Мне рассказывал один из спасшихся — житель местечка Едвабны — Михель Перельштейн, что он был в гетто в тот день, когда отобрали 700 молодых трудоспособных женщин и направили их, якобы, на вязальную фабрику. Как видно, по пути к этой фабрике. их заставили свернуть в лесок, выкопать ямы, раздеться догола, и — после страшных издевательств — их расстреляли.
Под Ломжей, в деревне Голнино, мы раскопали 4 ямы, каждая по пять метров шириной и глубиной в четыре метра. Мне удалось там спрятать несколько ног, один череп и несколько ребер. Немцы нервничали, из их разговоров мы поняли, что Красная Армия близка. Та торопливость, которую проявляли немцы, подсказала нам, что наши дни, может быть, даже часы, сочтены. Надзор за нами несколько уменьшился, но все же мечтать о побеге было трудно, так как шестьдесят жандармов, вооруженных до зубов, окружали нас.
Мне навсегда запомнилось это раннее летнее утро. Мы с рассвета раскапывали одну большую яму; мы не успели произвести раскопку, как появился Махоль, который подозвал к себе оберштурмфюрера Шульца и, как мы называли его, главбандита Тифензона, и начал с ними о чем-то совещаться. Мы сразу поняли, что случилось что-то серьезное. Нервный тон Махоля и несколько уловленных слов из разговора подсказали нам, что наш конец близок. Гудайский и Пауль дубинками погнали нас в сторону, приказали нам срочно вырыть яму в 4 метра шириной и 2 метра глубиной. Мы сразу поняли, что на этот раз роем могилу для самих себя. Каждый из нас стал обдумывать, как бы вырваться из когтей смерти. Поговорить друг с другом, посоветоваться нам не удалось. Малейшее, даже шепотом произнесенное слово каралось ”гуммами” — ударами резиновой палки. Когда яма была готова, нас всех проверили и выстроили возле ямы, повернув к ней лицом. Махоль взмахнул перчаткой, и цугвахмейстер Вахт дал приказ: ”В яму!” Я крикнул: ”Спасайтесь, бегите, только в разные стороны!” От страшного напряжения нервов все пронзительно закричали и бросились бежать. Раздались очереди автоматов, которые уложили многих из нас, но все же даже раненые старались бежать в гущу леса, находившегося на расстоянии 200 метров от ямы. К вечеру в лесу мы встретились вдвоем, я и Эдельман. Мы в течение трех суток бродили по лесу, питались кореньями и листьями. Воду пили из луж и боялись выйти из леса. На четвертый день мы пришли к Грабовке недалеко от Белостока. Мы узнали, что Красная Армия утром заняла город. Сердца наши затрепетали великой радостью, мы поняли, что спасены. Из нашей группы остались в живых девять человек: я, Эдельман, Рабинович, Гершуни, Фельдер, Врубель, Лев Абрам, Шиф и Липец. Спустя одиннадцать дней мы все были в Белостоке. Трудно рассказать и передать наши чувства, когда мы очутились на земле, на которую вступила Красная Армия. Но еще сегодня звучит и, наверное, уже всю жизнь будет звучать в наших ушах этот приказ накануне смерти: ”Ин дер грабе, марш!” — ”В яму, марш!”
ПРЕДСМЕРТНОЕ ПИСЬМО ЗЛАТЫ ВИШНЯТСКОЙ (Местечко Бытень)
Это письмо я нашел в местечке Бытень, Барановичской области. Оно написано перед казнью Златой Вишнятской и двенадцатилетней Юнитой — мужу и отцу. Около 1800 евреев Бытени были убиты немцами.
Майор Владимир Демидов.
Мистеру Вишнет Оранж, США
31 июля 1942
Моему Мошкеле и всем моим дорогим!
25 июля у нас произошла ужасная резня, как и во всех других городах. Массовое убийство. Осталось 350 человек. 850 погибли от рук убийц черной смертью. Как щенков бросали в нужники, детей живых бросали в ямы. Много писать не буду. Я думаю, что кто-нибудь случайно уцелеет, он расскажет о наших мучениях и о нашем кровавом конце. Нам пока удалось спастись... но насколько? Мы каждый день ждем смерти и оплакиваем близких. Твоих, Мошкеле, уже нет. Но я им завидую. Кончаю, невозможно писать и не могу передать наших мучений. Будьте здоровы все. Единственное, что вы можете для нас сделать — это отомстить нашим убийцам. Мы кричим вам: отомстите! Целую вас крепко, крепко. Прощаюсь со всеми вами перед нашей смертью.
(приписка)
Дорогой отец! Прощаюсь с тобой перед смертью. Нам очень хочется жить, но пропало — не дают! Я так этой смерти боюсь, потому что малых детей бросают живыми в могилы. Прощайте навсегда. Целую тебя крепко, крепко.
Поцелуй от Г.
СЕМЬЯ ТЕМЧИНЫХ ИЗ СЛУЦКА.(Отрывки из писем, полученных летчиком Ефимом Темчиным). Подготовил к печати О. Савич.
1
27.IX. 1944 г.
Здравствуй, Ефим. Зайдя в горсовет, я нашел твое письмо, адресованное туда, с запросом о твоей семье. Сообщаю тебе, как воину, у которого сердце крепкое, что твоих, которые остались здесь, как и моих, в живых нет. О тебе слыхал, что ты совершил большие боевые дела. Я всегда знал, что ты будешь таким.
Твой товарищ детства Анатолий Потехин.
2
2.X.1944 г.
