Тут рассказчица достала из сумочки газетную вырезку с фотографией и попросила пустить ее по кругу. На фотографии была снята она сама в шикарном пальто с воротником из лисьего меха и жемчужных сережках, которые и сейчас были на ней. Затем, заметив, что ее история вызвала некоторые сомнения и даже ироничные улыбки у части аудитории, консоматриса рассердилась, еще раз повторила, что все рассказанное – чистая правда, и позвала фотографа. Оказывается, это был тот самый фотограф, который наделал столько непристойных снимков принцессы и ее жертв. Седой фотограф подошел к их столу, и консоматриса предложила ему рассказать «нашим гостям» какую-нибудь интересную историю о любви, чтобы тем захотелось заказать ему фотографии и оставить хороший бакшиш. Фотограф не заставил долго себя упрашивать.
Лет тридцать тому назад – да, никак не меньше – в его маленькое фотоателье пришел слуга и передал ему приглашение в Шишли, в один из домов у трамвайной линии. Он удивился, почему для съемки развлечений богачей выбрали именно его, работающего по преимуществу в ресторанах, а не какого-нибудь из многочисленных коллег, специализирующихся на подобных заказах, но, конечно, пошел по указанному адресу. Его встретила молодая красивая вдова и сразу приступила к делу: он должен был копировать все те сотни фотографий, которые снимал каждую ночь в увеселительных заведениях Бейоглу, и утром приносить снимки ей. Фотограф, принявший предложение отчасти из любопытства, подумал, что здесь, должно быть, кроется какая-то любовная история, и решил, насколько будет возможно, понаблюдать за заказчицей, шатенкой со слегка раскосыми серо-голубыми глазами. По прошествии первых двух лет сотрудничества он понял, что вдова ищет не какого-то определенного, знакомого ей лично или по фотографиям мужчину, поскольку в наружности тех, чьи снимки она время от времени откладывала и просила укрупнить или кого требовала снять в других позах, не обнаруживалось решительно ничего общего; возраста они тоже были самого разного. В последующие годы, когда общее дело и общая тайна сблизили их, женщина стала откровеннее с фотографом. Например, она могла сказать ему: «Не приноси ты мне фотографии этих пустых лиц, этих ничего не выражающих физиономий! Я не могу разглядеть в них никакого смысла, ни одной буквы!» Если ей и удавалось прочитать (вдова любила употреблять именно это слово) в каком-нибудь лице некий едва заметный смысл, другие снимки того же человека неизменно вызывали у нее разочарование, и она каждый раз сокрушалась: «О Всевышний! Если это все, что мы можем отыскать в ночных клубах и питейных заведениях, где собираются несчастные и разочарованные, чтобы забыть о своих горестях, то насколько же пусты взгляды тех людей, что сидят в кабинетах или стоят за прилавками в магазинах?»
Было, впрочем, несколько случаев, когда в них начинала теплиться надежда. Как-то раз женщина прочитала смысл в изрезанном морщинами лице старика (позже они узнали, что это ювелир), в фотографию которого долго вглядывалась, но уж очень давнишним и застывшим был этот смысл. Морщины на лбу и множество букв под глазами являли собой всего лишь последний перепев былого, ничего не говоривший дню сегодняшнему. Через три года им попалось лицо, исполненное букв, которые говорили – нет, криком кричали – о настоящем. Охваченные волнением, они стали делать увеличенные копии снимков этого человека – бухгалтера, как им удалось выяснить; а потом, одним сумрачным утром, женщина показала фотографу газету с огромной фотографией бухгалтера под заголовком: «Присвоил двадцать миллионов». Преступник стоял между двумя усатыми полицейскими, безмятежно – больше нечего скрывать и бояться, его вывели на чистую воду – глядя на читателей, и его лицо было абсолютно пустым, словно морда окрашенной хной овцы, приготовленной для жертвоприношения.
Разумеется, сидящие за столом, перешептываясь и перемигиваясь, давно уже решили, что между фотографом и его заказчицей возникла любовь и именно об этой любви пойдет речь дальше, но под конец в истории появился совершенно новый герой.
Однажды прохладным летним утром женщина увидела на фотографии большой компании, сидящей за столом в ночном клубе, среди множества бессмысленных лиц такое невероятно сияющее, что в тот же миг твердо решила: одиннадцать лет поисков прошли не зря. На следующую ночь этот человек (потом они выяснили, что ему тридцать три года, он занимается ремонтом часов, а его маленькая мастерская находится в Карагюмрюке) вновь пришел в ночной клуб, так что его без труда удалось сфотографировать еще несколько раз крупным планом, и на его прекрасном, чистом и открытом молодом лице женщина прочитала очень ясный, отчетливый и простой смысл – любовь. Ей были так явственно видны три буквы нового алфавита[112], составляющие слово aşk[113], что она в гневе назвала слепцом фотографа, который не смог разглядеть на лице часовщика ни одной из них. Следующие несколько дней женщина провела в безумном волнении, будто невеста, которой предстоят смотрины; она мучилась, словно заранее знала, что ее любовь обречена на неудачу, – а порой ей вдруг чудился проблеск надежды, и тогда она начинала в мельчайших подробностях представлять себе свое будущее счастье. Не прошло и недели, как все стены ее гостиной оказались увешаны сотнями снимков часового мастера. Какие только предлоги не изобретал, на какие только уловки не шел фотограф, чтобы их сделать!
