Бросив туда тысячу лир, Галип встретился взглядом с женщиной-антикваром.
– Вы меня не узнали? – спросила она. Взгляд у нее был такой, будто она только что очнулась от сновидений, лицо носило детское и немного игривое выражение. – Оказывается, все, что рассказывала моя бабушка, – правда! – Ее глаза в полутьме светились, как у кошки.
– Простите, вы о чем? – смущенно уточнил Галип.
– Не узнал, – укорила женщина. – Мы с тобой учились в одном классе. Я Белькыс.
– Белькыс… – повторил Галип и вдруг понял, что не может вспомнить ни одной своей одноклассницы, кроме Рюйи.
– Я на машине. И тоже живу в Нишанташи. Могу тебя подвезти.
Люди, выбравшиеся на свежий воздух, потихоньку разошлись. Английские журналисты отправились в «Пера-Палас», человек в фетровой шляпе вручил Галипу свою визитку, попросил передавать привет Джелялю и растворился в одном из переулков Джихангира. Искендер поймал такси, так что Галипа теперь сопровождали только архитектор с усами щеточкой и Белькыс. Миновав кинотеатр «Атлас», на углу они купили у уличного торговца по тарелке плова, перекусили. На подходе к Таксиму приостановились у обледеневшей витрины лавки часовщика, рассматривая часы, словно волшебные игрушки. Пока взгляд Галипа скользил по рваной киноафише – такой же мутно-сиреневой, как ночь, – и по портрету давным-давно убитого премьер-министра в витрине фотоателье, архитектор предложил съездить к мечети Сулейманийе. Он, мол, может показать кое-что поинтереснее этой, как он выразился, «манекенной преисподней»: четырехсотлетняя мечеть медленно сползает с места! Они сели в машину, которую Белькыс оставила в одном из переулков Талимхане, и отправились в путь. Машина тихо ехала между темными, жутковатого вида двухэтажными домами. «Страшно тут!» – чуть было не пробормотал Галип вслух. Медленно падал снег, весь город спал.
Когда они наконец добрались до Сулейманийе, архитектор рассказал, что руководит здесь реставрационными работами и потому хорошо знает подземные помещения мечети, а его знакомый имам за несколько монет всегда готов открыть все двери. Мотор затих, и в наступившей тишине Галип сказал, что не будет выходить, подождет в машине.
– Ты здесь замерзнешь! – возразила Белькыс.
Галип отметил, что она обращается к нему на «ты», а потом подумал, что при всей своей красоте в этом тяжелом пальто, закутанная в шаль, она напоминает одну его немолодую дальнюю родственницу, которую они когда-то навещали по праздникам. Та потчевала гостей такими приторными миндальными помадками, что первую же приходилось запивать водой, иначе вторую они бы уже не осилили, рискуя обидеть тетушку. Почему Рюйя не ездила с ними?
– Я не хочу туда идти, – твердо сказал Галип.
– Но почему же? – удивилась Белькыс. – Мы потом и на минарет поднимемся! – Она обернулась к архитектору. – Можно будет туда подняться?
Возникла пауза. Где-то неподалеку залаяла собака. Галипу слышно было, как тихо гудит укрытый снегом город.
– Мне сердце не позволяет ходить по таким крутым лестницам, – сознался архитектор, – а вы можете подняться.
Идея залезть на минарет Галипу понравилась, и он выбрался из машины. Они прошли через первый двор мечети, где заснеженные деревья подсвечивались голыми электрическими лампочками, и очутились во внутреннем дворе. Здесь каменная громада казалась меньше, чем была на самом деле: мечеть превратилась в обычное здание, неспособное хранить свои тайны от чужаков. Обледеневший снег на мраморных плитах, темный и неровный, приводил на память поверхность Луны с рекламы импортных часов. Дойдя до поворота галереи, архитектор вставил ключ в замок, висящий на железной двери, легко повернул его и начал рассказывать о том, что мечеть под собственной тяжестью уже несколько сотен лет потихоньку, сантиметров по пять – десять в год, сползает со склона холма к Золотому Рогу; вообще-то она должна была бы двигаться к воде быстрее, но ее движение замедляют меры, принятые строителями четыреста лет назад: особая кладка фундамента, тайна которой до сих пор не разгадана, непревзойденная по технической сложности сеть подземных ходов и тщательно выверенная система водонапорных башен. Когда дверь отворилась и они заглянули в темный коридор за ней, Галип заметил блеснувший в глазах женщины живой интерес. Может быть, Белькыс и не была сногсшибательной красавицей, но внимание к себе приковывала.
– Европейцы не смогли разгадать эту тайну! – заплетающимся, как у пьяного, языком произнес архитектор и, покачнувшись – опять-таки будто пьяный, – шагнул в темноту.
Галип остался стоять снаружи.
Когда из теней между обледеневшими колоннами появился имам, Галип прислушивался к отзвукам голосов, которые доносились из коридора. Имам-эфенди, казалось, вовсе не был недоволен тем, что его разбудили в такую рань. Он тоже немного послушал голоса архитектора и Белькыс и спросил:
– Женщина – туристка?
– Нет, – ответил Галип, отметив, что из-за бороды имам выглядит старше своих лет.
– Ты тоже из университета?
– Да.
– Профессор, как Фикрет-бей?
– Да.
– Правда, что мечеть движется?
– Правда. Мы потому и пришли.
