1) глупо утверждать, что одни часы, тикающие в комнатах дома снов, показывают время правильно, а другие – нет;
2) столь же глупо говорить, что какие-то из хронометров отстают от прочих на семь часов, ибо по той же логике они могли убежать на пять часов вперед;
3) если через некоторое время после того, как одни часы покажут без двадцати пяти десять, то же самое сделают другие, глупо делать вывод, будто вторые часы подражают первым.
За год до того, как Ибн Араби, автор более двухсот суфийских книг, побывал на похоронах Ибн Рушда в Кордове, он жил в Марокко и писал книгу, на которую его вдохновил содержащийся в суре «Аль-Исра», упомянутой мной выше (наборщик, если мы сейчас вверху колонки, поправь на «ниже»!), рассказ (или сон) пророка Мухаммеда о том, как он был перенесен ночью в Иерусалим, а затем поднялся по лестнице на небо и увидел во всех подробностях рай и ад. В упомянутой книге Ибн Араби рассказывает, как вместе с провожатым путешествовал по семи небесам, о том, что там видел и о чем беседовал со встреченными там пророками; причем в год написания книги (1198) ему исполнилось ровно тридцать пять лет. Говорить на данном основании, будто девушка по имени Низам, явившаяся ему в видениях, «правильная», а Беатриче – «неправильная» или что Ибн Араби и его книга – «правильные», а Данте и «Божественная комедия» – «неправильные», значит совершать глупость, обозначенную мной номером 1.
Философ из Андалусии Ибн Туфейль еще в XII веке написал книгу о том, как мальчик, попавший на необитаемый остров и вскормленный ланью, познаёт природу, ее предметы и явления, море, смерть, небо, «божественные истины» и долгие годы живет в одиночестве. Утверждать, будто Хай ибн Якзан, герой этой книги, на шестьсот лет опередил Робинзона Крузо или что Ибн Туфейль на шестьсот лет отстал от Даниеля Дефо (тот ведь значительно подробнее описал вещи и орудия Робинзона), – это пример глупости номер 2.
В марте 1761 года, в пятницу вечером, к шейх-уль-исламу султана Мустафы III Хаджи Велийуддину-эфенди пришел один его болтливый друг. Увидев в кабинете великолепный шкаф, гость ни с того ни с сего непочтительно заявил: «Ходжа[104], у тебя в шкафу, должно быть, такой же беспорядок, как и в голове!» В ответ Велийуддин-эфенди, испытав приступ внезапного вдохновения, стал сочинять длинное месневи, в котором доказывал, что и в голове у него, и в великолепном ореховом шкафу армянской работы с двумя дверцами, четырьмя отделениями и двенадцатью выдвижными ящичками все пребывает в полнейшем порядке. Развивая сравнение, автор месневи утверждал, что в нашем разуме, словно в шкафу, тоже есть двенадцать «ящичков», в которых хранятся понятия о времени и месте, цифры, записи и всякие мелочи, которые мы сегодня называем «причинно-следственными связями», «сущим» и «необходимостью». До публикации знаменитого труда немецкого философа Канта, в котором тот перечислил двенадцать категорий чистого разума, оставалось еще двадцать лет, но вывод о том, что Кант подражал Велийуддину-эфенди, был бы примером глупости номер 3.
Думаю, что, если бы доктор Ферит Кемаль, так ярко описавший Его, великого Спасителя, которого мы все ждем, узнал, что через сто лет соотечественники будут говорить о нем подобные глупости, он не удивился бы, поскольку и при жизни всегда был окружен безразличием и забвением, обрекавшими его на безмолвие сна. Сегодня я могу лишь попытаться представить себе его лицо, которое никогда не видел на фотографиях, – и оно кажется мне призрачным лицом лунатика. Он был наркоманом. Об этом мы знаем из пропитанной презрением книги Абдуррахмана Шерефа «Новые османы и свобода»; еще там написано, что и многих своих парижских пациентов доктор пристрастил к опиуму. В 1866 году – да-да, за год до второй поездки Достоевского в Европу[105] – доктор Ферит Кемаль, томимый неясным чувством протеста и жаждой свободы, уехал в Париж. Издававшиеся в Европе газеты «Хюррийет» и «Мухабир»[106] опубликовали несколько его статей, но потом, когда младоосманы[107] стали договариваться с Дворцом и один за другим возвращаться в Стамбул, он остался в Париже. Затем его след теряется. Судя по тому, что в предисловии к своей книге он упоминает об «Искусственном рае»[108] Бодлера, доктор, вероятно, читал и весьма мной ценимого де Квинси[109]; может быть, Кемаль и сам экспериментировал с опиумом. Однако на тех страницах, где речь идет о Нем, невозможно найти следы этих опытов, – напротив, там видна строгая логика, в которой сегодня мы так нуждаемся. Чтобы поговорить об этой логике и познакомить молодых патриотически настроенных офицеров наших вооруженных сил с изложенными в книге «Le Grand Pacha» убедительнейшими мыслями, я и пишу эту статью.
Однако желающий понять его логику должен сначала окунуться в атмосферу произведения доктора Ферита Кемаля. Для начала представьте себе тонкую, всего в девяносто шесть страниц, книгу в синей обложке, отпечатанную в 1870 году издателем Пуле-Маласси на плотной бумаге. Иллюстрации принадлежат французскому художнику де Тенниэлю, и город, изображенный на них, похож скорее не на Стамбул того времени, а на нынешний, с каменными зданиями, тротуарами и мощенными брусчаткой улицами. Представьте себе рисунки тюремной камеры, напоминающей не столько каменные мешки былых времен, сколько современные бетонные крысиные норы, и орудий пытки, которые выглядят тоже очень современно.
