Алду Валинъерва - великое творение Йаванны Кементари, и не возродиться им более никогда; и силу Деревьев вобрала в себя Тварь.
И Мелькор покинул Короллаирэ; но Тварь, окутанная мраком, следовала за ним.
Стала ночь, и Валар собрались в Маханаксар, и долго сидели они в молчании. Валиэ Йаванна взошла на холм и коснулась Деревьев; но они были черны и мертвы, и под ее руками ветви их ломались и падали на землю. Тогда сказала Йаванна, что сумела бы воскресить Деревья, будь у нее хоть капля благословенного света их. И Манве просил Феанаро отдать Йаванне Сильмариллы; и Тулкас приказал сыну Финве уступить мольбам Йаванны. Но ответил на то Феанаро, что слишком дороги ему Сильмариллы и никогда не сможет он создать подобное им.
— Ибо, — говорил он, — если разобью я их, то разобью и сердце свое и погибну — первый из Элдар в земле Аман.
— Не первый, — глухо молвил Намо; но немногие поняли его слова.
Тяжело задумался Феанаро; но не желал он уступить воле Валар. И воскликнул он:
— По своей воле я не сделаю этого. Но если Валар принудят меня силой, тогда я скажу, что воистину Мелькор — родня им!
— Ты сказал, — ответил Намо.
И плакала Ниенна…
…Форменос, о Форменос — белые стены твои, гордые башни твои, ясное серебро куполов: Белый Град Нолдор. О Форменос, Северная Цитадель, обитель Мастеров и Знающих: песнь твоя — звонкие капли в серебряных чашах фонтанов, кружевная вязь металла и камня, россыпь искрящихся самоцветов…
О Форменос…
Пред клубящимся мраком бежали все. Остался — один: и, пошатываясь, словно опьянев от жгучего вина горя и ненависти, он расхохотался в лицо Смерти, стоявшей перед ним с обнаженным мечом.
— Ты пришел… пришел все-таки, о… как я молил Эру об этом!.. Ты пришел, убийца, раб, саур улундо!.. - бешено оскалился Король Нолдор. — Ты умрешь. Здесь. Сейчас. Я убью тебя.
Смерти не нужны были слова. Этот был приговорен, и Смерть молча стояла перед ним, и только с прекрасного, изо льда высеченного лика смотрели, смотрели, смотрели сухие обжигающе-черные огромные — мертвые глаза.
— Я убью тебя — слышишь?! — занее ! Ты убил ее, ты, ты, ты! Твой яд сжег ее душу! Я вырежу твое сердце — вот этим клинком, я…
Смерть смотрела молча. Смерти, казалось, было все равно — только разгоралось в зрачках страшное темное пламя. А Король Нолдор все кричал безумные слова ненависти и хохотал в лицо врагу:
— …Что, сокровища Нолдор не дают покоя? А-а, нет, я . знаю… знаю! Мстить пришел? Да?! — не так-то просто взять мою жизнь, исчадие Тьмы! И слушай, ты!.. Я рад, что это сделал! И тысячу раз… тысячу раз я сделал бы то же самое! Дурную траву — рвут с корнем!..
Смерть смотрела.
А потом Король Нолдор умолк.
И меч Смерти взлетел черной молнией в приветствии перед поединком.
Возьми меч. Сражайся. Я не убиваю безоружных.
И с хриплым яростным криком Король Нолдор бросился вперед…
…Еще несколько секунд жизнь цеплялась за холодеющее тело. Губы Короля Нолдор едва заметно дрогнули, и Король-Смерть прикрыл глаза. Он понял, какое имя умирает на стынущих губах.
Мириэль…
И мрак укрыл Город.
О Форменос…
…Нет вины на камне, ставшем началом лавины… но тот, чей дом разрушен лавиной, вспомнит ли об этом ?
…Лишь одно творение Нолдор унес он из Белого Града Нолдор: ключ темницы Валинора — Сильмариллы. Зачем ?Вряд ли он сам смог бы ответить тогда. Камни жгли, как раскаленные уголья, но он только крепче сжимал обожженными пальцами искры мертвого света, поняв — мгновенно и неизбежно — суть их. Камни-Судьба, Камни-Предопределенность, равнодушная, как справедливость богов. Анхот, Рок: на кого укажет, кто станет следующим орудием его цели — неведомой, нечеловеческой, — во имя чего?..
Боли он не чувствовал.
…потом — в болезненном изумлении смотрел на ладони в спекшихся черных сгустках, не узнавая своих рук, боясь понять, что это — уже навсегда.
Потом: заново учил искореженные, сведенные судорогой боли пальцы держать резец и кисть, меч и перо, касаться струн, сжимать рукоять кузнечного молота.
Потом.
…клыки скал впивались в низкое небо, и Крылатый обернулся, чтобы встретить врага лицом к лицу — а колыхание пустоты стало зыбким зеркалом мертвой заводи, оно завораживало, медленно затягивала илистая цепкая муть, он чувствовал, как тянутся щупальца мертвенного холода — к нему, в него, сквозь него — словно в склизкой тине рука утопленника навстречу обожженной живой ладони — и не было сил вырваться, не было сил удержаться на краю бездны -
Наверно, он закричал.
И долина ответила стоном.
И еще, кажется, он пошатнулся, едва не упав, и, отступив на шаг, спиной натолкнулся на шершавый, хранящий тепло солнца ствол дерева.
