олма, один как перст. Как-то вечером Рюйя затолкала в сумочку кое-что из своих вещей и вернулась к родителям, в свой старый дом, который виделся ей более безопасным.
Увлекаясь рассказом, хозяин дома, в облике которого Галипу чудилось что-то от Сорванца Зайца из старого детского журнала, порой вскакивал с кресла и принимался ходить взад-вперед по комнате, отчего у Галипа сонно кружилась голова. Когда от него ушла Рюйя, он понял: для того чтобы сорвать «их» планы, нужно вернуться туда, откуда все началось. Как видит Галип-бей, этот дом – типичное жилище «мелкого буржуа», он же «представитель среднего класса», он же «наш верный традициям соотечественник». Здесь есть все, что нужно: старые кресла в чехлах из ситца в цветочек, шторы из синтетической ткани, выцветший ковер, эмалированные тарелки с орнаментом из бабочек по ободку, громоздкий буфет, где стоит сахарница, извлекаемая лишь по праздникам, когда приходят гости, и набор ликерных рюмок, в которые никто никогда не наливал ликер. Жена его, понятное дело, не такая образованная и блестящая особа, как Рюйя, это простая, скромная, тихая женщина (тут хозяйка дома улыбнулась сначала Галипу – какой смысл был скрыт в ее улыбке, тот не понял, – а потом мужу), она похожа на свою мать, а ее отец приходится ему дядей. И дети у них хорошие. Точно такой же жизнью жил бы сейчас его отец, если бы Всевышний не забрал его. Сознательно выбрав такую жизнь, он срывает заговор, плетущийся две тысячи лет. Он не желает становиться кем-то другим и остается самим собой – таков его способ сопротивления.
Так что все представляющееся Галип-бею в этой комнате случайным на самом деле тщательно продумано, чтобы служить означенной цели. Часы на стене – именно такие, какие должны висеть на стене в подобных домах. Телевизор оставлен включенным, потому что в таких домах в это время суток он всегда включен, словно уличный фонарь; а вручную вышитая салфетка положена на него потому, что в таких семьях на телевизор принято стелить именно такие салфетки. Беспорядок на столе, брошенные как попало старые газеты с вырезанными купонами, капля варенья на подарочной коробке из-под шоколадных конфет, превращенной в коробку для швейных принадлежностей, – все это его рук дело. Но даже и те атрибуты, к появлению которых он не имеет непосредственного отношения, – например, похожую на ухо ручку у кружки отбили дети, а белье рядом со страшноватого вида печкой повесила сушиться жена, – даже они суть детали скрупулезно просчитанного плана. Порой он на миг замирает и смотрит, словно в кино, как они с женой и детьми разговаривают, как сидят за столом, – и радуется, убеждаясь, что все их слова и жесты именно таковы, какими должны быть в подобных семьях. И если быть счастливым – значит осознанно жить той жизнью, какой хочешь, то да, он счастлив. А поскольку это счастье помогает ему бороться с заговором, на две тысячи лет уходящим в глубь истории, то он счастлив вдвойне.
Решив, что эти слова вполне можно считать заключительными, Галип, пребывающий, несмотря на весь выпитый чай и кофе, в состоянии сонной одури, пробормотал, что на улице снова пошел снег, поднялся на ноги и, спотыкаясь, двинулся к двери. Хозяин дома поспешил следом и, встав между Галипом и стеной, где на крючке висело пальто гостя, продолжил говорить.
Ему жаль Галип-бея, который возвращается в Стамбул, где и начался весь этот упадок. Стамбул – пробный камень. Не то что жить там, даже просто ступить на его землю – значит капитулировать, смириться с поражением. Ныне этот страшный город кишит омерзительными картинами, которые прежде мы видели лишь в темноте кинозалов. Толпы отчаявшихся людей, дряхлые автомобили, медленно погружающиеся в воду мосты, груды консервных банок, разбитый асфальт, лишенные смысла огромные буквы, непонятные афиши, надписи на стенах с потеками краски, реклама напитков и сигарет, онемевшие минареты, кучи битого камня, пыль, грязь… От этих руин не приходится ждать ничего хорошего. Если для нас когда-нибудь наступит время нового возрождения – а он не сомневается, что кроме него есть и другие люди, посвятившие свою жизнь сопротивлению, – то, разумеется, оно начнется здесь, в этих кварталах, которые презрительно называют «скопищем бетонных халуп», за то, что они до сих пор хранят нашу сокровенную сущность. Он гордится тем, что стал основателем одного из таких кварталов, и призывает Галипа поселиться здесь, начать истинную жизнь – прямо сейчас! Этой ночью он может остаться у них дома, они хотя бы поспорили…
Но Галип уже надел пальто, попрощался с сонными детьми и их безмолвной матерью и открыл дверь. Хозяин дома посмотрел на падающий за порогом снег и с чувством, так что Галипу даже понравилось, произнес по слогам:
– Кра-со-та.
Однажды он познакомился с шейхом, носившим только белые одежды, а после увидел совершенно белый сон. В этом сне он ехал в белоснежном «кадиллаке», а рядом с ним сидел пророк Мухаммед. Кроме того, в автомобиле находились облаченные в белые одежды внуки Мухаммеда, Хасан и Хусейн, и водитель, чье лицо не удавалось рассмотреть. Когда белый «кадиллак» проезжал по Бейоглу, мимо всех этих афиш, реклам, кинотеатров и борделей, внуки стали оборачиваться к дедушке и недовольно морщиться.
