тринах, собственно говоря, всегда указывали на этот второй смысл. Да только горемыки, бродящие по улицам, словно во сне, забыли все, что знали о том мире, тайна которого была им некогда ведома. И теперь им приходится ограничиваться первым смыслом, что лежит на поверхности. Все равно как если бы человек забыл, что такое любовь, братство, героизм, и довольствовался бы тем, что видит в снятых про них кинофильмах. Галип дошел до площади Тешвикийе и поймал такси.
Проезжая мимо лавки Аладдина, Галип представил себе, что лысый человек, как он сам только что, прячется в каком-нибудь уголке и поджидает Джеляля. В какой-то момент ему показалось – или не показалось? – что рядом с витриной, где под неоновыми лампами выставлены завораживающе-жуткие манекены, склонившиеся над швейными машинками, промелькнула черная тень странно одетого человека. На площади Нишанташи Галип попросил таксиста остановиться и купил завтрашний номер «Миллийет». Читая свою статью так, будто автором ее был Джеляль, – с удивлением и любопытством, – Галип одновременно пытался представить себе, как Джеляль пробегает глазами чужой текст, напечатанный в его собственной колонке под его собственными именем и фотографией. Какой будет его реакция? Ответа на этот вопрос у Галипа никак не находилось. В нем нарастал гнев – и против Джеляля, и против Рюйи. Хотелось крикнуть: «Вы еще и не такое увидите!» Но он сам не мог понять, чего хочет – мести или похвалы. К тому же где-то в уголке сознания теплилась надежда, что он встретится с ними в «Пера-Паласе». Когда такси пробиралось по кривым улочкам Тарлабаши мимо темных гостиниц и под завязку набитых мужчинами жалких кофеен с голыми стенами, Галип почувствовал, что весь Стамбул чего-то ждет. Потом он удивился, какими же развалюхами выглядят встречные машины, автобусы и грузовики, словно впервые обратил на это внимание.
В холле «Пера-Паласа» было тепло и светло. Искендер нашелся в просторном зале справа от входа: вместе с несколькими туристами он, усевшись на старинный диван, наблюдал, как турецкая киногруппа снимает в интерьерах отеля, ничуть не изменившихся с конца XIX века, исторический фильм. В хорошо освещенном зале царил дух непринужденного дружелюбия и веселья.
– Джеляля нет, он не смог прийти, – начал объяснять Галип. – У него появились очень важные секретные дела, из-за которых он и скрывается. По той же причине он попросил меня выступить вместо него. Я досконально знаю все, что должен сказать. Так что вместо него буду я.
– Не знаю, согласятся ли они.
– Ты скажешь им, что я – Джеляль Салик, – чуть ли не выкрикнул Галип с удивившим его самого раздражением.
– Почему?
– Потому что самое важное – рассказ, а не рассказчик. А нам сейчас есть что рассказать.
– Но они же тебя знают. Тогда в ночном клубе ты даже целую историю им рассказал.
– Знают? – переспросил Галип, усаживаясь на диван. – Ты выбрал неверное слово. Они меня всего лишь видели. Кроме того, сегодня я совсем другой. Они не знают ни того человека, которого видели в ночном клубе, ни того, которого увидят сегодня. И вообще, все турки для них наверняка на одно лицо.
– Даже если мы скажем, что в ночном клубе они видели не тебя, – продолжал сомневаться Искендер, – они же точно знают, что Джеляль Салик старше.
– Да что им вообще известно о Джеляле? Кто-то сказал им, что есть, мол, такой знаменитый журналист, возьмите у него интервью, для передачи о Турции пригодится. Они и записали имя в блокнот. А сколько ему лет и как он выглядит, наверняка даже не спросили.
Из угла, где снимали исторический фильм, послышался смех. Они посмотрели в ту сторону.
– Над чем смеются? – спросил Галип.
– Я не понял, – ответил Искендер, но улыбнулся так, будто все-таки догадался, в чем дело.
– Никто из нас не может быть самим собой, – прошептал Галип, словно делясь великой тайной. – Разве тебе никогда не приходило в голову, что каждый видит тебя другим? Неужели ты настолько уверен, что ты – это ты? А если да, то уверен ли ты в том, кто таков этот человек, уверенный в том, что ты – это ты? Что нужно этим людям? Кого они ищут? Разве не иностранца, которого можно показать после ужина английским телезрителям, чтобы те посочувствовали его бедам, покручинились над его печалями и заинтересовались его историей? Моя история как раз очень подходит для этой цели. К тому же показывать мое лицо нет никакой необходимости. Пусть во время съемки оно будет в тени. Знаменитый и загадочный турецкий журналист, пожелавший остаться неназванным из страха перед властями, политическими террористами и замышляющими переворот военными, да еще и мусульманин – не забывай, это самое интересное – ответил на вопросы Би-би-си! Так ведь еще лучше, разве нет?
– Ну хорошо, – сдался Искендер. – Я позвоню им наверх, они уже ждут.