Он умер, когда Ничто дотянулось до его сердца.
И в этот миг эхо Ламмот стало вдруг — голосом.
…В вишенно-жемчужных сумерках ласково светилось витражное, в паутинно-легком переплете окно Дома, и терпкое вино густо колыхалось в лунном кубке, и падали, падали в него невесомые прозрачные лепестки, и пели струны, и пел в заводи тростник, и был — мир в ладонях, и мерцала ясная звезда, и свет ее был — песнью…
…он родился заново: всесильный и беспомощный перед новым пониманием, пришедшим в миг смерти-рождения. В миг, когда он был единым с Артой. В миг, когда Дар его раскрылся в нем.
Потом — он не сможет надеть доспех: будет казаться, что сталь отделяет, ограждает его от мира. Он не сможет нанести удара без того, чтобы не ощутить боль своего противника. Не сможет больше сражаться. И убить для него будет значить — убить себя. И за века — не зарубцуются, не затянутся раны, нанесенные ненавистью.
Потом — он будет ощущать каждого из воинов Твердыни Севера как самого себя. Он будет рядом с каждым из них в последний миг, и воины без страха и боли будут ступать на неведомый Путь.
Потом…
Он вскинул руку, стремительно очертив знак Силы — словно воздух уплотнился, став незримой прочнейшей стеной-щитом нечто, ждущим только, чтобы в него вдохнули жизнь -
…если говорю языками человеческими и словами Силы, а любви не имею, то слова мои — ветер в пустыне, и сила моя — песок меж ладоней…
Но Ничто, отступившее было, уже начинало прорастать щупальцами, паучьими лапами сквозь преграду, вгрызаясь в нее, словно червь в яблоко, меняя обличье — и сорвался с обожженных пальцев знак Эрат, пережигая нити, связывавшие это с Пустотой: оно прикипело к тому, что пожирало — и тогда он произнес слово Образа -
…и если наделен я дарами Силы, и ведаю всякие тайны, и имею всякое познание, так что волен творить и разрушать, а любви не имею — то я ничто, и знание мое — мертвый камень, и сила моя — прах на ветру…
— и слово Земли, печатью скрепившее свершенное: только для слова Клинка уже не осталось сил. Тогда налетел огненный вихрь — темное пламя крыльев, раскаленной лавой полыхающие глаза, жгучие плети, прочь гонящие Ничто, обратившееся в Нечто, земной опаляющий огонь — Ллах'айни.
…и если раздам все, что имею, и тело мое, и самый дух мой отдам на сожжение, а любви не имею — что пользы в том и что с того живущим…
Крылатый медленно опустился на колени, потом навзничь на каменистую звенящую землю Ламмот и закрыл глаза.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
от Пробуждения Эльфов год 4264-й, начало сентября
Он изверился. Больше не было надежды на то, что Тано вернется. Жизнь утратила смысл — остались только воспоминания, рассыпающиеся под пальцами, как сухой песок.
Он помнил нетерпеливый жест, которым Учитель отбрасывал назад пряди тяжелых черных волос; как стремительно оборачивался он на звук шагов и вспыхивало в глазах узнавание, еле заметно меняя черты лица; как он смеялся, запрокидывая голову; как в задумчивости потирал висок узкими пальцами… осколки воспоминаний не складывались в образ, ужас захлестывал душу — неужели я забыл? И стискивала сердце смертная тоска: никогда больше не увидеть.
Но снова и снова он приходил к Хэлгор, надеясь без надежды: Тано вернется, ведь он обещал — он вернется, он придет сюда… И бешено колотилось сердце, чтобы снова рухнуть в пустоту больно сжавшимся комком: нет.
Тысячи раз Гортхауэр представлял себе их встречу, проклиная себя за то, что не может не думать об этом. Не может жить без этой больной надежды, тысячи раз за сотни лет обманывавшей его.
А увидев — замер, не смея подойти, не смея узнать, боясь снова обмануться.
…Он стоял неподвижно, склонив голову, и тяжелые складки плаща казались высеченными из черного камня, и только волосы трепал ветер — волны снежного света зимней луны, и покачивались под ветром черные чаши маков… ветер донес слово — Ученик почти не узнавал изменившегося глухого голоса, но понял — сразу.
Этлерто. Лишенный очага. Лишенный дома. Потерявший себя. Ломкий лед, вмерзшие в стылую белизну крупицы песка хрустят на зубах. Этлерто. Не вернуться в дымный закат — не осталось даже пепла.
Мелькор медленно обернулся — Ученик бросился к нему, разрывалось сердце от отчаянной радости — обнять, уткнуться лицом в плечо и говорить, говорить, как ждал, как верил…
И — остановился, словно натолкнувшись на незримую стену.
Несколько бесконечных мгновений они смотрели друг другу в глаза.
— Я… ждал, — наконец тихо проговорил Мелькор.
— Тано, — Гортхауэр преклонил колено, но глаз уже не смог поднять — смотрел в сторону.
— Моя кровь — твоя кровь, — медленно, сквозь мертвенный холод страха, сквозь горячечный жар боли и отчаяния. — Моя сталь — твоя сталь. Мой меч — твой меч. Я стану тебе щитом — если позволишь, я буду тебе опорой — если примешь меня. Прошу только — прости меня и… не оставляй.
И — внезапно, одним дыханием:
— Позволь быть рядом, мне не нужно взамен ничего!..