— А насколько полон ваш список? — тут же спросил Морохин.
— Полагаю, что практически стопроцентный, — ответил я. — Мало ведь просто вернуться домой, надо ещё и легализоваться, получить соответствующие документы. Не встав на воинский учёт, этого не сделаешь. К тому же, общеизвестно, что правительство никогда не считало попавших в плен нижних чинов и офицеров предателями или изменниками. Стало быть, и опасаться нечего.
— Логично.
— Наконец, бывшим военнопленным полагаются кое-какие пособия, особенно, если человек был ранен и нуждается в лечении. Для этого, опять же, надо стать на учёт. Хоть так хоть этак, резона скрываться от властей нет… Часть людей, конечно, разъехались по другим губерниям, но эти нас и не интересуют.
Обычно сдержанный Морохин азартно потёр ладони.
— Это уже кое-что, — заявил он. — Как я понимаю, на каждого из «возвращенцев» заведены учётные карточки? С приметами?
— Разумеется.
— Надо просмотреть эти карточки, отобрать тех, кто более-менее соответствует описанию Кускова, и показать ему для опознания.
Допив остывший кофе, я поднялся.
— Сегодня же и займусь, — сказал я. — У вас к нашим документам допуска нет, ну, ничего, сам управлюсь.
Приехав к себе на службу, остаток дня и весь вечер я изучал личные карточки нижних чинов и офицеров, задержавшихся в Японии после окончания войны. Таких в столице набралось более пятидесяти. Причём смотрел не только по приметам, но и по сроку возвращения в Россию. Для серьёзного овладения боевыми искусствами требовалось не менее трёх-четырёх лет — это я знал точно. Стало быть, вернувшиеся через год-другой не интересовали.
Кабинет я покинул за полночь и не с пустыми руками. Набралось шесть человек, которые более-менее подходили не только по приметам, но и по сроку пребывания в Японии. Теперь предстояло решить, как организовать опознание.
Было это делом не простым. Кускову тосковать на больничной койке ещё долго, а ждать мы не могли. Разве что привозить подозреваемых на опознание к нему в палату… Их, между прочим, надо было ещё найти. Не факт, что заявленное при регистрации место проживания соответствует фактическому.
Прямо с утра мы с Морохиным принялись обсуждать эту тему — вроде бы техническую, но важную. Сошлись на том, что для начала, используя аппарат полиции, аккуратно выясним адрес нахождения каждого из этой шестёрки. А затем — чёрт с ним с политесом, слишком дело важное — будем выдёргивать по одному и без затей везти в госпиталь в сопровождении полицейских. И всё!
Но выяснилось, что не всё…
В разгар обсуждения дежурный по отделению принёс Морохину запечатанный конверт. Вскрыв и прочитав лежащую внутри записку, мой сотоварищ невольно ахнул. Свирепо выругался по матери. Со всей силы хватил кулаком по столешнице. (Стакан с недопитым чаем возмущённо задребезжал.) Такое поведение для всегда корректного Морохина было не характерно.
— Что случилось? — спросил я встревоженно.
Вместо ответа он протянул мне записку. Я пробежал её глазами и выматерился почище Морохина.
Писал давешний начальник хирургического отделения Бутылкин, провожавший нас в палату к Кускову. И писал он, что нынешней ночью несчастного городового убили прямо в палате. Кто-то всадил ему нож в сердце. Сейчас на место происшествия вызвана полиция, а он, Бутылкин, счёл долгом незамедлительно сообщить об убийстве следователям (нам с Морохиным то есть), лишь накануне навещавшим покойного Кускова.
— Добил всё-таки, — сдавленно произнёс Морохин.
— Увы…
— Но ведь кроме Кускова в палате лежали ещё трое! Неужели никто даже не проснулся?
— Ну, проснулся или не проснулся, это установит следствие, — мрачно заметил я. — А вообще-то, Дмитрий Петрович, умение быть незаметным и красться бесшумно есть неотъемлемая часть японских боевых искусств…
Дмитрий Морохин
Когда мы примчались в госпиталь, там уже работала полиция. Командовал знакомый мне участковый пристав Петренко, несколько удивившийся нашему появлению. Я наскоро объяснил, что Кусков проходил свидетелем по одному делу, которое у нас в производстве. Узнав о его убийстве, мы приехали осмотреть место преступления своими глазами. Петренко только махнул рукой. Вся его квадратная фигура излучала флегму.
— Ну, и ладно, — пробурчал в дремучие усы. — Всё равно дело наверх заберут. Полицейского убили, не кого-нибудь…
Если не считать нас, палата была пуста. Труп Кускова уже увезли, а соседей, видимо, срочно перевели в другое место. Матрац стоявшей у окна койки городового густо алел пролитой кровью.
— Что успели выяснить, Тарас Иванович? — негромко спросил я, оглядываясь.
— Пока ничего интересного, — сообщил Петренко. — Убит финкой, нож остался в груди. Убийца, судя по всему, залез в открытое окно, ну и… Жалко Кускова. Образцовый был городовой, да и человек хороший, надёжный, — добавил угрюмо, снимая фуражку и крестясь.
— Какие-то следы обнаружили?
— Никаких. Погода сухая, подошвы нигде не отпечатались. Мои урядники всё облазили — и ничего.
— Забираясь в палату, скорее всего должен был наступить на подоконник…
— Тоже ничего. Если что и было, протёр за собой.
