Тем вечером он в какой-то момент понял, что находится в комнате Васыфа. Возможно, потому, что это был единственный уголок во всем доме, где никто не плакал, здесь отчетливо отмечались следы былой, счастливой жизни семейства. В аквариуме безмятежно покачивались золотые рыбки, потерявшие былую красоту от постоянных близкородственных скрещиваний. Кот Уголек лежал на ковре и рассеянно поглядывал на Васыфа. А тот, присев на краешек кровати, изучал огромную груду бумажных листков. Это были телеграммы с соболезнованиями, пришедшие от самых разных людей, начиная с премьер-министра и заканчивая простыми читателями. На лице Васыфа были написаны те же изумление и предвкушение интересной игры, которые прежде появлялись, когда, сидя здесь же, на краю кровати, между Галипом и Рюйей, он вместе с ними разглядывал старые газетные вырезки. По комнате разливался бледный, безжизненный свет – совсем как в те прежние вечера, когда они приходили сюда перед ужином, который готовила для всех тетя Хале, а еще раньше – Бабушка. Этот сонный свет, рожденный неповторимым сочетанием тусклой лампочки без абажура, старой выцветшей мебели и полинявших обоев, отзывался в Галипе отзвуками печали, которая порой одолевала его, когда Рюйя была рядом, тихой грусти, похожей на неизлечимую болезнь. Теперь эта печаль превратилась в утешительное воспоминание. Галип попросил Васыфа встать с кровати и погасил свет. Не раздеваясь, словно ребенок, которому хочется поплакать перед сном, он лег и проспал двенадцать часов.
Во время прощания с Джелялем на следующей день в мечети Тешвикийе Галип подошел к главному редактору газеты «Миллийет» и рассказал, что покойный оставил после себя несколько коробок с неопубликованными статьями, поскольку неустанно работал в последние несколько недель, хотя почти ничего и не присылал в редакцию. Осуществил некоторые давние планы, закончил ранее не дописанное и много интересного написал даже на такие темы, которые раньше никогда не затрагивал. Главный редактор, разумеется, ответил, что хотел бы опубликовать эти статьи. Так началась работа Галипа для колонки Джеляля, которая продлится много лет. Когда похоронная процессия двинулась от мечети в сторону площади Нишанташи, где ждал катафалк, Галип увидел в дверях лавки задумчивого Аладдина. В руках у торговца была маленькая кукла, которую он собирался завернуть в газету.
Впоследствии Галипу часто будет сниться Рюйя с этой куклой, а первый раз это произошло в ночь после того, как он принес в редакцию «Миллийет» новые статьи Джеляля. Передав их главному редактору и выслушав соболезнования и различные соображения относительно убийства от друзей и врагов покойного, в том числе от Нешати, он прошел в кабинет Джеляля. На столе лежали газеты за последние пять дней. Галип стал читать. Авторы многочисленных статей, сообразно своим политическим убеждениям, возлагали вину за смерть Джеляля кто на армян, кто на турецкую мафию (Галипу захотелось взять зеленую шариковую ручку и исправить «мафию» на «бандитов Бейоглу»), а кто на коммунистов, торговцев контрабандными сигаретами, греков, исламистов, националистов, русских и приверженцев тариката накшбанди. Они делились трогательными воспоминаниями, расточали покойному преувеличенные похвалы и рассказывали о других похожих преступлениях, имевших место в истории Турции. Внимание Галипа привлекла заметка, излагающая обстоятельства убийства. Опубликована она была в газете «Джумхурийет» в день похорон. Автор, молодой журналист, писал ясно и лаконично, но порой все же чересчур увлекался красноречием, так что все имена были опущены.
Знаменитый журналист вышел из своего дома в Нишанташи в семь часов вечера пятницы и в сопровождении сестры отправился в кинотеатр «Конак». Фильм («Возвращение домой») закончился в двадцать пять минут десятого. Журналист и его сестра, состоящая в браке с молодым адвокатом (так Галип впервые увидел упоминание о себе в газете), вместе со всеми зрителями вышли на улицу. Снег, падавший в Стамбуле предыдущие десять дней, прекратился, но все равно было холодно. Перейдя проспект Валиконагы, они свернули на проспект Эмляк[213], а затем вышли на проспект Тешвикийе. Смерть настигла их прямо перед полицейским участком в 21.35. Убийца стрелял из старого пистолета марки «Кырыккале» – такие хранятся у многих отставных военных – и целился, скорее всего, только в журналиста, но попал в обоих. Возможно, курок заело, из-за чего было выпущено всего пять пуль. Три из них попали в журналиста, одна – в его сестру и еще одна – в стену мечети Тешвикийе. Журналист скончался на месте, поскольку одна из пуль поразила сердце. Другая пуля раздробила ручку в левом кармане пиджака (об этом символическом совпадении взволнованно писали все газеты), и потому белая рубашка убитого была испачкана не столько кровью, сколько зелеными чернилами. Сестра журналиста, получив серьезное ранение в левое легкое, смогла дойти до табачно-газетной лавки (известной среди местных жителей как «лавка Аладдина»), которая находилась от места преступления примерно на таком же расстоянии, что и полицейский участок, и зашла внутрь.
