И все равно — он чего-то недоговаривает. Он готов довериться мне в чем-то очень важном, но почему-то ждет…
…Пергамент, синдарин. Я уже отмечаю это бессознательно, разум подсказывает — скорее всего Нуменор или колонии времен Падения. Самое любопытное начинается…
НАМН БЕЛАЙН — РЕШЕНИЕ ВЕЛИКИХ
…И Эарендил ступил на берега Земли Бессмертных.
Он поднимался по зеленым склонам Туны, но никто не встретился ему на пути, и пусты были улицы Тириона; и непонятная тяжесть легла на сердце Морехода.
Какой воздух здесь… Он глубоко вдохнул — мелкие иглы впились в горло и легкие: пыль, алмазная пыль. Ему стало страшно. Быть может, потому никто из Смертных не может жить в Земле Аман, что и самый воздух здесь смертелен для них? И он умрет — умрет, не достигнув своей цели, задохнется, как выброшенная на берег рыба… Режущая боль в глазах заставляла по-иному вспомнить слова предания: «Враг был ослеплен красотой и величием Валинора»…
Сквозь радужную дымку он пытался рассмотреть город. О, Тирион-на-Туне, улицы и площади твои, мощенные белым камнем, гордые башни твои… Игрушечный городок игрушечной земли. Земли Великих. Что со мной, почему — так… Где же эта красота, это величие?..
Он шел — беспомощный, растерянный, полуослепший от приторно-ровного сияния белой дороги; а волосы и одежда его были покрыты алмазной пылью. Он шел и уговаривал себя — этого не может быть, это все потому, что я пришел из Смертных Земель, потому что моя душа омрачена тенью Зла, потому что во мне кровь Людей… Стало немного легче, но тоска и непонятное гнетущее ощущение не исчезали. Он поднимался по бесконечным белоснежным лестницам и звал, звал — уже во власти отчаянья, — звал хоть кого-нибудь… И когда, потеряв всякую надежду, повернул к берегу — услышал — голос, грозный и величественный. Он стоял, склонив голову, а голос, шедший словно с высоты, возвещал:
— Здравствовать тебе, о Эарендил, величайший из мореходов! Здравствовать тебе, о вестник предреченный и нежданный, вестник надежды, несущий Свет, славнейший из Детей Земли! Ныне призывают тебя Великие пред лице свое, дабы говорил ты пред ними о том, что привело тебя в Благословенный Край. Я, Эонвэ, Уста Манвэ, сказал.
— …Брат мой. — Манвэ озабоченно смотрел ему в глаза. — Брат мой, я призвал тебя, дабы великое дело обсудить с тобою. Никто больше не сможет помочь мне, только ты!
— Разве не поможет тебе совет Эру, Отца Сущего?
— Когда стоишь на вершине горы, мелочей не видишь. Отец указал нам путь и цель, идти мы должны сами. А кому ведомы пути судеб лучше, чем тебе, брат мой?
— Я слеп. Я не знаю цели Эру, она открыта лишь тебе. Я вижу тысячи дорог, и в разные края ведут они. Куда мы должны прийти? Лишь тогда можно знать путь.
— Отец наш желает блага Арды.
— Много путей я назвал бы путями ко благу. Но они все разные и к разному ведут, брат мой. Просвети меня, если ты знаешь.
Манвэ поднялся, неспешно подошел по яркому мозаичному полу к витражному окну. Радуга стояла в тихом теплом зале, радуга, поднимающаяся от драгоценной блестящей мозаики пола и золотых блестящих колонн, причудливо изогнутых, обвитых гирляндами драгоценных каменьев. Пылинки не плясали в чистом безвкусном воздухе. Свет струился сквозь разноцветные окна и, отражаясь в миллионах граней, радужным сиянием сходился на золотом троне, скрадывая все очертания. Молчание — усыпляющее, чистое, безвкусное, как валинорский воздух. Намо вздрогнул, когда Манвэ наконец заговорил. Он по-прежнему смотрел в окно.
— Одному тебе откроюсь. Мне было слово от Эру, Отца Сущего. И сказано было: Песнь Арды нарушена. Ведомо мне, что в Конце Времен, когда замысел Единого свершится, Арда раскинется среди Эа, и Сильмариллы вновь явятся, и оживут Деревья, и свет их равно разольется из конца в конец Арды…
Лицо Манвэ сияло вдохновением.
— …и великая Песнь зазвучит из уст Айнур, и Валар, и майяр, и Элдар…
— А Люди?
— Тогда Единый откроет нам их пути, и мы поймем их, и в общем хоре воспоют они. Но, брат мой, нам не свершить этого, пока Арда под пятой Моргота. Он, он один мешает свершению Замысла, отравляя мысли, убивая, совращая. Он могуч и ужасен, и я боюсь, что он уничтожит Арду. Брат, я бы давно уже изгнал его за Стену Ночи — пусть скитается, где хочет, но ведь он
не уйдет просто так! Он разрушит Арду — не ему, так никому! Он разрушает души! Помнишь, что он сделал с эльфами? Намо вздрогнул.
— Брат, помоги. Ты видишь и знаешь. Я все открыл тебе. Помоги мне. Я согласен даже на мир с ним. Помоги.
Намо неотрывно смотрел в лицо Манвэ. Все происходящее окончательно смутило его разум. Прекрасное лицо Манвэ было полно тревоги, чистые лазурные глаза смотрели прямо, и великая забота была в них. Он был прекрасен, Король Арды. Он просил помощи. Намо вспомнил другие глаза, переполненные болью. «Даже здесь я вижу звезды…» Скованные руки творца… Великое непонимание, что разделило этих двоих. Вот она — гибель Арды. Свет и Тьма, сплетенные воедино, великое движение; вот она — Песнь Арды… Он видел эту нить, слышал эту струну, и радость поднималась в нем. Он видел братьев рядом.
