— Это случайность или нападение как-то связано с нашим делом? — риторически спросил Ульянов, глядя в потолок.
— Не спросишь — не узнаешь…
Быстро собрались и махнули в госпиталь на Пироговку, где традиционно лечились не только военные, но и полицейские чины.
— Досталось вашему Кускову, — сообщил начальник хирургического отделения со смешной фамилией Бутылкин. — За малым шею не перебили. Но обошлось. Травма шеи, перелом ключицы — это мы всё ему поправим. Не враз, конечно.
— Общаться-то с ним можно?
— Отчего же… Пойдёмте, провожу.
По пути словоохотливый Бутылкин успел сообщить, что зовут его Савелий Львович, что в детстве он мечтал пойти в сыщики, да вот стал врачом, но детективные романы читает запоем, Черлока Хольмса знает наизусть и сам втихаря пробует писать криминальные рассказы, а потому нельзя ли, раз уж познакомились, как-нибудь наведаться в гости к бывалым следователям (к нам с Ульяновым то есть), чтобы набраться кровавых историй…
Кусков неподвижно лежал на больничной койке в палате на первом этаже и видом своим вызывал жалость. Верхняя часть туловища была перебинтована. Шею зафиксировал высокий гипсовый воротник, из которого, как из брыжей[6], выглядывало усатое морщинистое лицо с усталым взглядом. Немолодой служака, до пенсии шиш да маленько, а тут такое… На соседних койках маялись ещё трое больных.
Вот что Кусков нам поведал.
Той ночью он дежурил на своём участке, который охватывает квартал с Французской набережной. Место считалось ответственным — в доме номер десять располагалось посольство Франции, охраняемое особо. Были тут и особняки знати, и солидные многоквартирные здания.
Дежурство складывалось, в общем, спокойно. Однако в начале четвёртого утра, когда над Невой белая ночь уже почти сменилась рассветом, Кусков заметил, что из парадного подъезда дома номер два вышел человек и направился в сторону Литейного моста. (Мы с Ульяновым переглянулись. Это был дом Себрякова.) В глаза городовому бросились две странности. Прежде всего, человек был одет небогато, с виду простолюдин, и делать ему в таком важном доме вроде бы нечего. Тем более в столь раннее время. А второе — шёл он быстро, почти бежал, хотя и сильно припадал на правую ногу. (Мы с Ульяновым снова переглянулись.)
— Ну, думаю, надо проверить, кто да что, — слабым голосом говорил Кусков. — Догнал, окликнул. Тот повернулся. Кто таков, спрашиваю, чего по ночам не спится. Есть ли какие-нибудь бумаги при себе. И вот тут он, слова не говоря, взмахивает рукой и ребром ладони хрясть меня по шее. Да быстро так, сильно! Отродясь не видал, чтобы таким макаром дрались. Хорошо, успел чуть увернуться, а то шею сломал бы, не иначе.
Умолк. Невольно двинул шеей в воротнике. Закряхтел от боли.
— Дальше-то что было? Помните? — негромко спросил Ульянов, подавая стакан воды, стоявший на прикроватной тумбочке.
С нашей помощью Кусков приподнялся на койке и напился. Руки пока ещё слушались его плохо.
— Помню кое-что, — проворчал он, снова укладываясь. — Боль адская, в голове словно мина взорвалась. Упал я. Ну, думаю, конец, сейчас прикончит. Дотянулся до свистка, он у меня на шее висел, и свистнул сколько сил осталось… А больше ничего не помню. Очнулся уже тут, весь перебинтованный. И вот всё думаю, с каким же нелюдем судьба столкнула? Дерётся не по-нашему, собой странный…
Ну-ка, ну-ка! Теперь — самое важное.
— А помните ли, Мефодий Гаврилович, как этот странный нелюдь выглядел? Описать можете? — вкрадчиво спросил я.
— Ещё как помню, — сипло сказал Кусков, сжимая пудовые кулаки в набрякших венах. — Впечаталась в меня его внешность. Лет тридцати — тридцати пяти. Рост средний, сложение крепкое. Лицо продолговатое, а волосы тёмные. Нос, кажется, прямой… да, прямой. Подбородок округлый, мягкий такой. Глаза… Вот самое-то главное в глазах.
— Почему?
— Какие-то они у него белёсые, ненормальные какие-то. Забыть не могу. — Кусков скривился. — И взгляд вроде как безумный.
Я мысленно восхитился наблюдательностью старого городового, который за считанные секунды успел запомнить облик нападавшего. Ульянов наклонился к изголовью. Уточнил:
— А этот нелюдь, по-вашему, он кто, — славянин или азиат?
— Славянин, конечно, — не задумываясь, ответил Кусков несколько удивлённо.
— Не путаете? — переспросил Ульянов.
— Да ни боже мой. Что ж я, азиатов не видал, что ли? У меня вон в соседнем доме китайская прачечная… — И, видимо, сочтя тему исчерпанной, уставился в окно. Добавил тоскливо: — Вот ведь… На дворе день-деньской, солнышко жарит, а я тут валяюсь, как мешок с картошкой…
В дверь палаты постучали, и порог несмело переступила худенькая, просто одетая женщина лет пятидесяти с узелком в руке.
— Жена моя, — сказал Кусков. Лицо его осветилось неловкой улыбкой.
Пожелав Кускову поскорее выздоравливать, мы покинули госпиталь, но перед этим зашли к словоохотливому начальнику отделения Бутылкину.
