Чтобы не упустить ни одной возможной зацепки, Галип включил в розетку вилку телефона, которую выдернул тем вечером, когда пришел сюда, и перебрал в памяти все, о чем говорил с человеком, который представился Махиром Икинджи. Упоминания о «сундучном убийстве» и военном перевороте напомнили Галипу некоторые старые статьи Джеляля. Он достал их из коробок, внимательно прочитал и вспомнил другие статьи и отдельные места из статей Джеляля, где говорилось о разных Махди. Собрать вместе все отрывки, рассыпанные по множеству публикаций разных лет, оказалось непросто; это заняло так много времени, что за письменный стол Галип вернулся ужасно усталым, словно успел проработать целый день.
Когда в начале шестидесятых Джеляль писал статьи, неявно призывающие к новому военному перевороту, он, очевидно, руководствовался принципом, изложенным им в статьях о Мевляне: если публицист желает внушить широкому кругу читателей какую-нибудь мысль, он должен взбаламутить осадок их воспоминаний и извлечь эту мысль из глубин их памяти, словно древний галеон, несколько столетий пролежавший на дне Черного моря. Знакомясь с занимательными сведениями, выуженными Джелялем с этой целью из исторических источников, Галип, как хороший читатель, ждал, что сейчас будет взбаламучен осадок его воспоминаний, но оживилось лишь воображение.
Галип читал о пророчестве, согласно которому двенадцатый имам[140] посеет страх и ужас среди золотых дел мастеров с Капалычарши, использующих неверные весы. Читал о том, как сын одного шейха, провозглашенный своим отцом Махди, повел курдских пастухов и кузнецов штурмовать крепости (об этом рассказано в «Истории» Силяхдара[141]). Читал о юном посудомойщике, который однажды увидел во сне пророка Мухаммеда на заднем сиденье белого «кадиллака» с открытым верхом, что ехал по грязным мостовым Бейоглу. После этого юноша объявил себя Махди и поднял проституток, цыган, карманников, бездомных бродяг, мальчишек, торгующих сигаретами, и чистильщиков обуви на борьбу с бандитами и сутенерами… Все это представало перед внутренним взором Галипа в цветах его собственной жизни и собственных фантазий – черепично-красном и рассветно-оранжевом. Впрочем, затем ему встретилось несколько историй, пробудивших и его память. Читая о самозванце, который объявил себя сначала наследником престола, затем султаном Мехметом Охотником[142], а в конце концов и пророком, Галип вспомнил, как улыбалась Рюйя своей всегдашней, сонно-доброжелательной улыбкой однажды вечером, когда Джеляль рассуждал о том, нельзя ли заменить его неким Лже-джелялем, который писал бы за него статьи (это, сказал он, удастся тому, кто сможет пользоваться моей памятью, как своей). В этот же самый миг Галип с ужасом почувствовал, что его втягивают в опасную игру, которая может завершиться смертельной западней.
Он снова просмотрел записную книжку с телефонными номерами, сравнивая номера и имена их обладателей с номерами и именами из телефонного справочника. По некоторым номерам, показавшимся ему подозрительными, Галип позвонил. Сначала он попал в мастерскую пластмассовых изделий, где ему предложили приобрести тазы для стирки, ведра, корзины для белья и сообщили, что берутся по предоставленному образцу изготовить любые предметы любого цвета – несколько сотен штук всего за неделю. На второй звонок ответил ребенок – сказал, что живет с мамой, папой и бабушкой, но папы сейчас нет дома; потом в разговор вмешался не упомянутый мальчиком старший брат – этот успел сообщить, что они не говорят незнакомым людям, как их зовут, а потом трубку взяла мать. «Кто вы? Кто вы? – спросила она испуганно и настороженно. – Вы набрали неверный номер».
Когда Галип начал читать пометки, сделанные Джелялем на автобусных билетиках и билетах в кино, уже перевалило за полдень. На некоторых аккуратным почерком были записаны мысли по поводу просмотренного фильма, на других – имена актеров и актрис. Часть имен была подчеркнута, и Галип пытался понять, что это означает. На автобусных билетах также обнаружились имена и другие слова, а на одном – даже изображение лица, составленное из букв латинского алфавита. (Билет стоил пятнадцать курушей, а значит, был напечатан в начале шестидесятых годов.) Галип продолжал читать… Давнишние рецензии на кинофильмы, кое-какие из самых первых репортажей («Вчера наш город посетила знаменитая американская актриса Мэри Марлоу!»), незаконченные наброски кроссвордов, наугад выбранные письма читателей и вырезки с новостными заметками о совершенных в Бейоглу преступлениях, про которые Джеляль собирался написать статью. Большинство преступлений словно подражали одно другому. И создавалось такое впечатление не только потому, что преступники выбирали орудием убийства кухонные ножи, а временем – полночь. И не только потому, что убийца или его жертва – а то и оба – часто бывали в стельку пьяны. Происходило это еще и по той причине, что автор заметок пытался взывать к чувствам суровых мужчин и избирал один и тот же морализаторский тон, недвусмысленно намекая: печальный конец ждет всех, кто идет по темной дорожке! Возвращаясь впоследствии к этим преступлениям в своих статьях, Джеляль пользовался также заметками, опубликованными под рубрикой «Замечательные уголки Стамбула» (Джихангир, Таксим, Лалели, Куртулуш), – вырезки с ними тоже попались Галипу на глаза. В той же коробке лежали статьи из серии «Впервые в истории нашей страны» – одна из них напомнила Галипу, что первая в Турции книга с латинским шрифтом издана владельцем библиотеки «Просвещение» Касым-беем в 1928 году. Тот же Касым-бей выпускал отрывной календарь, на листках которого помимо кулинарных рецептов, которые очень нравились Рюйе, а также безобидных анекдотов и высказываний Ататюрка, великих исламских мыслителей и западных философов вроде Бенджамина Франклина и Боттфолио печатались, например, изображения циферблатов, чьи стрелки указывали время намаза. Заметив, что кое-где Джеляль подправил циферблаты ручкой, уподобив их круглым физиономиям с длинным носом или усами, Галип убедил себя, что нашел новую зацепку, и сделал пометку на чистом листе бумаги. За обедом – только хлеб, сыр и яблоки – он время от времени со странным интересом поглядывал на эту пометку.