Однажды вечером ему удалось снять несколько отличных фотографий с самого близкого расстояния, но затем часовщик с необыкновенным лицом перестал появляться в ночном клубе. Женщина просто сходила с ума. Она послала фотографа в Карагюмрюк, но ему не удалось застать часовщика ни в мастерской, ни дома (адрес подсказали местные жители). А через неделю мастерская была уже выставлена на продажу, а из дома хозяин съехал. После этого женщина и видеть не хотела снимки других людей, которые лишь по привычке продолжал приносить ей фотограф, и отказывалась даже бросить взгляд на любые, самые интересные лица. В тот год осень наступила рано. Однажды холодным ветреным утром фотограф пришел к женщине с очередной порцией снимков, которые, как ему казалось, должны ее заинтересовать, но, когда он позвонил в ее дверь, вечно во все сующий нос консьерж с удовольствием сообщил ему, что ханым-эфенди переехала, даже не оставив своего нового адреса. Фотограф с грустью понял, что история эта закончилась и, может быть, теперь начинается его собственная, которую ему предстоит придумать, размышляя о прошлом.
Но на самом деле конец той истории наступил через несколько лет, и узнал о нем фотограф, когда однажды лениво листал газету и его внимание привлек заголовок: «Плеснула в лицо азотной кислотой!» Ревнивую женщину звали не так, как ханым-эфенди из Шишли, выглядела она совершенно иначе, да и возраст был другой. Ее муж, которому она плеснула в лицо кислотой, был не часовым мастером, а прокурором небольшого городка в Центральной Анатолии, где и случилось это происшествие. Да и вообще, ни одна подробность из сообщенных в газете никак не вязалась ни с той женщиной, о которой он думал столько лет, ни с красавцем часовщиком – и все же, едва прочитав слова «азотная кислота», фотограф сразу понял, что эта парочка – они. Все эти годы они состояли в связи, а его использовали и игру затеяли для того, чтобы вместе сбежать и обмануть какого-то неведомого ему, но такого же несчастного мужчину. В тот день, купив еще одну бульварную газету и взглянув на разъеденное кислотой счастливое лицо часовщика, на котором не осталось и следа от смысла и букв, фотограф еще раз убедился в своей правоте.
Фотограф оглядел своих слушателей, обращая особое внимание на иностранных журналистов, и, убедившись, что история произвела на них должное впечатление, увенчал свой рассказ последней деталью, которую поведал с таким видом, будто выдает военную тайну.
Через несколько лет все та же бульварная газета снова опубликовала фотографию разъеденного кислотой лица, назвав ее снимком последней жертвы войны, долгие годы полыхавшей на Ближнем Востоке; под фотографией стояла следующая многозначительная подпись: «Стало быть, всё – во имя любви».
Все с удовольствием стали позировать для общей фотографии, в том числе несколько шапочно знакомых с Галипом журналистов и рекламных агентов, лысый старик с запоминающейся внешностью и двое-трое людей, подсевших со стороны. За столом установилась та непринужденная, дружелюбная атмосфера легкого интереса друг к другу, какая возникает в компании людей, случайно оказавшихся ночью под одной крышей или вместе попавших в не очень серьезную аварию. Посетителей в ночном клубе стало уже заметно меньше, гул голосов стих, давно погасло освещение сцены.
Галип вдруг подумал, что этот ночной клуб очень похож на тот, в котором происходит действие фильма «Запретная любовь» с Тюркян Шорай. Он подозвал пожилого официанта и спросил, не здесь ли снимали картину. Официант – может быть, оттого, что все в этот момент на него обернулись, или же под влиянием услышанных краем уха рассказов – тоже поведал небольшую историю.
Нет, это была история не о кинокартине с Тюркян Шорай, а о совсем другом старом фильме, который снимался в этом ночном клубе и который он, официант, четырнадцать раз посмотрел в кинотеатре «Рюйя», чтобы увидеть самого себя. Дело в том, что продюсер и красавица актриса, игравшая главную роль, попросили, чтобы он снялся в нескольких сценах, и он с радостью согласился. Через два месяца, посмотрев фильм, он обнаружил, что у официанта на экране действительно его лицо и руки – но вот в другой сцене спина, плечи и затылок принадлежат не ему. Каждый раз, когда официант пересматривал фильм, это и пугало его, и наполняло какой-то странной, но приятной дрожью. Скажем больше, он никак не мог привыкнуть к тому, что его слова озвучены другим человеком, голос которого вдобавок часто можно было услышать в других фильмах. Его родственников и знакомых эта жутковатая и сбивающая с толку подмена, в которой было что-то от страшного сна, не заинтересовала. Не поняли они ни кинематографического трюка, ни стоящей за ним важной истины, заключающейся в том, что с помощью такой небольшой уловки человек может выдавать себя за другого, а другого – за себя. Много лет официант напрасно ждет, что когда-нибудь летом, когда в кинотеатрах Бейоглу идут двойные сеансы, там снова покажут фильм, в котором он появляется на несколько мгновений. Он верит, что если ему снова удастся посмотреть эту картину, то он сможет начать совершенно новую жизнь – и не потому, что встретится со своей молодостью, а совсем по другой, «известной» причине, которую не могут понять его знакомые, но понятной тому избранному обществу, что сошлось за этим столом.