Мы с Ульяновым прошли в соседнюю палату, куда переместили пациентов, лежавших вместе с Кусковым. Возникла в голове одна идея — довольно неожиданная, признаться. Однако чем больше я её обдумывал, тем вероятнее она мне казалась. Подтвердить или опровергнуть нежданную мысль мог лишь опрос соседей Кускова. И хотя во время убийства все трое мирно спали, а значит, ничего не видели и не слышали (это Петренко уже установил), кое-что полезное сообщить они всё же могли.
Спустя двадцать минут, завершив опрос, мы с Ульяновым вернулись в палату, где Петренко со своими людьми уже заканчивал протокол осмотра места происшествия. Я подозвал одного из урядников.
— Как я могу к вам обратиться? — спросил вежливо.
— Унтер-офицер Васильев, ваше благородие, — отрапортовал молодцеватый урядник, вытянувшись в струну.
— Очень хорошо. Прошу вас, Васильев, зайдите-ка в служебную комнату для врачей на втором этаже и пригласите сюда начальника хирургического отделения Бутылкина. Мол, следователь Морохин просит пожаловать… Не возражаете, Тарас Иванович? — добавил, обращаясь к Петренко.
Тот даже рукой махнул: с чего, мол, возражать.
— Благодарю. И вот что, Васильев…
Я добавил на ухо несколько слов. Кивнув, урядник вышел. Ульянов смотрел на меня с нескрываемым любопытством.
В ожидании Бутылкина я прохаживался по палате, заложив руки за спину, и в десятый раз обдумывал неожиданную мысль. И вроде бы всё сходилось. Теперь дело было за врачом.
Через несколько минут Бутылкин появился в палате. Это был черноволосый человек субтильного сложения с узким вытянутым лицом, украшенным крупным горбатым носом. Тёмные, глубоко сидящие глаза смотрели из-под густых бровей выжидательно.
— А-а, Савелий Львович, здравствуйте, — сказал я, делая приветливый жест. — Проходите. Хочу вас поблагодарить, что сразу же написали мне насчёт бедняги Кускова.
— А как же, — откликнулся врач тенорком. — Обещал ведь сообщить, если что не так. Беда-то какая…
— Беда, — согласился я со вздохом. — И следов никаких. Что хочешь, то и думай.
— Я тоже думаю, думаю, да всё без толку, — пожаловался Бутылкин. — Это только Хольмс в книжках сразу концы находит. А в жизни поди разберись.
Я поднял палец.
— Идея, Савелий Львович! Давайте попробуем разобраться вместе. Я буду Хольмсом, а вы Ватсоном. Тоже, кстати, доктор. Пофантазируем, а? Вы ведь сами когда-то хотели сыщиком стать.
— Когда это было, — проворчал Бутылкин. — Ну, давайте попробуем.
Я сел на чистую койку и жестом пригласил врача сесть рядом.
— Странное преступление, коли разобраться, — начал я доверительным тоном. — Убийство полицейского, да ещё не вгорячах, а намеренное, — дело редкое. Стало быть, кому-то мешал очень. Что-то узнал случайно или увидел ему не предназначенное, вот и убрали. Логично?
— Вполне, — согласился Бутылкин. — А в чём странность? Нежелательных свидетелей во всех романах убирают. Ну, или пытаются.
— В жизни тоже, — сказал я, кивнув. — Но у нас особый случай. Госпиталей в Петербурге не меньше десятка. Откуда убийца узнал, что Кусков лежит именно здесь, на Пироговской набережной, три? Обошёл, что ли, все лазареты с расспросами, не поступал ли на излечение городовой? Бред же.
— Бред…
— Идём дальше. Предположим, убийца неким образом всё же узнал, где лечится Кусков, — теперь приходи и убивай, так? Нет, не так. Госпиталь велик, здесь десятки пациентов. Что ж ему, злодею бедному, слоняться по коридорам и расспрашивать медсестёр, где, мол, у вас тут лежит раненый полицейский? Опять же бред.
— Опять же, — согласился Бутылкин, помедлив.
— Воля ваша, дорогой Ватсон, только убийца знал, на каком этаже и в какой палате лежит Кусков. Знал точно. И теперь вроде бы ничего не мешает сделать своё чёрное дело, верно? Однако опять нет.
— Это почему же?
— Да ведь в палате кроме Кускова лежат ещё трое! Где гарантия, что хотя бы один из них не проснётся не вовремя, не поднимет шум? Нет такой гарантии. И злодей в тупике. Не резать же всех подряд, чтобы до Кускова добраться. Это даже для убийцы перебор… Что скажете?
Бутылкин глубоко задумался.
— Одно скажу: хорошо, что я не сыщик, — произнёс наконец. — Проще людей лечить, чем такие головоломки разгадывать. Ватсон в тупике.
Я улыбнулся. Ласково так, словно несмышлёнышу.
— А вот и нет, Савелий Львович. На самом деле всё очень просто. Если, разумеется, иметь в виду одно обстоятельство.
— Какое же?
Я наклонился к Бутылкину.
— А вы представьте, — сказал, заговорщицки понижая голос, — что в госпитале у преступника есть сообщник. Ну, скажем, из врачей. Вот он-то убийце и помог. Подсказал что и где, а тому уже осталось только прийти и ударить ножом бедного Кускова. Может такое быть?
Краем глаза я посмотрел на Ульянова и Петренко. Судя по лицам, они насторожились.