Галип тихо положил трубку, вытащил вилку телефона из розетки, а потом, словно лунатик, бродящий в поисках собственных воспоминаний, принялся рыться в тетрадях и статьях Джеляля, в его шкафу со старой одеждой. Много позже, лежа в пижаме в постели Джеляля и слушая вечерний шум, доносящийся с площади Нишанташи, он, прежде чем крепко уснуть, снова понял, чем хорош сон. Сон не только позволяет забыть, как прискорбно далек ты теперешний от того человека, которым мечтаешь когда-нибудь стать, но и дарит способность спокойно переплетать в единое целое то, что ты слышал, и то, чего не слышал, то, что видел, и то, чего не видел, то, что знаешь, и то, что тебе неведомо.
Глава 12Рассказ проник в зеркало
И вот они сидят бок о бок:
Отражение отражения проникло в зеркало.
Мне приснилось, что я наконец-то стал человеком, быть которым хотел столько лет. Это произошло прямо посредине той жизни, что называют сном, в лесу, где вместо деревьев – бетонные дома, под ногами – грязь, а лица людей еще мрачнее, чем темные улицы. Я уснул, устав быть несчастным, и во сне встретился с тобой. И я понял, что ты сможешь любить меня, даже если я не стану кем-то другим. Понял – с тем же смирением, какое ощущаешь, глядя на свою фотографию в паспорте, – что должен принять себя таким, каков я есть. Понял тщетность попыток оказаться на месте другого человека. Может быть, когда-нибудь потом, в другом сне, в другой истории… Мы шли по темным улицам, и нависающие над нами страшные дома расступались, а тротуары и лавки наполнялись смыслом.
Сколько лет прошло с тех пор, как мы впервые с удивлением открыли для себя эту волшебную игру, в которую потом так часто будем играть? Как-то раз накануне праздника наши мамы повели нас в детский отдел магазина одежды (в те благословенные времена еще не было обособленных мужских и женских отделов). Там, в полутемном уголке этого скучного – скучнее любого урока основ ислама – магазина, мы случайно оказались между двумя зеркалами в человеческий рост и увидели, как наши отражения, постепенно уменьшаясь, умножаются и уходят вдаль.
Два года спустя мы вместе читали свежий номер журнала «Детская неделя», посмеивались над нашими знакомыми, приславшими свои рисунки в рубрику «Клуб друзей животных», сосредоточенно изучали раздел «Великие изобретатели», а потом заметили, что на обложке журнала изображена девочка, читающая этот же самый его номер. Внимательно посмотрев на журнал в руках рыжей девочки, мы обнаружили, что и на его обложке все та же девочка читает все тот же журнал, и на его обложке – тоже девочка с журналом с девочкой и так далее, и так далее…
Эта история повторилась с банками пасты из маслин, которые появились в магазинах позже, когда мы еще немного выросли и отдалились друг от друга. На нашем этаже ее не ели, так что банки эти я видел только по воскресеньям, когда приходил к вам завтракать. По радио шла реклама: «„О, да я смотрю, вы черную икру едите?“ – „Нет, это «Эндер», паста из маслин!“» На этикетке идеальная счастливая семья (папа, мама, сын и дочь) сидела за столом, а перед ней красовалась банка с пастой. Я показал тебе, что на той банке изображена еще одна, так что банки с пастой и счастливые семьи умножались, уменьшаясь, пока глаз не переставал их различать. В то мгновение мы оба знали начало сказки, той самой, что я собираюсь сейчас рассказать. Начало, но не конец.
Жили-были девочка и мальчик, родственники и ровесники. Они выросли в одном доме, бегали по одной и той же лестнице, ели конфеты и лукум из одних коробок. Вместе учили уроки, болели одними болезнями, прятались, чтобы напугать друг друга. Ходили в одну школу, в одни кинотеатры, слушали одни и те же радиопрограммы и пластинки, читали одни и те же журналы и книжки, рылись в одних и тех же платяных шкафах и сундуках, из которых доставали фески, сапоги и шелковые платки. Старший родственник, который иногда заглядывал в их дом и знал множество увлекательных историй, однажды принес с собой книгу. Ребята схватили ее и стали читать.
Точнее, дело было так: сначала они посмеялись над забавными устаревшими словами, цветистыми фразами и персидскими оборотами, потом им стало скучно, и они отложили книгу в сторону, но через некоторое время вспомнили о ней и решили полистать – в надежде найти сцены пыток, изображения обнаженных тел или картинки из жизни подводного мира. В конце концов они все-таки взялись за чтение. Книга оказалась ужасно длинной, но в самом начале ребятам встретилась настолько прекрасная сцена любви, что мальчику захотелось оказаться на месте главного героя, влюбиться так же, как тот. Поэтому позже, заметив в себе признаки любви, описанные в книге (отсутствие аппетита, желание под любым предлогом быть рядом с девочкой, неспособность выпить стакан воды, хотя пить очень хочется), мальчик понял, что влюбился, и произошло это в те волшебные минуты, когда они вместе с девочкой держали в руках книгу и читали.