— Вы уж тут присматривайте за Кусковым получше, Савелий Львович, — сурово то ли попросил, то ли приказал Ульянов. — А если самочувствие ухудшится или ещё что не так, сразу дайте знать в городское отделение полиции следователю Морохину.
Бутылкин поклялся, что будет нас держать в курсе, и хотел что-то сказать ещё, но мы удалились.
Выйдя из госпиталя, зашагали по тротуару среди прохожих. Служебный экипаж потихоньку ехал за нами по мостовой.
— Ну что, он? — спросил Ульянов.
— Думаю, что он, — согласился я. — По всем статьям. Вышел из дома Себрякова. Примерно в это время он и должен был выйти после убийства и безуспешных поисков. Хромает на правую ногу, как и тот, что шёл за Варакиным и был замечен Филатовой. Наконец, совпадает оружие — рука, ребро ладони. Повезло нашему городовому. Не понимаю, почему убийца его не прикончил, ведь не пожалел же?
— Видимо, испугался, что Кусков успел свистнуть и на сигнал могут появиться другие городовые, — предположил Ульянов. — Потому и сбежал, не тратя время на добивание.
— Похоже, что так. Вообще-то, нападение на городового — случай нечастый. Но если у человека за спиной уже трупы Себрякова и швейцара, то выбора нет и полицейского надо убирать. В общем, всё совпадает, Кирилл Сергеевич. — Выдержав паузу, добавил: — Но не японец.
Ульянов сдвинул шляпу на затылок и вполголоса выругался.
— Обидно, — сказал он. — Хорошая версия была. — Ткнув пальцем в витрину кафе с интригующим плакатом «Лучше нашего кофе только наши пончики!», предложил: — Зайдём?
В кафе мы заняли столик у стены и, заказав кофе со сдобой, продолжили разговор.
— Не верить Кускову повода нет. Говорит, славянин, значит, славянин. Однако не сходится, хоть убейте, — рассуждал Ульянов негромко.
— Вы имеете в виду способ нападения?
— Конечно. Ну, не дерутся так наши люди. Нет такой традиции. Опять же, пытка эта необычная… Вот вы с вашим опытом можете припомнить что-нибудь схожее?
Я должен был признать, что ничего подобного не припоминаю. Мои многочисленные «подопечные» убивали чем угодно: ножом и пулей, удавкой и сковородкой, дубинкой и ядом, даже вилкой… ну, и дальше по списку. Случалось, отправляли на тот свет кулаком. Но использовать в качестве оружия ребро ладони — с таким я не сталкивался.
— То-то и оно. И получается полная ерунда. По замашкам японец, по описанию — нет. Как совместить?
Неожиданно в голове блеснула мысль, которую я облёк в форму вопроса:
— А как вы думаете, Кирилл Сергеевич, японец обязательно должен быть японцем?
Каюсь, прозвучало странно, даже глуповато. Спеша ухватить мелькнувшую мысль за хвост, я сформулировал её в первых попавшихся словах. Но, кажется, Ульянов смысл уловил и посмотрел на меня с оттенком уважения.
— Верно, — сказал он. — Я как-то об этом не подумал.
Кирилл Ульянов
Ай да Морохин! Теперь всё сходится. Точнее, может сойтись… Как же я сам не догадался, при моём-то личном опыте?
Ладно, сейчас не об этом.
Верно — русские так не дерутся. Ну, а если русский человек долгое время прожил в Японии? Проникся её духом, перенял традиции, освоил страшное боевое искусство? В принципе такое возможно. Но каким образом?
Контактов у России с Японией практически не было, да и нет. Представить, что некий русский человек прожил много лет в Стране восходящего солнца, можно лишь с изрядной долей фантазии. Разве что в силу какой-то лютой случайности… Но после Русско-японской войны кое-что изменилось.
В плен к самураям попали почти семьдесят две тысячи наших солдат. После подписания Портсмутского мира их отпустили домой, однако вернулись не все. Немногим более сотни человек (главным образом низшие чины) предпочли добровольно остаться в Японии. И хотя со временем почти все они с разрешения японского правительства так или иначе уехали в Россию, годы на чужбине во многом их изменили. В каком-то смысле к родным берёзкам возвращались русские люди, которых теперь правильнее было бы называть русскими японцами со всеми вытекающими отсюда последствиями…
Да, это вполне возможная версия. И она открывает для нашего следствия неплохие перспективы.
Всё это я быстро изложил Морохину.
— То есть вы считаете, что мы имеем дело с бывшим русским военным, который после многих лет вернулся домой и привёз из Японии боевые навыки? — уточнил дотошный сотоварищ. — А здесь, в России, был нанят некой силой, которая в его навыках нуждается?
— Думаю, что да, Дмитрий Петрович, — ответил я. — Во всяком случае, ваша версия устраняет возникшие логические нестыковки.
— Наша, Кирилл Сергеевич, наша… Согласен. И что мы теперь будем с ней делать?
— Работать мы с ней будем. Появилась возможность целенаправленного поиска убийцы.
— Каким образом, позвольте спросить?
Я объяснил Морохину, что каждый задержавшийся в плену участник войны по возвращении обязательно проходил собеседование в военной контрразведке и кроме официального учёта (в городском присутствии по воинской повинности) ставился на учёт неофициальный — в нашей службе. Таким образом, мы располагаем списком «возвращенцев», проживающих в Петербурге. И наш убийца, по всей видимости, в этом списке есть.