использовал какую-то палку или доску. Вроде бы ничего другого тут и не придумаешь. Но если предположить, что убийца — японец, мастер боевых искусств, то ему сломать шейные позвонки ребром ладони раз плюнуть. И другого оружия, кроме собственной руки, ему не требуется.
— Очень удобно, — пробормотал Морохин. — Опять же, всегда при себе.
— То-то и оно…
Сотоварищ пожал плечами.
— Ну, вот, кое-что и прояснилось, — сказал утомлённо. — Ищем японца-самурая, сильно хромающего на правую ногу.
— Вы считаете, что я придумываю или преувеличиваю? — спросил я, уловив в реплике некий сарказм.
— Да нет, ваша версия вполне логична и многое объясняет. В другом дело. — Лицо Морохина приняло страдальческий оттенок. — Петербург — город огромный, и несколько сотен японцев здесь наверняка присутствуют. Всё это, вероятно, можно уточнить через полицейские управления: и где селятся, и чем занимаются… Но уж очень много вопросов возникает.
— Например?
— Например, каким образом в рамках следственных действий отличить японца от китайца, — буркнул Морохин.
— А если серьёзно?
— А если серьёзно, то я намерен изложить в виде служебной записки на имя директора департамента вашу версию насчёт архивной находки Себрякова и подать её через начальника отделения.
— Зачем же?
Морохин поднялся.
— Затем, — произнёс, отчеканив, — что в вашем варианте дело приобретает густую политическую окраску. И похоже, что вы правы. А коли так, пусть им жандармы занимаются. С меня и простой уголовщины достаточно.
Поднялся и я.
— Спихнуть дело о многочисленных убийствах на жандармов, конечно, было бы заманчиво, — сказал со вздохом. — Но не выйдет.
— А я всё-таки попытаюсь.
— Даже не пытайтесь. Политика здесь то ли присутствует, то ли нет. А вот масштабная уголовщина, извините, уже налицо. Забрать такое дело из рук полицейского следователя дураков не найдётся. (Морохин сердито блеснул очами.) Так что заниматься всё равно предстоит нам. Это плохая новость… Но есть и хорошая.
— Это какая же? — хмуро спросил Морохин.
Я дружески приобнял его за плечи.
— Дорогой Дмитрий Петрович! Теперь, когда визит мадемуазель Филатовой и всестороннее обсуждение дела позади, мы можем наконец пойти пообедать. И можем даже соблаговолить по рюмке коньяку…
Глава третья
Дмитрий Морохин
Городовой Кусков Мефодий Гаврилович, бляха номер 148, точно родился в рубашке. Лишь это обстоятельство и спасло его, хотя вся статья была погибнуть подобно Варакину и другим.
…В поисках хоть каких-то зацепок мы с Ульяновым обратились в полицейское управление по месту жительства Себрякова. Интересовали городовые, которые в ту ночь дежурили неподалёку от дома профессора. Таковых оказалось три человека. Двое из них ничего интересного сообщить не смогли. А вот на третьего, Кускова, как выяснилось, в ту ночь кто-то напал и нанёс тяжёлую травму.