Он ушел, а Галип продолжил наблюдать за съемками. Бородатый османский паша в феске и новеньком блестящем мундире, перевязанном лентами и увешанном орденами и медалями, разговаривал с покорной дочерью, которая внимательно слушала любимого отца, но лицо ее было повернуто не к нему, а к включенной камере, за которой в почтительном молчании стояли, наблюдая за происходящим, официанты и посыльные.
– Помощи ждать неоткуда, у нас не осталось ни сил, ни надежды, и все, все против нас, весь мир ополчился против Турции! – говорил паша. – Видит Аллах, мы вынуждены сдать и эту крепость…
– Но, дорогой отец, посмотрите, у нас же есть еще… – И девушка показала какую-то книгу, не столько паше, сколько зрителям, но Галип все равно не разобрал, что это. Он только понял, что не Коран, отчего стало еще интереснее, но и второй дубль ситуацию не прояснил.
И позже, когда они с Искендером поднялись на старинном лифте и вошли в номер 212, он не мог избавиться от чувства досады, какое бывает, когда никак не получается вспомнить хорошо знакомое имя.
Английские журналисты, которых он видел в ночном клубе в Бейоглу, все были здесь. Мужчины, не выпуская из рук стаканы с ракы, настраивали камеру и освещение, а женщина читала журнал. Когда дверь открылась, она подняла голову.
– Перед вами наш знаменитый журналист Джеляль Салик собственной персоной! – провозгласил Искендер на английском.
Галип, словно прилежный ученик, тут же в уме перевел эту фразу на турецкий и поморщился.
– Очень приятно, – одновременно, словно герои комикса, отозвались все трое.
– Но разве мы раньше не встречались? – прибавила женщина.
– Спрашивает, не встречались ли вы раньше, – перевел Искендер.
– Где? – осведомился Галип.
Искендер перевел.
– В том клубе, – напомнила женщина.
– Я уже много лет не хожу в клубы, не имею такой привычки, – убежденно произнес Галип. – Даже не могу припомнить, чтобы хоть раз в жизни побывал в каком-нибудь клубе. Я нахожу, что, проводя досуг в такого рода многолюдных заведениях, повредил бы тем самым напряженной творческой деятельности и неустанной работе мысли, которые требуют уединения и душевного здоровья. Не способствует желанию вести ночную жизнь и принявший небывалый размах политический терроризм. Однако мне известно, что не только в Стамбуле, но и во всех уголках моей страны есть люди, которые – и я не могу осуждать их за это – считают себя Джелялем Саликом, представляются Джелялем Саликом. Более того, бродя ночами в чужой одежде по окраинным кварталам, где свила гнездо нищета, в самом средоточии покрытой мраком, не познаваемой разумом, таинственной жизни, я сам, дрожа от страха, встречал тех несчастных, что способны перевоплощаться в «меня» настолько убедительно, что жуть берет. Я даже подружился кое с кем из них. Стамбул – это целая страна. Огромная, непостижимая.
Пока Искендер переводил, Галип смотрел в открытое окно на Золотой Рог и тусклые огни исторической части города. Мечеть Селима Грозного, по всей видимости, хотели иллюминировать на радость туристам, но, как обычно бывает в таких случаях, часть лампочек украли, и мечеть приобрела вид странной и страшной каменной груды, похожей на черный рот однозубого старика. Когда Искендер замолчал, женщина вежливо, но с озорным огоньком в глазах извинилась за ошибку и сказала, что перепутала господина Салика с высоким писателем в очках, который в ту ночь в клубе рассказал одну весьма интересную историю. Не похоже было, что она поверила Галипу. Очевидно, она решила принять странную ситуацию за любопытное проявление турецких национальных особенностей, придерживаясь, как это свойственно образованным людям с широкими взглядами при столкновении с незнакомой культурой, принципа «не понимаю, но уважаю». Галип почувствовал симпатию к сообразительной веселой женщине, которая не стала прерывать игру, хотя и заметила, что карты крапленые. Может быть, она немного похожа на Рюйю?
Когда установили осветительные приборы, камеру, микрофон и Галип уселся в кресло, которое из-за черных кабелей походило на электрический стул, англичане заметили, что он нервничает. Один из мужчин, улыбнувшись, вручил ему стакан, налил ракы и учтиво поинтересовался, сколько добавить воды. Женщина, тоже с улыбкой – они все постоянно улыбались, – вставила в проигрывающее устройство кассету и с игривым видом, словно собиралась включить порнофильм, нажала кнопку. На маленьком переносном экранчике замелькали кадры, снятые в Турции за восемь дней. Смотрели их с несколько ироничным видом, словно это и в самом деле был порнофильм, но молча, и нельзя сказать, что без интереса. Веселый нищий-акробат, демонстрирующий свои переломанные руки и вывернутые в суставах ноги; бурный митинг и интервью пламенного политического лидера после него; два старика играют в нарды; съемки в мейхане и ночном клубе; владелец ковровой лавки с гордостью демонстрирует свой товар; кочевое племя ведет верблюдов в гору; мчащийся в клубах дыма паровоз; дети из кварталов геджеконду машут руками камере; женщины в чаршафах рассматривают апельсины на прилавке зеленщика; прикрытый газетами труп жертвы политического убийства; пожилой носильщик перевозит на телеге рояль…