Галип шагнул было на заснеженную лестницу, но хозяин дома все говорил и говорил. Нет, он не придает снам слишком уж большого значения – просто научился замечать в них некоторые священные знаки, вот и все. Ему хочется, чтобы и Галип-бей, и Рюйя воспользовались его знаниями, – другие ведь пользуются.
Ему очень нравится слушать, как премьер-министр слово в слово повторяет некоторые мысли из его аналитической статьи, опубликованной под псевдонимом три года назад, в период политической нестабильности. Конечно, в распоряжении крупных шишек есть спецслужбы, которые следят за всеми, даже самыми малотиражными журналами, выходящими в стране, и в случае необходимости докладывают наверх. Не так давно ему на глаза попалась статья Джеляля Салика, из которой явствовало, что и тот теми же путями вышел на ту же публикацию, но это безнадежный случай: Джеляль ищет не то и не там.
Интересно в этих двух случаях то, что мысли верного своим убеждениям человека, которого многие уже списали со счетов и знать более не желают, используют премьер-министр и знаменитый журналист. Одно время ему хотелось сделать заявление для прессы, дабы разоблачить наглое интеллектуальное воровство и вывести на чистую воду двух почтенных господ, слово в слово заимствующих чуть ли не целые абзацы из статьи, напечатанной в журнальчике маленькой фракции, который никто не читает, но потом он решил, что условия для такого выступления еще не созрели. Он знает, прекрасно знает, что нужно подождать, потерпеть, и однажды эти люди еще постучат в дверь его дома. И то, что Галип-бей ночью, в снегопад приехал в такую даль под весьма неубедительным, надо сказать, предлогом, предвестие этого. Он, да будет это известно Галип-бею, отлично умеет читать подобные знаки.
Галип в конце концов спустился на заснеженную мостовую, а вслед ему, затихая, неслись вопросы. Способен ли Галип-бей взглянуть на нашу историю под этим новым углом зрения? Если он заблудится и не сможет выйти на шоссе, нельзя ли будет его проводить? Когда Галип-бей придет сюда снова? И не мог бы он передать большой привет Рюйе?
Глава 12Поцелуй
Если бы можно было внести в подходящей форме в список антимнемонических, то есть ослабляющих память, вещей, составленный Ибн Рушдом[84], также и чтение газет и журналов…
Ровно неделю назад один человек попросил меня передать тебе привет. «Конечно передам!» – сказал я, но не успел еще сесть в машину, как забыл. Не про привет, а про человека, который просил его передать. И надо сказать, это меня ничуть не расстраивает. По моему мнению, умный муж должен забывать все приветы, которые передают его жене другие мужчины. Мало ли что? Тем более, если ваша жена – домохозяйка, ибо несчастная женщина, именуемая домохозяйкой, почти не видит в своей жизни мужчин, кроме продавцов в магазинах и на рынке, родственников да надоевшего мужа. Так что стоит кому-нибудь передать ей привет, как она начинает думать об этом вежливом человеке, тем более что времени для раздумий у нее предостаточно. И что это за вежливость такая? Раньше такого обычая не было. Вежливые люди в те прекрасные времена если и передавали кому привет, так только безликим «домашним». И трамваи раньше были лучше.
Читатели, знающие, что я не женат, никогда не был и никогда не буду, ибо я журналист, уже с первого предложения поняли, что я загадал им загадку. Кто такая эта «ты»? Фокус-покус! Ваш пожилой автор собирается поговорить о памяти, которую мало-помалу теряет. Добро пожаловать в мой сад! Ощутив аромат его увядающих роз, вы многое поймете. Но не подходите слишком близко, встаньте чуть поодаль, шагах в двух, чтобы я мог спокойно продемонстрировать свой трюк, не бог весть что, конечно, не боясь, что вы разгадаете, в чем тут хитрость.
Лет тридцать назад, когда я только начинал работать в газете и был корреспондентом по Бейоглу, я постоянно где-нибудь бродил в поисках новостей. Я выяснял, не произошло ли какого-нибудь нового преступления в среде торговцев наркотиками и гангстеров, не слышно ли о какой-нибудь истории несчастной любви, закончившейся самоубийством; заходил в отели: там за две с половиной лиры портье разрешали мне раз в месяц заглянуть в книги регистрации, чтобы узнать, не приехал ли в Стамбул какой-нибудь знаменитый иностранец – или просто любой иностранец, которого можно выдать читателям за знаменитость. В те времена в мире было не так много знаменитостей, как теперь, и никто из них не торопился приезжать в Стамбул. Никому не известные у себя на родине иностранцы, которых я выставлял настоящими звездами, впадали в изумление, увидев свои фотографии в газете. Одна иностранка, впрочем, через многие годы действительно добилась предсказанной мной славы. «В нашем городе гостит знаменитая женщина-модельер из Франции», – сообщил я в газете, а через двадцать лет она и вправду стала законодательницей мод, да к тому же экзистенциалисткой. Но «спасибо» от нее я не дождался: западные люди неблагодарны.