– Да благословит вас Аллах! – Имам выглядел встревоженным. – Женщина с ребенком?
– Нет.
– Где-то там, внутри, в глубине, спрятали ребенка.
Галип не знал, что́ на это ответить, и неуверенно проговорил:
– Мечеть сползает уже несколько веков.
– Я это знаю, – кивнул имам. – Туда и заходить-то запрещено, но одна женщина-туристка с ребенком зашла – я видел. А потом вернулась, но без ребенка. Он остался там.
– Надо было сообщить в полицию.
– Нет, нужды в этом не было, потому что вскоре их фотографии – и ребенка, и женщины – появились в газетах. Оказывается, это был внук короля Абиссинии. Поскорей бы его там отыскали.
– А что было у ребенка на лице? – осведомился Галип.
– Вот, видишь! – с подозрением в голосе произнес имам. – Ты тоже знаешь. Ему в глаза невозможно было смотреть.
– Что было написано на его лице? – упрямо переспросил Галип.
– Много чего, – пробормотал имам, окончательно теряя уверенность в себе.
– Ты умеешь читать написанное на лицах? – поинтересовался Галип.
Имам молчал.
– Что нужно для того, чтобы вновь найти потерянное лицо? Достаточно ли пытаться понять его смысл?
– Это ты лучше меня знаешь, – печально проговорил имам.
– Мечеть открыта?
– Только что открыл. Скоро народ пойдет на утренний намаз. Заходи.
В мечети было пустынно. Неоновые лампы освещали не столько пол, устланный фиолетовыми коврами и напоминающий поверхность моря, сколько голые стены. Галип снял обувь, и его ноги сразу заледенели. Он обвел взглядом купол, колонны, всю эту величественную каменную громаду, нависшую над его головой, желая испытать благоговение, – но нет, никакое чувство не пробудилось в его душе, кроме смутного ожидания: что же будет дальше? Подобно слагающим ее камням, мечеть была вещью в себе, колоссальным, но закрытым от мира объектом – вот что ощущал Галип. Она никуда не звала, никуда не показывала дорогу. Ничто здесь не было символом чего-то иного, но все могло служить символом чего угодно. На миг ему показалось, что он видит голубое сияние, послышалось торопливое хлопанье крыльев – голубиных? – но потом все снова замерло в безмолвном ожидании смысла. Галип подумал, что камни и все предметы в мечети слишком «голые»; они словно взывали к нему: «Придай нам смысл!» Немного погодя вошли, перешептываясь, два старика, медленно приблизились к михрабу[122], опустились на колени – и Галип перестал слышать голос вещей.
Может быть, поэтому, поднимаясь на минарет, он не ждал, что с ним произойдет что-то новое. Когда архитектор сказал, что Белькыс-ханым, не дожидаясь его, Галипа, отправилась наверх, он быстро побежал по лестнице, но вскоре, почувствовав, как заколотилось сердце, замедлил шаги, а когда заболели ноги, и вовсе присел на ступеньку. Потом он садился под каждой голой лампочкой, освещавшей лестницу, и, передохнув немного, продолжал подъем. Когда наверху послышался звук шагов, Галип пошел быстрее, но нагнать Белькыс получилось уже только на балконе. Вместе они долго, не говоря ни слова, смотрели на лежащий во тьме Стамбул, еле заметные огоньки и падающий снег. Через некоторое время небо понемногу начало светлеть, но складывалось такое впечатление, будто сам город еще надолго останется под покровом ночи. Затем, дрожа от холода, Галип подумал, что свет, озаряющий дым из труб, стены мечетей и бетонные груды домов, идет не извне, а изнутри города. Казалось, что фрагменты Стамбула, покрытые камнем, бетоном, черепицей, деревом и плексигласом, вот-вот медленно разойдутся, словно поверхность формирующейся планеты, и из темноты просочится пламенное сияние таинственных подземных глубин. Но это тоже продлилось недолго, неопределенности пришел быстрый конец. Едва среди стен, крыш и труб стали проглядывать огромные буквы реклам, как из громкоговорителя над их головами загремел металлический голос имама, читающего утренний азан.
Спускаясь по лестнице, Белькыс справилась, как поживает Рюйя. Галип сказал, что жена ждет его дома, он купил ей сегодня три детективных романа, Рюйя любит читать их по ночам.
В следующий раз Белькыс спросила про Рюйю, когда они уже доехали на ее ничем не примечательном «мурате» до проспекта Джихангир, где, как всегда, было просторно и пусто, высадили там архитектора с усами щеточкой и двигались в сторону Таксима. Галип рассказал, что Рюйя нигде не работает, читает детективные романы и иногда берется переводить какой-нибудь из них, но дело идет туго.
– Медленно переводит? – спросила Белькыс, когда они выезжали на Таксим, и Галип подтвердил: да, медленно.
Он по утрам уходит в свою контору, а Рюйя, убрав со стола, располагается там же, на кухне, с переводом. Правда, Галип никогда не видел, как она это делает, и не мог представить себе эту картину.
В ответ на следующий вопрос он рассеянно, словно сомнамбула, пробормотал, что иногда выходит из дому, когда Рюйя еще не проснулась. Потом рассказал, что раз в неделю они вместе ходят поужинать в гости к родственникам, а иногда по вечерам смотрят какой-нибудь фильм в кинотеатре «Конак».