На последних страницах тетради, где вкратце излагалось содержание двух детективных романов («Золотой жук» и «Седьмая буква»), а также были выписаны шифры с ключами к ним из книг про линию Мажино и немецких шпионов, Галип обнаружил дрожащую зеленую линию, проведенную шариковой ручкой. Было в ней нечто напоминающее зеленые стрелки на картах Каира, Дамаска и Стамбула, а в некоторых местах ее изгибы уподоблялись цветкам, чертам человеческого лица или вьющейся по равнине узкой речке. Проследив непонятные асимметричные зигзаги страница за страницей, на пятой Галип нашел разгадку. Посредине пустого листа лежал засохший муравей. Зеленая ручка, стало быть, следовала за ним по пятам, отмечая торопливое и неуверенное продвижение насекомого. На пятой странице блужданиям усталого муравья был положен конец – тетрадь захлопнулась. Галип попытался выяснить, сколько лет назад несчастный был приговорен к смерти за то, что его странствия так и не привели ни к какому результату, – таким образом можно было бы прикинуть, не имеют ли обстоятельства его кончины какого-нибудь отношения к статьям Джеляля о Мевляне. В четвертом томе «Месневи» Мевляна рассказывает историю о муравье, ползающем по странице манускрипта: сначала муравей видит только нарциссы и лилии арабских букв, потом замечает, что сад слов создает перо, затем понимает, что пером движет рука, а рукой – разум. «А далее, – прибавил в своей статье Джеляль, – муравей осознал, что этим разумом руководит другой разум». Так в очередной раз переплелись образы, созданные фантазией поэта-суфия, и сны Джеляля. Может быть, Галипу и удалось бы установить логическую связь между периодом, в который велась тетрадь, и статьями, но на последних страницах всего лишь перечислялись даты и места некоторых крупных стамбульских пожаров былых лет и приводился список погибших в огне деревянных особняков.
Затем Галип прочитал статью о проделках помощника книготорговца, который в начале века ходил по домам, предлагая купить свой товар. Каждый день он садился на пароход, чтобы отправиться в какой-нибудь облюбованный богачами район Стамбула, и, отчаянно торгуясь, продавал книги из своего мешка гаремным женщинам, старикам, неспособным выйти из дому, чиновникам, заваленным работой, и маленьким фантазерам – детям. Однако основными его клиентами были министры, которые так боялись соглядатаев Абдул-Хамида, следивших за соблюдением запретов султана, что не смели выходить из дому никуда, кроме как на службу. Продавая им книги, молодой человек вкладывал в них тайные послания, а чтобы министры (Джеляль написал «его читатели») могли уразуметь их смысл, постепенно раскрывал им тайны хуруфитов. Читая об этом, Галип думал, что потихоньку становится другим человеком, как и хотел. И вместе с мыслью, что тайны хуруфитов, в сущности, довольно детские, как секретный алфавит в конце книжки, когда-то (дело было в субботу) подаренной маленькой Рюйе Джелялем (это был адаптированный американский роман, действие которого разворачивалось в далеких морях), пришла уверенность, что чтение может сделать человека другим. Тут зазвонил телефон. Сняв трубку, Галип, конечно же, услышал тот же голос, что и в прошлый раз, только теперь он показался Галипу моложе.
– Как я рад, что ты включил телефон, Джеляль-бей! Мне не хотелось даже думать о том, что подобный тебе человек может быть оторван от города и от всей страны в дни, когда каждый миг грозит принести с собой что угодно, даже самое страшное!
– До какой страницы справочника добрался?
– Я работаю изо всех сил, но дело продвигается медленнее, чем я рассчитывал. Когда час за часом читаешь цифры, чего только не приходит в голову! Я стал видеть в цифрах магические формулы, тайную симметрию, повторы, шаблоны, фигуры. Из-за этого работа замедляется.