И я тоже — видел. Я видел рядом Эру и Мелькора. Пусть во сне — но сон этот не был наваждением. Я проснулся после него с радостью в сердце. Почему же этого не видели те, кто писал эти хроники? Или — не хотели? «Добровольно слепые»… Не знаю. Мне это казалось не просто возможным — а единственным выходом. Но я — «ослеплен ложным не-Светом». Как же легко и просто. Не способен понять — и не надо ничего пытаться объяснить, спорить…
Ненавижу гордыню.
Радость? «Не торопись. Не забывай».
— Почему ты думаешь, что Мелькор хочет гибели Арды?
— А разве ты не видишь, что лишь его волей нарушен Замысел Эру? Ты знаешь, что делать?
— Кажется, знаю. Вы должны заключить мир. Как равные.
— Мир? С ним? После того, что он сделал? После всех войн, после орков?
— Согласись, то, что сделал с ним ты, не может склонить к приязни к тебе.
— Не я один судил его!
— Ты — король. Ты мог сказать свое слово.
— Не мог! Я пошел бы против Эру, против моих братьев и сестер.
— А он тебе не брат?
Манвэ отвернулся.
— Намо, что же делать, что?
— Я сказал.
— Но как? Он не примет гонца. Он так уверен в своей силе и неуязвимости…
— О чем ты говоришь, Манвэ? Какая неуязвимость? Почему ты пытаешься сделать из него злодея? Разве эльфы не сокрушили его войска? Разве сам он — Вала — не изранен Финголфином? Разве его не ранил Человек?
— Человек?
— Да. Берен.
И чтобы Манвэ этого не знал? Он тут не только подонок. Но и дурак полный. Это уж чересчур. Много ли чести сражаться с дураком?
— Ты не говорил.
— Ты не спрашивал. Манвэ, он не сильнее нас. Да, он могуч, достаточно могуч, чтобы помочь тебе в твоих трудах. Но он не разрушитель, Манвэ.
— Тогда, может, он и согласится… И что будет?
— Я это вижу. Арда будет воистину прекрасна и благословенна. Люди станут равными Бессмертным, а их дар Свободы позволит им сделать Арду столь прекрасным миром, что не предвидит даже Эру. Разве не возрадуется он? Разве не во славу будет это нам?
— Может, ты и прав, — задумчиво промолвил Манвэ. — Но как же Замысел Эру?
— А был ли его Замысел таков? Ведь мы не видели всего, брат.
— Не видели… Да. Но… что будет, если мы не сможем… договориться?
— Я не хочу об этом думать. Смерть вновь придет в Валинор. Арда замрет. Как будет жить разум, если затихнет сердце? Я видел…
— Ты уверен?
— Я умею видеть.
— Значит, два пути… Но, может, мы сумеем и без… него?
— Сумеем, но чем ты заменишь долю Мелькора? Это будет другой мир, ущербный. Такова истина.
Ну вот. А что Мелькор пытался подменить Творение всех прочих своим Творением — это хорошо. И мир оказался не ущербным. И море крови в этом неущербном мире — это и есть высшая гармония? Вот и пойми тут…
Я было успокоился после той драки с Борондиром, а теперь началось снова.
Ну почему мне не все равно?
— Я понял. Я скажу на Совете. Пусть решают все.
— Манвэ…
— Я понимаю тебя. Я клянусь — никто из Валар не ступит на берега Средиземья. Я клянусь — пальцем не коснусь его. Я клянусь — каждый будет выслушан, и мера заблуждений каждого будет определена, и мера искупления назначена будет каждому.
Немного спустя после беседы с Манвэ радость Намо сменилась сомнением, а затем ощущением собственной невероятной глупости и какого-то стыда. Мучительнее всего было то, что он никак не мог понять причины этого неуютного чувства. Ведь он искренне пытался быть беспристрастным и справедливым к обеим сторонам. Он искренне желал примирения и хотел в него верить — но почему-то не верил. Предчувствие, всегда безошибочное, противоречило доводам разума. Или Манвэ менее холоден, чем казалось Намо, и его чувства могут одолеть разум? Намо не знал.
А я вот знаю. Если, по разъяснениям Борондира, мир теперь строится на этом самом Равновесии Добра и Зла, то Валар-то были предназначены изначально жить в мире БЕЗ ЗЛА и БЕЗ ДОБРА в том смысле, как мы сейчас понимаем Добро и Зло. А раз так, то как же Намо может решать? Он просто не понимает этого мира. Он не для ТАКОГО мира был создан. Нет, я все больше склоняюсь к тому, что в Замысле не было Добра и Зла, было нечто иное, нам непостижное, а Добро создано в противовес Злу. Вот вам и Равновесие получилось. Вот это, увы, похоже на истину. А все эти мысли Валар — да кто мог их знать? Кто мог залезть в мысли Манвэ или Намо? Кому они могли все это поведать? Вот то-то и оно.
Ладно. Будем читать далее.
— Так что же здесь думать! — кричал Тулкас, потрясая кулаками. — Если он с эльфами и даже с Людьми справиться не в силах, то…
— Умерь свой гнев, могучий Тулкас. Я сказал: два пути у нас. Решайте.
— О чем спорить, супруг мой? Воля Эру священна. И тот мир, что задумал Отец, должен быть построен. Значит, Враг должен быть сокрушен.
— Разве не было тебе слова Эру? — удивился Оромэ.