А потом, много лет спустя, когда я стал твоим мужем и возвращался, усталый, по вечерам домой, я доставал из сумки новый номер журнала, только что купленный у Аладдина. Ты выхватывала его у меня из рук, садилась на тот же стул и снова, как в детстве, с тем же решительным видом принималась болтать ногами. А я смотрел на тебя тем же пустым взглядом и в страхе спрашивал сам себя: «О чем она думает? Какую тайну скрывает запретный для меня сад ее мыслей?» Глядя на твои рассыпающиеся по плечам длинные волосы и на красочные страницы журнала, я пытался разгадать эту тайну и уразуметь, что же заставляет тебя болтать ногами. Нью-йоркские небоскребы, фейерверк в Париже, красавцы революционеры, целеустремленные миллионеры… (Страница переворачивается.) Бассейны, самолеты, суперзвезды в розовых галстуках, всемирно известные гении, самые последние новости… (Страница переворачивается.) Молодые звезды Голливуда, рок-бунтари, принцы и принцессы… (Страница переворачивается.) К событиям в Турции: два поэта и три критика рассуждают о пользе чтения.
Мне так и не удавалось разгадать тайну, но ты, через много часов и страниц, когда уже и лай голодных бродячих собак смолкал за нашими окнами, успешно разгадывала кроссворд. Богиня здоровья у древних шумеров – Бо, долина в Италии – По, символ теллура – Те, нота – ре, река, текущая снизу вверх, – алфавит, гора, которой нет в долине букв, – Каф, волшебное слово – слушай, театр разума – грезы[174], симпатичный человек на фотографии – ты всегда знала, кто это, а я – никогда. Подняв наконец голову от журнала – одна половина лица освещена, другая как темное зеркало, – ты вдруг спрашивала в безмолвии ночи (только я не мог понять, у меня или у красавца с фотографии в кроссворде): «Может быть, мне постричься покороче?» И я снова, читатель, снова смотрел на нее пустым, совершенно пустым взглядом!
Я так и не смог растолковать тебе, почему я верю в мир без героев и почему бедняги писатели, этих героев выдумывающие, сами никак не могут ими быть. Я так и не смог убедить тебя, что люди, фотографии которых печатают в твоих журналах, другой породы, не нашей. Я так и не смог убедить тебя, что надо жить обычной жизнью, как все. Я так и не смог убедить тебя, что в этой обычной жизни должно найтись место и мне.
Глава 11Брат мой
Из всех монархов, о которых я слышала, Гарун аль-Рашид, калиф Багдадский, по-моему, больше всего приближается к Господу в своем понимании истины. А уж он-то, как вам известно, знал толк в маскараде.
Не снимая темных очков, Галип вышел из редакции «Миллийет», но направился не в свою контору, а на Капалычарши. Пройдя мимо лавок, торгующих сувенирами для туристов, он миновал двор мечети Нуруосманийе, и тут груз бессонных ночей вдруг до того сильно навалился на него, что Стамбул показался ему совершенно другим городом. Кожаные сумки, пенковые трубки и ручные кофемолки были похожи не на вещи из города, который люди обживали тысячи лет, а на страшные знаки какой-то непонятной страны, куда миллионы людей сосланы на временное поселение. «Вот что странно, – думал Галип, углубляясь в кривые улочки Капалычарши, – прочитав буквы на своем лице, я наконец всерьез поверил, что смогу стать самим собой».
Входя на улицу Терликчилер, он уже готов был согласиться с тем, что изменился он сам, а не город, но не смог, слишком уже привык к мысли, что, прочитав буквы на своем лице, постиг его тайну. Глядя на витрину лавки торговца коврами, он не мог отделаться от чувства, что все эти ковры уже когда-то видел, многие годы ходил по ним и в грязной обуви, и в старых домашних тапочках, да и с продавцом, который стоит у входа с чашкой кофе в руках и подозрительно на него посматривает, хорошо знаком и вообще во всех подробностях, словно свою собственную жизнь, знает пропахшую пылью историю этой лавки, хронику всех мелких мошенничеств и обманов, которые здесь совершались. С тем же самым чувством он смотрел на витрины ювелирных, антикварных и обувных лавок. Торопливо пройдя еще по двум улицам, он решил, что знает все продающееся на Капалычарши, от медных кувшинов до весов с чашками, и знаком не только со всеми продавцами, но и со всеми покупателями, переходящими от лавки к лавке. Галип знал весь Стамбул, у города не было от него тайн.
От мысли об этом на душе у Галипа стало спокойно; он шел по улицам рынка, словно во сне. Всякие мелочи, выставленные в витринах, и лица встречных впервые в жизни казались ему одновременно и удивительными, как во сне, и знакомыми, как в шумном семейном застолье, а оттого успокаивающими. Проходя мимо сверкающих витрин ювелиров, он спросил себя, не связано ли это спокойствие с тайной, на которую указывали буквы, в ужасе прочитанные им на своем лице, но о той жалкой, несчастной личности, что он навсегда оставил в прошлом, прочитав буквы, не хотелось даже думать. Если и есть в мире что-то делающее его таинственным и загадочным, так это то, что в каждом человеке прячется, живет с ним, словно его близнец, еще одна личность. Галип прошел по улице Кавафлар, совсем еще пустой, – продавцам нечем было заняться, и они дремали за прилавками. Его внимание привлек выставленный у входа в маленькую лавчонку стенд с яркими открытками. Разглядывая виды Стамбула, Галип окончательно уверился, что та, вторая его личность осталась в далеком прошлом. Виды на открытках были такими знакомыми, банальными и растиражированными (Галатский мост с подходящим к нему пароходом, дворец Топкапы, Девичья башня, мост через Босфор), что Галипу снова показалось, будто у города больше не осталось от него никаких тайн. Однако едва он вошел на узенькие улочки Бедестана[176], где зеленоватые стекла витрин отражались друг в друге, как чувство умиротворения исчезло. «За мной кто-то следит», – испуганно подумал Галип.