Книга начинается с описания полуночи на одной из стамбульских улочек. Стоит тишина, слышно лишь, как стучат по мостовой палки ночных сторожей да доносятся откуда-то из дальнего квартала завывания дерущихся собачьих стай. Из забранных решетками окон деревянных домов не просачивается ни лучика света. Еле заметный дым, идущий из печной трубы, смешивается с легчайшим туманом, опустившимся на крыши и купола. И в глубоком безмолвии вдруг раздается звук шагов. Эти шаги, словно нежданная радостная весть, доносятся до всех, все их слышат: и те, кто, надев один халат на другой, собирается ложиться в холодную постель, и те, кто уже видит сны, укрывшись грудой одеял.
На следующий день – солнечный праздник, так непохожий на минувшую тоскливую ночь. Все узнали Его, все поняли, что Он – это Он, что пришел конец невзгодам, которые, как казалось в минуты отчаяния, продлятся вечно. Играла музыка, кружились карусели, мирились старые враги, детвора уплетала засахаренные яблоки и конфеты-тянучки, мужчины и женщины веселились и танцевали – и Он был среди них, вместе со всеми. И похож Он был больше не на Спасителя, шествующего среди несчастных, которых поведет к светлым дням, от победы к победе, а на старшего брата, гуляющего с младшими. Однако на челе Его появлялась порой какая-то тень, тень сомнения, размышления, предчувствия. И вот в один из таких моментов, когда Он шел, задумавшись, по улицам, Его схватили люди Великого Паши и бросили в холодную каменную темницу. В полночь к узнику явился со свечой сам Великий Паша и говорил с Ним до утра.
Кто таков этот Великий Паша? Я не буду называть имя этого весьма своеобразного человека, ибо мне, как и автору книги, хочется, чтобы читатель сам ответил себе на данный вопрос. Судя по титулу, можно заключить, что перед нами крупный государственный деятель, выдающийся военачальник или, по крайней мере, военный в высоком чине. Ознакомившись с его рассуждениями, приходишь к выводу, что он в то же время философ или тот часто встречающийся у нас тип благородного человека, который думает больше о благе государства и нации, чем о своем собственном, – глядя на таких людей, мы чувствуем, что они обладают неким высшим знанием. Всю ту ночь в тюремной камере Великий Паша будет говорить, а Он – слушать. Вот исполненные строгой логики слова, которые убедили Его и на которые у Него не нашлось ответа.
1. Я, как и все, сразу понял, что Ты – это Он (так начал свою речь Великий Паша). Чтобы понять это, мне не потребовалось, как делали сотни лет, разгадывать тайны букв и цифр, вглядываться в знамения, начертанные в небесах или в Коране, сверяться с прорицаниями о Твоем пришествии. Едва увидев радость и торжество на лицах людей, толпой окруживших Тебя, я понял, кто Ты такой. Теперь они ждут, что Ты положишь конец их бедам и горестям, возродишь утраченную надежду и поведешь их от победы к победе, – но сумеешь ли Ты сделать это? Много веков назад Мухаммед смог дать несчастным надежду, ибо вел их от победы к победе с мечом в руках. Сегодня же, какой бы крепкой ни была наша вера, оружие врагов ислама куда сильнее нашего. Возможность военной победы полностью исключена! Неужели не убеждает в этом пример выдававших себя за Него лжемахди, которым лишь недолгое время удавалось сопротивляться англичанам и французам в Африке и Индии, а потом, сокрушенные и уничтоженные, они оставили вверившиеся им народы в еще более бедственном положении, чем прежде? (Читая эти страницы книги, мы видим, как Великий Паша доказывает, что сколько-нибудь крупная победа не только ислама, но и вообще Востока над Западом из-за неравенства военных и экономических сил превратилась в несбыточную мечту. Он трезво, как и положено политику-реалисту, сопоставляет богатство Запада и нищету Востока, и Ему – ведь это не какой-нибудь шарлатан, а настоящий Он – остается лишь грустно молчать, признавая правоту собеседника, рисующего столь мрачную картину.)
2. Разумеется, прискорбная эта нищета еще не означает, что несчастным нельзя дать надежду на победу (продолжил Великий Паша, когда было уже далеко за полночь). Да, мы не можем развязать войну против «внешних» врагов. А как насчет внутренних? Разве причина нищеты и всех наших бед не живущие среди нас грешники, ростовщики, кровопийцы и угнетатели, многие из которых притворяются столь благочестивыми? Ты ведь и сам понимаешь, не так ли, что дать несчастным надежду на победу и счастье сможешь, лишь начав войну против внутреннего врага? В таком случае Ты должен понимать и то, что вести эту войну на Твоей стороне будут не герои и бескорыстные борцы за веру, а доносчики, палачи, полицейские. Людям, впавшим в отчаяние, необходимо указать злодея, виновного в их страданиях, дабы они уверовали, что, когда с ним будет покончено, на земле наступит рай. Именно этим, и ничем иным, мы и занимаемся последние три сотни лет. Чтобы подать нашим братьям надежду, мы указываем на злодеев среди них. И они верят, ибо надежда нужна им не меньше, чем хлеб. Самые умные и порядочные из злодеев, видя, какая логика руководит нашими действиями, каются в своих малых винах, ежели таковые есть, всячески их преувеличивая, чтобы подарить хоть немного надежды несчастным братьям, прежде чем будет приведен в исполнение приговор. Некоторых мы даже милуем, и они начинают охотиться на злодеев вместе с нами. Надежда, как и Коран, – наша поддержка не только в духовной, но и в мирской жизни, ибо надежду и свободу мы ждем оттуда же, откуда и хлеб.