вказ, сохранились документы, относящиеся к одной такой операции в октябре — ноябре 1920 года.
23 октября С. Орджоникидзе приказал:
«1. станицу Калиновскую сжечь.
2. станицы Ермоловская, Романовская, Самашинская и Михайловская отдать беднейшему безземельному населению и, в первую очередь — всегда бывшим преданным соввласти нагорным чеченцам, для чего:
3. все мужское население вышеназванных станиц от 18 до 50 лет погрузить в эшелоны и под конвоем отправить на Север для тяжелых принудительных работ;
4. стариков, женщин и детей выселить из станиц, разрешив им переселиться на хутора или станицы на Север;
5. лошадей, коров, овец и проч. скот, а также пригодное имущество передать Кавтрудармии (…)».
Три недели спустя в донесении, адресованном Орджоникидзе, так описывался ход операции:
«— Калиновская: (…) полностью выселена.
Ермоловская — от жителей очищена (3218).
Романовская — выселено 1600; остается к выселению 1661 чел.
Самашинская — выселено 1018 чел.; остается к выселению 1900 чел.
Михайловская — выселено 600 чел.; остается к выселению 2200 чел.
Кроме того, в Грозный вывезено 154 вагона продовольствия. Из трех станиц, где выселение еще не закончилось целиком, выселены в первую очередь семьи злостных бело-зеленых и принимавших участие в последнем восстании. Не выселенные еще составляют часть населения, сочувственно относящихся к Советской власти: семьи красноармейцев, советских служащих и коммунистов.
Медленное выселение объясняется (…) плохой подачей вагонов, которых подается в количестве одного эшелона в сутки. К настоящему времени для выселения людей требуется еще 306 вагонов».
Как же закончились эти операции? К сожалению, ни в одном документе не содержится исчерпывающего ответа на этот вопрос. Известно, что они затянулись и в конечном счете депортированные мужчины были отправлены не на Крайний Север, как это будет практиковаться впоследствии, а гораздо ближе: на шахты Донбасса. Поступить иначе не позволяло тогдашнее состояние железнодорожного транспорта… Однако во многих аспектах операции расказачивания 1920 года предвосхитили «великие операции» раскулачивания, проведенные десятью годами позже: та же концепция коллективной ответственности, те же трудности в снабжении, та же неподготовленность на местах к приему депортированных и та же идея эксплуатировать труд депортированных на принудительных работах. Дорогую цену заплатили казаки Дона и Кубани за свое сопротивление большевикам. Согласно заслуживающим доверия подсчетам, цена эта — от 300 до 500 тысяч погибших и депортированных в 1919–1920 годах из общего числа населения в 3 миллиона человек.
Самыми трудными для подсчета жертв и общей оценки являются карательные мероприятия, которые связаны с уничтожением арестованных подследственных и заложников, подвергшихся каре лишь за принадлежность к «враждебному классу» или к «социально чуждым элементам». Эти убийства вписываются в логику красного террора второй половины 1918 года, но масштабы их еще более потрясают. Оргия убийств «на классовой основе» постоянно оправдывалась родовыми схватками нового мира. Рождался новый мир, и при этом было «все позволено», как объяснялось читателям первого номера «Красного меча», газеты Киевской ЧК.
«Для нас нет и не может быть старых устоев «морали» и «гуманности», выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации «низших классов».
Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнета и насилия.
Нам все разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от гнета и рабства всех (…).
Кровь? Пусть кровь, если только ею можно выкрасить в алый цвет Революции серо-бело-черный штандарт старого разбойничьего мира. Ибо только полная бесповоротная смерть этого мира избавит нас от возрождения старых шакалов!.. (…)».
Эти подстрекательства к убийствам разжигали страсть к насилию и жажду мести, дремавшие в глубине души у многих чекистов, вышедших, как это признавали даже сами большевистские руководители, из криминальной среды, из «социально опустившихся слоев общества». В письме, адресованном Ленину, большевик Гопнер описывал деятельность чекистов в Екатеринославе (письмо датировано 22 марта 1919 года):
«В этой организации, пораженной преступностью, насилием и произволом, управляемой уголовным сбродом, вооруженные до зубов субъекты расправляются с каждым, кто придется им не по нраву, производят обыски, грабят, насилуют, сажают в тюрьму, сбывают фальшивые деньги, вымогают взятки, а потом шантажируют тех, кто им эти взятки дал, и освобождают за суммы в десять, а то и в двадцать раз крупнее».
В архивах ЦК партии, в архиве Дзержинского сохранились бесчисленные рапорты ответственных партийцев, ревизоров ВЧК, рисующие «разложение» местных органов политической полиции, «опьяненных кровью и властью». Упразднение всех юридических и моральных норм очень часто благоприятствовало полной самостоятельности местных ЧК, которые пренебрегали отчетами перед вышестоящими инстанциями и превратились в кровавые деспотии, никем и ни в чем не контролируемые. Три выдержки из подобных рапортов, так же, как и сотни других, иллюстрируют чекистский «уклон» в сторону полного произвола и беззакония.