Да, так что же все-таки за история излагалась в той книге? Когда-то давным-давно в одном кочевом племени на краю пустыни жили девочка и мальчик, Хюсюн и Ашк. Они родились в одну и ту же ночь, учились у одного учителя, вместе гуляли по берегу пруда и влюбились друг в друга. Прошло много лет, они выросли, и юноша попросил у старейшин племени отдать ему девушку в жены. Те поставили условие: он должен отправиться в Страну сердца и принести оттуда диво дивное, чудо чудное. Каких только испытаний не перенес юноша на своем пути: упал в колодец, где жила разноцветная ведьма, и стал ее пленником; увидел в другом колодце тысячи лиц и личин и чуть не сошел с ума; влюбился в дочь китайского падишаха, поскольку та была похожа на Хюсюн; попадал в темницы и выбирался из них, был преследуем и преследовал сам, боролся с лютой стужей, преодолевал огромные расстояния, искал следы и знаки, погружался в тайну букв, рассказывал и слушал истории. В конце концов верный друг Сухан, который всюду следовал за ним, меняя облик, сказал ему: «Ты – это твоя возлюбленная, а твоя возлюбленная – это ты. Неужели до сих пор не понял?» Тогда Ашк вспомнил, как влюбился в Хюсюн, когда они учились у одного учителя и вместе читали одну книгу.
В книге говорилось о падишахе по имени Хюррем-шах и о прекрасном юноше Джавиде, в которого падишах был влюблен. Но ты, конечно, раньше бедняги падишаха поняла, что и в этой истории герои влюбляются друг в друга, читая историю о любви героев, что влюбились друг в друга, читая историю о любви.
Когда я понял – многие годы спустя после того, как мы ходили в магазин одежды, читали журнал «Детская неделя» и разглядывали банку с пастой из маслин, – как переходят одна в другую, словно сады нашей памяти, истории о любви, выстраиваясь бесконечной анфиладой, ты уже ушла из нашего дома, и я занялся изучением историй, в том числе и моей собственной. Где бы эти истории ни происходили: в Дамаске, среди арабских пустынь, или в азиатских степях Хорасана, или в Вероне, у подножия Альп, или в Багдаде, на берегах Тигра, – все они очень грустные, печальные, трогательные. А еще более трогательно то, что эти истории легко запоминаются и читатель с легкостью ставит себя на место самого чистого душой и несчастного героя, на долю которого выпадают самые тяжелые испытания.
Я пока еще не выяснил, чем закончится наша история, и не знаю, сможет ли читатель – если когда-нибудь кто-нибудь (может быть, я сам) ее напишет – так же легко поставить себя на место одного из героев, как это получалось у меня, когда я читал истории о любви, и надолго ли она задержится в его памяти. Но я знаю, что в любой подобной книге или истории есть некоторые подробности, благодаря которым они отличаются друг от друга, и я подумал, что надо бы уже сейчас набросать кое-что.
Когда мы ходили в гости и в комнате, где тяжелый воздух был сиз от табачного дыма, ты вначале внимательно слушала рассказ сидящего в трех шагах от тебя человека, а потом, около полуночи, на твоем лице постепенно проступало отсутствующее выражение, я любил тебя. Я любил и другое выражение твоего лица – растерянно-боязливое, когда после недели, проведенной в ленивом безделье, ты бросала взгляд в сторону приоткрытой дверцы шкафа, за которой виднелся страшный беспорядок; но среди блузок, зеленых свитеров и старых ночных рубашек, которые ты все никак не решалась выбросить, нужно было найти пояс, и ты нехотя начинала поиски. Я любил тебя, когда в детстве, вдруг решив стать художницей, ты сидела с Дедушкой за столом, училась рисовать дерево и не сердилась, а лишь смеялась в ответ на Дедушкины глупые придирки. Я любил тебя, когда ты растерянно смотрела на дверь долмуша, прихлопнувшую твое сиреневое пальто, так что кусочек полы остался снаружи, или на монетку в пять лир, которая только что была в твоей руке, но вдруг упала и вот уже изящно катится по тротуару, описывая безупречную дугу, прямо к канализационной решетке. Я любил тебя. Я любил тебя, когда солнечным апрельским днем ты выходила на наш маленький балкончик, обнаруживала, что повешенный утром платок еще не высох, и понимала, что солнце тебя обмануло, а потом печально прислушивалась к голосам ребятни с соседнего пустыря. Я любил тебя, когда ты пересказывала кому-то фильм, который мы смотрели с тобой вместе, и с ужасом понимал, насколько твои воспоминания о нем отличаются от того, что запомнил я. Я любил тебя, когда замечал, что ты, забившись в уголок, чтобы я не заметил, читаешь обильно иллюстрированную статью какого-то профессора о внутрисемейных и родственных браках и у тебя легонько подрагивает верхняя губа, как у героини Толстого. Я любил тебя, когда ты смотрела на себя в зер