Вокруг не было никого подозрительного, однако его охватило предчувствие медленно, но неотвратимо приближающейся катастрофы. Он зашагал быстрее. Дойдя до улицы Калпакчилар, свернул направо и вскоре вышел с Капалычарши. Через букинистический рынок он собирался пройти, не замедляя шага, однако в глаза ему бросилась хорошо знакомая, казалось бы, вывеска на магазине издательства «Алиф». Это был знак! Странным представлялось не то, что название этой буквы, первой в арабском алфавите и в слове «Аллах», из которой, согласно учению хуруфитов, произошли все другие буквы и, стало быть, весь мир, начертано на вывеске книжной лавки, а то, что написано оно, как и предвидел Ф. М. Учунджу, латинскими буквами. Как же не хотелось думать, что это знак! Галип обернулся на лавку шейха Муаммера-эфенди, которую в свое время облюбовали печальные бедные вдовы с окраин и не менее печальные американские миллиардеры. Лавка была закрыта. Галипу даже не пришло на ум какое-нибудь простое объяснение – например, что шейху не захотелось выходить из дому в такой холод или что он умер, – в его глазах это был знак, что у города еще осталась какая-то тайна, скрытая от него, Галипа. «Если я все еще вижу в городе подобные знаки, – думал он, шагая мимо лежащих перед букинистическими лавками груд переводных детективных романов и толкований Корана, – значит, я не сумел понять то, чему должны были научить меня буквы на моем лице». И все же дело было не в этом. Стоило Галипу вспомнить о том, что за ним следят, и ноги сами собой ускоряли шаг, а город превращался из мирного, спокойного места, наполненного знакомыми знаками и вещами, в страшный, непонятный мир, кишащий неведомыми опасностями и тайнами. Нужно идти быстрее, еще быстрее – только так, понял Галип, он сможет оторваться от преследующей его тени и избавиться от тревожного ощущения тайны. Чуть ли не бегом миновав площадь Бейязыт, он свернул на проспект Чадырджилар, оттуда – на улицу Семавер (очень уж ему нравилось это название[177]), по параллельной ей улице Наргиледжи спустился к Золотому Рогу, а потом снова двинулся вверх по улице Хаванджи. На глаза ему попадались слесарные мастерские, столовые, лавки торговцев медной посудой и пластмассовыми изделиями. «Значит, в начале новой жизни мне было суждено увидеть эти лавки», – по-детски простодушно подумал он. Потом пошли витрины с ведрами, тазами, стеклянными бусами, блестками для одежды, полицейской и военной формой. Некоторое время Галип держал курс на башню Бейязыт[178], потом развернулся и, разглядывая попадающиеся на пути грузовики, ящики с апельсинами, телеги, старые холодильники, тачки грузчиков, груды мусора и написанные на ограде университета политические лозунги, дошел до мечети Сулейманийе. Пройдясь по двору мечети под кипарисами, он обнаружил, что заляпал ботинки грязью, и напротив медресе снова вышел на улицу, туда, где стояли, прислонившись друг к другу, некрашеные, покосившиеся деревянные дома. Из окон первых этажей торчали трубы печек-буржуек, похожие на ружейные стволы, грозные жерла пушек или заржавевшие перископы… Но Галип пытался прогнать из головы эти мысли, до того ему не хотелось что-то чему-то уподоблять.
С улицы Деликанлы он свернул на улицу Джюдже-Чешмеси. Странное это название[179] тоже могло оказаться знаком. Едва начав об этом размышлять, Галип решил, что мощенные брусчаткой улицы переполнены западнями из знаков, и поспешил выйти на асфальт, на проспект Шехзадебаши. Там он сначала увидел продавца бубликов и пьющих чай водителей долмушей, а потом студентов с лахмаджунами[180] в руках – те стояли у входа кинотеатр и смотрели на афиши: «Три фильма за один сеанс!» Два фильма были боевиками с Брюсом Ли, а на порванной афише третьего сельджукский воин в исполнении Джунейта Аркына расправлялся с византийцами и лобызал их женщин. Галип поспешил прочь, словно боялся, что ослепнет, если слишком долго будет смотреть сквозь стеклянные двери на подсвеченные оранжевым фотографии киноактеров в фойе. Проходя мимо мечети Шехзаде, он попытался занять себя размышлениями об истории одного наследника престола, которая в свое время произвела на него сильное впечатление; однако вокруг по-прежнему было полным-полно знаков. Заржавевшие по краям дорожные указатели, кривые надписи на стенах, грязные плексигласовые вывески ресторанов и отелей, концертные афиши, реклама стирального порошка… Даже если Галипу и удавалось ценой немалых усилий заставить себя отвлечься от мыслей о знаках, то чуть позже, шагая вдоль византийского акведука, он начинал воображать рыжебородых византийских священников из виденных в детстве исторических фильмов, а проходя мимо лавки продавца бузы под названием «Вефа» – вспоминать, как