– Не будет ничего подобного, – возразил Галип. – Ты можешь совершить сколь угодно таинственное преступление, а они, все эти самодовольные глупцы, униженные и никому не интересные люди, сразу же совместными усилиями сочинят историю, доказывающую, что никакой тайны здесь нет, а сочинив, тут же в нее поверят. Меня еще не успеют похоронить, а всякий уже будет убежден, что я пал жертвой самого обычного, скучного заговора, ставящего под угрозу наше национальное единство, или же что мое убийство явилось закономерным итогом многолетней истории любви и ревности. Оказывается, скажут они, убийца был орудием в руках наркоторговцев и военных, готовящих переворот. Оказывается, преступление совершено по заказу последователей тариката накшбанди и клики сутенеров. Оказывается, в этом грязном деле замешаны внуки последнего султана и те мерзавцы, что жгут наши флаги. Оказывается, тут не обошлось без тех, кто замышляет покуситься на нашу демократию и республиканский строй и готовит новый крестовый поход!
– Тело знаменитого журналиста, жертвы загадочного преступления, найдено в центре Стамбула на грязном тротуаре, среди мусора, отбросов, дохлых собак и билетов государственной лотереи… Как иначе донести до этих ничтожеств, что тайна все еще живет среди нас в скрытом обличии? Та самая тайна, которая, казалось, навеки ушла в прошлое, в глубины памяти, на берег забвения… Как еще напомнить им, что эту тайну необходимо найти?
– Опираясь на свой тридцатилетний опыт работы в журналистике, – парировал Галип, – я могу сказать, что ничего они не вспомнят, ничего. И с какой стати ты так уверен, что все сойдет гладко, даже если тебе удастся меня найти? Скорее всего, ты промахнешься и без всякого толку просто меня ранишь. Затем ты угодишь в полицейский участок, где тебя хорошенько изобьют, – про пытки лучше промолчу, а я, в противоположность твоим надеждам, стану героем и буду вынужден терпеливо выслушивать глупости от премьер-министра, явившегося в больницу пожелать мне скорейшего выздоровления. Впустую это все, будь уверен, впустую! Никто уже не хочет верить, что в мире есть тайна, которую невозможно постичь.
– Кто же докажет мне, что вся моя жизнь не была обманом и злой шуткой?
– Я! Слушай…
– Бишнов? Нет, спасибо, не надо…
– Поверь мне: я был убежден в истинности написанного мной так же сильно, как и ты.
– Хорошо, я поверю! – заорал Мехмет. – Я готов поверить, чтобы моя жизнь сохранила смысл. Но что будет с подмастерьем одеяльщика, который пытается прочесть утерянный смысл своей жизни с помощью шифра, который ты ему всучил? Что будет с мечтательными девственницами, ожидающими из Германии своих женихов, которые никогда не вернутся и не позовут их к себе? Лишь благодаря твоим статьям воображению этих бедняжек рисовались все чудеса обещанной тобой райской жизни: новая мебель, соковыжималки, люстры с украшениями в виде рыбок и кружевное постельное белье. Что будет с вышедшими на пенсию автобусными кондукторами, узревшими с помощью метода из твоих статей на собственных лицах планировку квартир, в которых они поселятся в раю? Со служащими кадастрового управления и сборщиками денег за газ, которые, вдохновившись твоими писаниями, вычислили день, когда по булыжным мостовым пройдет Махди, явившийся спасти эту несчастную страну и нас всех? Что станется с продавцами бубликов, старьевщиками и нищими – как видишь, я и теперь не могу избавиться от твоих словечек, – с нашим мелочным торговцем из Карса и с бедолагами читателями, которые благодаря тебе поймут, что взыскуемая ими сказочная птица есть они сами?
– Забудь! – оборвал Галип, испугавшись, что голос в трубке по привычке чересчур увлечется перечислением. – Забудь о них, обо всех забудь, не думай! Подумай лучше о последних османских султанах, бродивших по городу в одежде простолюдинов. Подумай о бандитах Бейоглу, которые, собираясь разделаться со своими жертвами, из приверженности традициям сначала подвергали их пыткам, чтобы выведать, не осталось ли у них припрятанных денег или золотишка, а то и какой-нибудь тайны, причем пытали исключительно старинными, дедовскими способами. Подумай о вырезанных из журналов «Хайят», «Сес», «Пазар», «Йеди Гюн», «Йельпазе», «Пери», «Ревю», «Хафта» иллюстрациях с изображением мечетей, мостов, танцовщиц, турецких королев красоты и футболистов, что развешаны по стенам двух с половиной тысяч парикмахерских. Подумай о том, почему ретушеры, раскрашивая черно-белые оригиналы этих иллюстраций, всегда красят небо в цвет берлинской лазури, а грязную нашу землю – в цвет английской лужайки. Подумай о словарях турецкого языка, которые требуется проштудировать, чтобы найти сотни тысяч слов для описания тысячи запахов, что можно почуять на наших узких, темных и страшных лестницах, и десятков тысяч разнообразных сочетаний этих запахов.
– Ах ты, бессовестный писака!
