— Было. Человек жил, как в Раю, пока на землю не пришел тот, кто стал печатать на скрижалях новые законы. Закон не закон, а волу через хомут не переступить. Тут смекалка нужна, да воля крепкая.
— Сейчас все не так, мы построили города, наука шагнула так далеко, что к прошлому возврата не будет.
— Мысли людей много раз скрывала Тьма. И уходили знания, города становились пылью, в реках текла кровь, головы слагались в курганы. Боги не рассматривают человека, как Бога, и возвращают жизнь так же легко, как обращают ни во что, от одной эры до другой умывая лицо, Сотни городов не оставили памяти — а это лишь человеческий фактор. А когда лава? Когда кислотный дождь? Когда пласты перемешиваются в великих землетрясениях? Сотня лет не прошла с тех пор, как заработала первая электростанция, но что такое сотня лет для Бога, который Вечность?! — кот презрительно взглянул на Кирилла, уж как-то слишком по-человечески. — Вы справились с голодом? С болезнями? С нищетой? Не знаете сиротства? — сверкнув углями глаз, кот перепрыгнул через обрыв, дождавшись, когда Кирилл спустится и поднимется. — Это не Рай, это Ад, в котором червь не умирает, огонь не угасает, и нет ни памяти, ни желания противиться насилию. Разве брат твой помнит, кому и сколько причинил горя, кому и сколько отдал, с кем и когда обжегся? В то время жили люди, а здесь лишь избранные, которые строят для себя тот Рай. Да, Рай. Рай, в котором безнаказанно пьют кровь и убивают человека. Все куплено, все продано, все перевернуто с ног на голову. Ваши законы берегут лишь ту шкуру, кто дороже за нее заплатит.
— А отец, а дядя Матвей, а Артур Генрихович, а моя мама?!
— Да, боль прошла мимо, им повезло. Но пришел пастырь — и нет отца, мать воет, посыпая голову пеплом. Артур Генрихович не коренной житель, он дыма не чувствует, мысли его не откликаются на русский язык, а Матвей Васильевич не так прост. Не молись на него, береженого Бог бережет, — кот смерил Кирилла таким взглядом, от которого по спине побежали мурашки. — Много ли времени проводит на строительстве домов? А от нашего не отходил. Не раз бывал прежде, чтобы поймать кота за хвост. Да, человек, но смотреть промеж глаз не умеет.
— Ты хочешь сказать… — Кирилл внезапно остановился, уставившись на кота.
— Нет, не власть его манит, а страсть обладания раритетом, — посмеялся кот. — Возьму, мол, на себя груз, добуду мудрость, буду как Спаситель для малых детушек… А корни помыслов глубоко сидят, и червями давно объедены.
— А я? Почему я? — искренне удивился Кирилл.
— А ты правильный, — по-доброму проговорил кот. — Хоть и без души. Не горяч, и не холоден, ничего святого в тебе нет, и от зла далеко.
Кирилл замешкался. Раз или два он спрашивал себя — какая она, душа? Будь она с горбом и весом трижды выше нормы, было бы и такую безопаснее прибрать к рукам, чтобы самого не прибрали. И понимал, что найти ее не сможет, если только приманить точно так же, как приманили Александра. Услышать о смерти той, которая была предназначена лишь ему, он оказался не готов. Дыхание перехватило, и тьма, которая окружала со всех сторон, наваливаясь и придавливая, вдруг стала плотной и тяжелой. Кирилл внезапно почувствовал боль обиды.
— Без души?! — вскинулся он.
— В твоем времени это единственная возможность остаться человеком, — кот нисколько не расстроился, оскалившись в ухмылке. — Наркотики, алкоголь, кодирование… Душа не более, чем матричная память. Она и жива, и мертва, спит в руке Богов. Да не расстраивайся ты так! — кот остановился, сочувствующе пожалев Кирилла. — От болезни ушла, не от немощи. Не убита, не унижена, ни обиды, ни сокрушения. И червями не успела обрасти. Твои друзья не помышляют о высоком, а ты любопытен, один из многих, которые сокрушают железный посох пастырей. И сколько бы ни выжигали Правду, живет среди людей, и нет-нет, да и предстанет перед Богом человек с душою живою.
— Ну, знаешь! Это как… — почувствовав слабость и тошноту, Кирилл навалился на стену, молча переживая горе и боль утраты.
— Смерть близкого родственника? В принципе, так оно и есть, — кот дал ему прийти в себя, тяжело вздыхая. — Но попробуй представить себя на могиле. Сколькие ждут Суда, теряя драгоценное время! Кто из них думал о смерти? Без знаний и твоя участь незавидная. А если знаешь, не лучше ли приготовиться?! Жена твоя Закона не знала, но в воде плавала как рыба. Глаза открой — и предстанет пред Богов, и войдет в светлый сад. Ты лицо ее, пока плоть ваша едина, а она лицо твое — и не накладывай креста.
— Это что же, я до смерти буду один? — нахмурился Кирилл, вспомнив про Мирославу.
— Отчего же? Женщин много. Но под душу не подкладывай, чтобы смерть себе не заказать.
— Это как? — недоверчиво покосился Кирилл на кота, разом забыв и о Мирке, и о той, которая смотрелась бы краше.
— Ну, — кот задумался, помахивая хвостом в разные стороны. — Вот не было болезни у Александра, и человеком был. Да разве ж девушки не засматривались? И он хвостом крутил. Но помнил — там душа, на другом берегу. Зла не желал ни себе, ни другим, справедливость искал, и было дико ему поднять руку на женщину, которая среди народа. Помнил, будущая мать, хранительница очага, чья-то любимая женщина, которая скорее друг, чем чужой человек. Близкие по духу сродни душе, по душе меряют человека. А пришла беда, назвалась душою — и не видит, не слышит, не помнит. В уме желанный он, слезой умыт, да только тот, кто мертвую душу его миловал, целовал, как его самого, сыт и мозгами думает, а не воловьим слухом. Ну, посуди сам, лежишь ты еле живой, и скорее мертв, а над тобой, как над женщиной причитают — от того что попутали, или от большого ума?