Как же этого не увидел владелец лавки, бросившийся при звуке выстрелов на землю за каштаном? Автор статьи несколько раз возвращался к этому моменту, словно герой детектива, снова и снова пересматривающий в замедленном режиме важную видеозапись. В таком воспроизведении происходящее чем-то походило на сцену из балета, разыгранную в синем неоновом свете. Сестра журналиста медленно-медленно входит в лавку и падает в углу, где сложены куклы. Потом пленка ускоряется, и все становится каким-то глупым и непонятным: лавочник, который в момент преступления снимал с резинок развешанные на дереве газеты, впадает в панику и, не заметив вошедшей внутрь женщины, поспешно опускает жалюзи, а затем убегает к себе домой.
Несмотря на то что свет в лавке Аладдина горел до самого утра, никто не заметил, что там умирает молодая женщина, в том числе и полицейские, которые осматривали место преступления. Вызвал, по меньшей мере, удивление и тот факт, что караульный у полицейского участка не то что не вмешался в происходящее, но даже не заметил, что вместе с убитым еще кто-то был.
Убийца скрылся в неизвестном направлении. Утром к следователям обратился гражданин, заявивший, что незадолго до преступления купил в лавке Аладдина лотерейный билет, а затем там же, неподалеку, видел страшную тень в непонятной одежде, подходящей разве что для исторических фильмов («Например, про Мехмета Завоевателя», – уточнил гражданин), и в странной накидке. Еще до того, как вышли утренние газеты, он рассказал об этом жене и ее сестре. Молодой журналист завершил статью пожеланием, чтобы эта важная улика не осталась без внимания из-за безразличия или непрофессионализма следователей, как это произошло с молодой женщиной, которая утром скончалась на полу среди кукол.
В ту ночь Галип увидел во сне Рюйю. Она лежала там, в лавке, и вокруг валялись куклы. Рюйя была еще жива. Вместе с куклами она открывала и закрывала глаза, еле слышно дышала и ждала Галипа, но он опоздал, он никак не мог туда пойти – мог только издалека, из окна дома Шехрикальп, смотреть сквозь слезы на свет в лавке Аладдина, заливающий заснеженный тротуар.
Солнечным утром в начале февраля отец сообщил Галипу, что из кадастрового бюро Шишли пришел ответ на запрос дяди Мелиха по поводу наследства. Выяснилось, что у Джеляля была еще одна квартира на окраине Нишанташи.
Квартира эта, осматривать которую дядя Мелих и Галип отправились в сопровождении горбатого слесаря, находилась на самых задворках, на одной из тех узких улочек с щербатой брусчаткой, которые каждый раз, когда он здесь оказывался, заставляли его задаваться вопросом: почему богатые люди когда-то селились в таком убогом месте – или же почему людей, живших в таком убогом месте, когда-то считали богачами? Миновав несколько трех-четырехэтажных домов с почерневшими от сажи и дыма стенами, краска на которых, кое-где облупившаяся, напоминала кожу неизлечимо больного человека, они вошли в очередной, точно такой же, и поднялись на верхний этаж. На двери не было никакой таблички. Слесарь без всякого труда открыл уставший от долгой службы замок и ушел.
В квартире было две тесные спальни, в каждой из которых стояло по кровати, и маленькая гостиная с выходящим на улицу окном. Посредине гостиной размещался огромный стол, по обе стороны от него – два кресла. Стол был завален газетными вырезками со статьями о последних убийствах, фотографиями, журналами о кино и спорте, новыми выпусками комиксов «Техас» и «Томмикс», знакомых Галипу с детства, детективными романами и грудами бумаг и газет. Внушительная горка скорлупы фисташек в большой медной пепельнице не оставляла у Галипа ни малейших сомнений, что Рюйя сидела за этим столом.
В спальне, которая, очевидно, принадлежала Джелялю, Галип обнаружил упаковки мнемоникса, сосудорасширяющие препараты, аспирин и несколько спичечных коробков. Зайдя в спальню Рюйи, он вспомнил, как мало вещей взяла с собой жена, уходя из дома: немного косметики, тапочки, брелок без ключей, который, как она считала, приносит счастье, щетку для волос с зеркальцем на обратной стороне. Все это лежало на венском стуле посреди пустой комнаты с голыми стенами. На какой-то момент Галипу показалось, что он смог освободиться от власти иллюзии, постичь скрытый смысл, о котором говорили ему эти вещи, разгадать забытую тайну мира. «Они пришли сюда, чтобы рассказывать друг другу истории», – думал он, возвращаясь к дяде Мелиху, который все еще не мог отдышаться после подъема по лестнице. На краю стола лежала папка с бумагами, свидетельствующими, что в ту неделю Рюйя начала записывать истории, которые рассказывал Джеляль, – он сидел в кресле слева от стола, где сейчас расположился дядя Мелих, а Рюйя – в кресле справа, сейчас пустом. Сунув в карман листки с рассказами Джеляля, чтобы воспользоваться ими, когда будет писать статьи для «Миллийет», Галип дал объяснения дяде Мелиху, хотя тот, очевидно, не собирался на них настаивать.