Инструктор ВЧК Смирнов сообщает Дзержинскому 22 марта 1919 года из Сызрани:
«Я просмотрел дело о кулацком восстании в Ново-Патренской волости. Пришел в ужас от хаотического ведения дел. Допрошено 75 лиц. Изо всех показаний невозможно уловить, что произошло (…). Расстрелы производились так: 16.II — 5; 17.II — 13. Постановления вынесены 28.II, двенадцать дней позже произведения в исполнение. Когда я спросил местного начальника ЧК, он мне ответил: «Некогда разбираться и писать постановления. И к чему же, раз ликвидируем кулачество и буржуазию?»».
Ярославль, 2б сентября 1919 года, донесение секретаря губкома РКП(б):
«Чекисты грабят и задерживают кого угодно. Зная, что они будут безнаказанными, они превратили местную ЧК в сплошной притон, куда приводят «буржуек». Пьянствуют вовсю. Кокаин употребляется местным начальством».
Астрахань, 16 октября 1919 года, донесение Н. Розенталя, инспектора Управления особыми отделами:
«Начальник Особых Отделов [О.О.] XI Армии, Атарбеков, не признает даже и центральной власти. 30 июля, когда тов. Заковский, сотрудник ВЧК откомандирован(ный) из Москвы для ревизии и налаживания работы О.О., зашел к Атарбекову, тот ему заявил: «Скажите Дзержинскому, что я проверять себя не дам». (…). Штат частей О.О. состоит из подозрительных, а иногда и уголовных элементов, не соблюдающих никаких норм (…). Дела операц[ионного] отдела в полном беспорядке. О расстрелах даже нет личных постановлений, лишь списки, часто неполные, с краткой заметкой, что «расстрелян по распоряжению тов. Атарбекова». В деле мартовских восстаний даже не разберешь, кого за что и почему расстреляли (…)».
Рассекреченные ныне документы ВЧК и партийного руководства подтверждают свидетельства, которые начиная с 1919–1920 годов собирали противники большевистского режима. Особенно надо отметить роль созданной Деникиным Комиссии по расследованию деяний большевиков. Архивы этой комиссии были вывезены в 1945 году из Праги в Москву и стали доступными лишь в последнее время. Сергей Мельгунов в книге «Красный террор в России» попытался составить опись главнейших случаев массовых убийств заключенных, заложников и просто граждан, совершенных большевиками почти всегда на «классовой основе». Хотя и неполная, эта опись, сделанная первопроходцем жанра, теперь подтверждена всей совокупностью документов, вышедших из обоих противоборствовавших лагерей. И все же, даже если иметь в виду только те эпизоды чекистских репрессий, достоверность которых на сегодняшний день не вызывает сомнений, точное число жертв невозможно установить до сих пор. Одна из причин этого — организационный хаос, царивший в то время в ЧК. Опираясь на существующие источники, можно дать лишь приблизительную оценку количества погибших.
Первые массовые убийства «подозреваемых», заложников и других «врагов народа», оказавшихся под превентивным арестом в тюрьмах или концентрационных лагерях, начались в сентябре 1918 года, во время первой волны Красного террора. Категории «подозреваемых», «заложников», «врагов народа» были установлены, концентрационные лагеря наскоро организованы, машина репрессий была готова к запуску. В условиях маневренной гражданской войны с ее зыбкими фронтами, когда каждый месяц менялось военное счастье, сигналом к запуску в ход этой машины совершенно естественно представлялось взятие какого-нибудь города, занятого до этого момента врагами, или, наоборот, поспешное отступление из города.
Установление «диктатуры пролетариата» в завоеванных или отвоеванных городах проходило одинаково: разгон всех выборных органов предшествующей власти; запрещение свободной торговли — мера, которая тут же вызывала резкое удорожание всех товаров, а затем и полное их исчезновение; конфискация всех предприятий, национализируемых или муниципализируемых; наложение огромных денежных контрибуций на буржуазию — 600 миллионов рублей в Харькове в феврале 1919 года, 500 миллионов в Одессе в апреле того же года. Чтобы гарантировать получение таких контрибуций, сотни «буржуев» были заключены в концлагеря как заложники. Контрибуция фактически являлась синонимом грабежей и экспроприации и была первым этапом «ликвидации буржуазии как класса». В «Известиях Одесского Совета рабочих депутатов» от 13 мая 1919 года можно было прочесть:
«В соответствии с решениями Совета трудящихся, сегодняшний день 13 мая объявлен Днем экспроприации буржуазии.
Принадлежащие к имущим классам должны заполнить подробную анкету, перечислить имеющиеся у них продукты питания, обувь, одежду, драгоценности, велосипеды, одеяла, простыни, столовое серебро, посуду и другие необходимые для трудового народа предметы.