— Наверное, от большого ума… — согласился Кирилл. — Но ведь это в любое время могло бы произойти. Предположим, авария, я, а рядом женщина, над которой причитают. И что, я стал не нужен?!
— Вот именно! Поэтому поднять болезнь и полечить ближнего святая обязанность каждого. Прыгнуть в огонь и принять муку на себя, чтобы и самому в сеть не угодить, и душу от крови отмыть.
— А-а… м-м-м… — Кирилл снова подумал о Мирославе, которая ждала наверху.
— Восстановить семя брата — святое дело. Она как сестра тебе, но не кровная. Душа его сто раз тебя в своих мыслях искала. Ты с ним и в болезни рядом был, и во здравии. Он откололся от тебя, а ты с другой стороны подошел — и теперь он в мыслях тебя искать будет, как опору, чтобы ногами встать. В замуж душу брата для того берут, чтобы волки хищные, когда демоны на человека набросятся, не затмили бы собой белый свет. А кто закон не исполнит, то и не брат был, а враг, который живому могилу роет.
— Как все сложно! — озадаченно и глубокомысленно произнес Кирилл, пытаясь примерить полученные сведения на себя.
— Закон не таблица умножения, на нем Небесная и Поднебесная стоит и Боги. Он как Твердь каменная. А кто им пренебрегает, тот яму себе копает. И можно верить, что не в ямы, да только думами она лишь глубже становится.
— Ну, о женитьбе я еще ну думал, — спохватился Кирилл.
— Я знаю. Но покажи обман, и не выйдет брат из темницы. Сестру ищи, — посоветовал кот.
— Ну… — Кирилл покраснел. — Со счетов не сбрасываю.
— Надо собираться, замуж еще далеко, — разоткровенничался кот. — Но демона в три погибели согнешь, если по имени будешь прохаживаться да посмеиваться, стрелы пуская. И душу поднимешь. Так что, может, и не придется жениться-то! Рассказать брату о том, кто такая Ирина с его стороны ты не смог бы, но со стороны Мирославы он открытое ухо. Замечательно, что нашел ее. Я помог!
— Ты?! М-м-м… — Кирилл пришибленно остановился, внезапно испытав к коту самые теплые чувства, на которые был способен. В сравнении с ним он был ребенок, который внезапно взял в руку что-то такое, что было взрослым и запретным.
А иначе, откуда у него такие мысли про Мирославу?! Каким местом он думал, когда повел ее в клуб?! Откуда решительность взялась?!
— «Поезжай, Перун, к зверю-Скиперу! По дороженьке прямоезжей птица быстрая не пролетывала, зверь рыскучий давно не прорыскивал, на коне никто не проезживал! Заколодела дорожка, замуравела, горы там с горами сдвигаются, реки с реками там стекаются! И сидит у грязи у черной, да у той ли речки Смородины люта птица-Грифон во сыром бору. Закричит как Грифон по-звериному, как засвищет Грифон по-змеиному — все травушки-муравы уплетаются, все лазоревы цветочки отсыпаются, темны лесушки к земле приклоняются, а кто есть живой — все мертвы лежат!»
Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок.
Приложить на человека, будет Мирослава и Небесным царствием, и Ладой-матушкой. Демон Ирины — лютовитая птица Грифон, Александр, сознание его и сам он — чудо-юдо рыба кит и царствие Поднебесное. Страшно там, заколодело, замуравело, все под птицей Грифон. А сама Ирина — Скипер-зверь, который корки хлеба ему не подаст. И ум Александра, не сознание, не сам он, а именно ум, земля — три сестры перуновы и есть. Волосами оброс, корою покрылся, набравшись духа нечистого.
— Это что же, мне перед Мирославой надо выставить… — Кирилл наклонил голову, чувствуя, как взволнованно бьется сердце.
— В невыгодном свете. Так, чтобы Мирослава себя человеком почувствовала. Смыть с нее грязь. И не грех нечисть за волосы потаскать. Да так, чтобы Мирослава заново родилась. Видишь ли, — поучительно заметил кот, — в смерти униженный человек чувствует то же, что и тогда, когда смерть не позволила ему заступиться за свою землю, за свой ум. Земля жестоко мстит, поднимая тени. Если найдется сильный сильному, страх уйдет из земли, и Миркино сознание обретет свободу. Она сможет бороться с врагом.
Какое-то время Кирилл молча следовал за котом, испытывая благоговение.
Страж отличался от обычного домашнего питомца, во-первых, мудростью, во-вторых… Скорее, это он был его питомцем, разложенный по полочкам. Он как-то сразу вырос в собственных глазах на целую голову, обнаружив, что умеет думать за других.
Прикупить побольше цветов… Нет, цветами Миркины проблемы не решить, здесь нужно что-то другое! Если бы с тетей Верой посоветоваться. Без нее, похоже, не обойтись, но как склонить на свою сторону и не выдать тайну? И как рассказать обо всем матери, чтобы она не побежала к Мирке разбираться?! Если ввести Мирку в дом, Сашка, несомненно, почувствует мать точно так же, как его. Возможно, именно близость матери и Мирки на работе помогла им удержать его и не свихнуться окончательно. Он работает, он бросил пить, он излечился от игромании… Мать была Александру ближе — она его рожала. А с друг