– Подумай о том, почему первый пароход, который турки купили в Англии, назывался «Свифт». Какая тайна здесь скрыта? Подумай о том, как любил симметрию и порядок каллиграф-левша, который интересовался гаданием на кофейной гуще. Он оставил после себя рукописную книгу – там на трехстах страницах зарисованы блюдца с тысячами кофейных узоров и все чашки, из которых на блюдца была вылита гуща, а по краям рисунков изящным почерком написано, о чем поведало гадание.
– Нет, на этот раз ты меня не проведешь.
– Подумай о сотнях тысяч колодцев, что вырыли в нашем городе за две с половиной тысячи лет. Когда строили многоэтажные дома, для укрепления фундамента колодцы засыпа́ли камнями и заливали бетоном, погребая под ним обитающих в глубине скорпионов, лягушек и сверчков, а вместе с ними – ликийские, фригийские, римские, византийские и османские золотые монеты, рубины, алмазы, кресты, запрещенные иконы, книги, брошюры, карты с указанием мест, где зарыты клады, и черепа несчастных жертв…
– Ты снова о трупе Шамса Тебризи, что ли?
– …неведомых преступлений. Подумай о нагромождении железа и бетона над этими колодцами, о квартирах, подъездах, пожилых консьержах, о паркете, в щелях которого черно, как под ногтями у грязнули, о грустных матерях и сердитых отцах, о шкафах с незакрывающимися дверцами, о сестрах, родных и единокровных…
– Ты превращаешься в Шамса Тебризи? Даджаль – это ты? Или ты – Махди?
– …о человеке, женившемся на единокровной сестре своего двоюродного брата, о гидравлическом лифте и о зеркале в нем…
– Да-да, ты обо все этом уже писал.
– …о тайных уголках, которые дети, обнаружив, используют для своих игр, о постельных покрывалах из приданого, о шелковой ткани, которую прапрадедушка в бытность губернатором Дамаска приобрел у торговца из Китая и к которой до сих пор никто так и не посмел притронуться. Подумай…
– Пытаешься навешать мне лапшу на уши?
– …обо всех тайнах нашей жизни. Подумай о том, почему в былые времена острую бритву, которой палач отделял голову казненного от тела, чтобы выставить для острастки на всеобщее обозрение, называли «шифр». Подумай о мудрости отставного полковника, который, решив переименовать шахматные фигуры по образцу большой турецкой семьи, назвал короля «матерью», ферзя – «отцом», слона – «дядей», коня – «тетей», а вот пешек – не «детьми», а «шакалами».
– Знаешь, с тех пор как ты нас предал, я видел тебя всего один раз, в странном наряде. Видимо, в облике Мехмета Завоевателя, султана-хуруфита…
– Представь себе бесконечно спокойного человека, который самым обычным вечером сидит за столом и разгадывает то загадки литературы дивана, то кроссворды из газет. Кроме страниц и букв, освещенных настольной лампой, все остальное скрыто тьмой – пепельница, шторы, настенные часы, время, воспоминания, боль, печаль, обман, гнев, неудачи. В таинственных пустотах, которые обходят буквы, направляясь слева направо и сверху вниз, ты почувствуешь привкус невесомости. Подумай о том, что сравнить это ощущение можно только с игрой в смену облика, ловушками которой невозможно насытиться.
– Послушай, друг, – сказал голос в трубке с неожиданным для Галипа деловитым спокойствием, – давай забудем обо всех ловушках, об играх, о буквах и об их двойниках. Все это мы прошли и оставили позади. Да, я приготовил тебе ловушку, но она не сработала. Я сейчас скажу начистоту. Не было ни твоего телефона в справочнике, ни заговора с целью военного переворота, ни досье. Мы тебя любим, все время думаем о тебе, мы оба твои поклонники – честно, поклонники! Вся наша жизнь прошла с тобой, с тобой пройдет и ее остаток. Давай забудем все, что лучше предать забвению. Мы придем к тебе вечером вместе с Эмине, сделаем вид, будто ничего не случилось, будем беседовать, словно ничего не произошло. Ты будешь говорить, как говоришь сейчас, час за часом. Пожалуйста, соглашайся! Поверь мне, я сделаю все, что ты хочешь, принесу все, что тебе будет угодно!
Галип надолго задумался.
– Назови мне все мои телефоны и адреса, которые у тебя есть, – потребовал он наконец.
– Конечно, сейчас назову, но забыть уже не смогу.
– Давай говори.
Мехмет вышел в другую комнату за тетрадью, а трубку взяла его жена.
– Верь ему, – прошептала она. – На этот раз он в самом деле раскаивается, искренне. Он очень тебя любит. Одно время он хотел совершить ужасную глупость, но давно уже передумал. Теперь если он что плохое и сделает, то единственно мне. Тебе ничего не сделает. Он трус, можешь мне поверить. Хвала Аллаху, все наладилось. Вечером я надену клетчатую юбку, которая тебе так нравилась. Дорогой мой, мы с ним сделаем все, что ты захочешь, все! Вот еще что я тебе скажу: чтобы стать похожим на тебя, он не только переодевался в хуруфита Мехмета Завоевателя, но и с помощью букв, которые увидел на лицах всех твоих родственников… – Послышались шаги мужа, и женщина замолчала.
Когда ее муж взял трубку, Галип заставил его несколько раз повторить все телефоны и адреса Джеляля и тщательно записал их на последнюю страницу книги, которую взял с ближайшей полки («Характеры» Лабрюйера[190]