Здравствуй, дорогой и единственный брат мой Ефим! Наконец-то я нашел из всей семьи одного дорогого и близкого мне человека. Но рана в моей душе никогда не заживет. Ты и больше никто, знаешь, как я любил и уважал нашу семью, как мать часто плакала о нас. А теперь никого уже нет в живых. Ефим, ты не можешь себе представить, как мне жаль мать, отца, Пинхоса, Фрейду, Нехаму и Розу. Я еще никак не могу узнать судьбу Мани.
В последний раз я видел родных в 1941 г., 22 июня, в 10 часов утра. А ты их не видел еще больше, ты ведь уехал учиться. Я с ними простился и уехал на фронт. 24 июня мы вступили в бой. 26 августа я был тяжело ранен под Черниговом. Восемь месяцев пролежал в госпиталях. Потом опять пошел на фронт и снова был тяжело ранен. Теперь нахожусь в Литве в нестроевой части. Я все время старался узнать что-нибудь о семье, но безрезультатно. Семья у меня всегда в уме, вспоминал ее, когда вставал, когда садился кушать, когда ложился спать. Но к тому удару, который я получил, когда пришло письмо о судьбе семьи, я был подготовлен, ибо я видел, что немцы делали с евреями. В Каунасе они расстреляли и сожгли 65000 евреев. Я видел после освобождения города, как вытаскивали обгорелые трупы людей. Ефим, нужно взять себя в руки и быть человеком. Я тебя прошу, возьми себя в руки. Ты сам знаешь, как я любил семью. Когда мы были дома, я как старший работал больше всех и помогал семье, потому что я любил семью и особенно мать. Ибо мать, это самое родное и близкое, что есть в твоей жизни. Я так работал, потому что я жалел мать. Ефим, ох, как жалко, что у нас нет ни одной фотокарточки нашей семьи, даже не будет на что посмотреть, чтобы вспомнить ее. Ефим, еще раз буду просить тебя взять себя в руки и быть человеком. Ты не обижайся, что я так тебе пишу, но кроме тебя у меня больше никого нет. Ты для меня большое счастье.
Твой брат Лейзер.
3
(Письмо, приложенное к предыдущему)
29.VIII.1944 г.
Здравствуй, Лейзер! Отвечаю тебе обо всем происшедшем в Слуцке. Твой отец был сделан мастером на красильном пункте как спец. Потом немцы его арестовали и привезли домой для обыска. Он был еще жив. Дома они забрали все, что им понравилось. Спустя четыре дня я услышал, что он убит. Матери не говорили, а она все выходила на улицу, ходила по городу, надеялась как-нибудь увидеть отца. У всех евреев отобрали коров. С малыми детьми твоими стало очень трудно. В начале октября образовалось гетто, куда стали вселять всех евреев. Сперва было одно гетто, потом стало два — Полевое, за городом, и Городское, где жили евреи, которые работали. В Городском жить было немного легче, ходили на работу и потихоньку могли достать кое-что из продуктов и продавать свои вещи. В Полевом было строже, и в город не выпускали. Твои попали в Полевое, потому что работать мог один Пинхос, хотя и он был очень молод, но у него тогда работы не было. Полевое гетто скоро стали расстреливать, обыкновенно это было по понедельникам и субботам, так машины 2-3-4 вывозили под Безверховичи в лес. Пинхосу удалось сделаться рабочим, и он убежал из первой партии приговоренных к расстрелу. Он был переведен со всей семьей в Городское гетто, где и оставался до последнего момента, то есть до 8 февраля 1943 года, когда Городское гетто было полностью уничтожено. А Полевое было уничтожено в марте 1942 года. При переезде из Полевого в Городское гетто немцы забрали у них много вещей. Я помогал твоим, они заходили ко мне, раз, а то и два раза в неделю. Но что я мог сделать, я работал учителем и получал 350 рублей в месяц, а кило сала стоило 500-600 и дошло до 1000-1100. Они продали швейную машину, велосипед, часы. А Мани и сейчас нет. Она, убежав с машины, которая везла ее на расстрел, пришла ко мне с плачем. Я снабдил ее кое-чем, и она ушла в лес.
Твой сосед Сулковский.
4
20.Х.1944 г.
Дорогой друг Ефим! Я скрывался в городе, но на моих глазах произошло несколько еврейских погромов. Твоего отца немцы расстреляли до погромов. Во время погромов мы несколько раз прятались вместе с Пинхосом. Твоя мать с Маней и со всеми маленькими тоже пряталась с нами. Передать эту трагедию очень трудно. Мне было легче, я был один. В начале 1942 года я ушел в партизаны. Пинхос решил остаться из-за семьи: без него, работающего, их всех расстреляли бы. Я партизанил до июля 1944 г., был заместителем командира отряда.
Твой Сеня.
5
28.Х.1944 г.
Здравствуй, Ефим! Я только что приехал из Слуцка, где был в отпуску. Слуцк почти весь спален, осталось несколько домов на острове, на Рейчанах и на Володарской улице. Отец был расстрелян в августе 1941 г. в Монаховом саду. Перед тем как расстрелять, над ним издевались, выломали ему руки и ноги и в таком виде привезли домой на обыск. Мать, Пинхос, Фрейда, Роза и Нехама расстреляны в феврале 1943 г. в Мехортах. Роза, когда ее грузили на машину, хотела убежать, но ее ранили в ноги, девочка упала, ее бросили в машину, она истекала кровью, мать держала ее на руках. Все это рассказали мне очевидцы. В Слуцке было расстреляно больше 20000 мирных жителей. Ефим, страшно смотреть, что сделали немцы из Слуцка, и слышать, что они делали с людьми. Ужас один. А Маня жива! Она в Пинске. Она спрыгнула с машины и убежала, была в партизанах. Я ей написал и посылаю тебе ее адрес.