— Так же легко, как бывает на душе в воскресное утро.
— Ну, тогда вы, видимо, не станете возражать против того, чтобы я задала вам несколько вопросов, да?
— Задавайте.
— Хорошо. — Эми посмотрела на потолок с таким видом, будто пыталась восстановить в памяти события. — Итак, вы отправились в особняк, рассчитывая обнаружить там человека, которого подозревали в убийстве студентки университета в Чикаго.
— Да, именно так все и началось. Прежде всего именно поэтому мы там оказались. Однако затем ситуация изменилась.
— Внезапно вы превратились в полицейского из отдела нравов. Неожиданно потеряли малейший интерес к своему подозреваемому. Ни с того ни с сего вы решили нанести удар по сутенерству и проституции.
— Да, направление действий изменилось. Я увидел, что совершается преступление…
— Какое именно? Вы видели, как проститутка снимает мужчину? Вы заметили, как передаются деньги?
— Конечно же нет, — признался я.
— Конечно же нет. Вы находились снаружи, сидели в своем автомобиле. И увидели из машины, что некие мужчины по одному заходят в особняк.
— В особняк, о котором я точно знал, что это — публичный дом.
— Позвольте снова задать вопрос: откуда вы знали, что это публичный дом?
Эми почесала щеку, пытаясь изобразить на лице насмешливое любопытство.
— В течение некоторого времени я следил за своим подозреваемым. Неделей раньше видел, как он заходит туда. У меня возникли подозрения относительно того, что он там делает, хотя я и не был уверен.
— Вы не могли быть уверены, потому что единственное, что вы видели неделей раньше, когда следили за подозреваемым, — так это то, что некий мужчина зашел в особняк и некоторое время спустя вышел из него.
— Именно так.
— Однако зайти в тот или иной особняк, а через время выйти — это ведь не преступление, не так ли?
— Да, конечно же, не преступление.
— Вы ведь не слышали, чтобы он говорил: «Ух ты, я только что потрахался с проституткой!»
Я улыбнулся ей холодной улыбкой.
— И у него не висела на шее табличка с надписью: «Мне только что отсосали», не так ли? — юродствовала она.
— Это было больше похоже на двойной рекламный щит, — возразил я совершенно серьезно. — На одной стороне написано: «Я только что заплатил кое-кому за секс», а на другой — «Я убил студентку из Чикагского университета. Арестуйте меня!»
Эми злобно уставилась на меня.
— Вы правы, госпожа адвокат, — смилостивился я. — Когда я следил за подозреваемым, единственное, что я видел, — это то, что он вошел в дверь особняка и некоторое время спустя вышел.
— То есть вы не знали, что происходило внутри.
— Но затем я стал наблюдать за зданием, — сообщил я.
— Можно сказать, провели разведку.
— Именно так, провел разведку. Я долго наблюдал. Видел, как в особняк заходят молодые красивые женщины и как его посещают мужчины возрастом постарше.
— Вы знали наверняка, что те или иные молодые женщины — проститутки?
— Наверняка? Нет. Однако стиль их одежды и внешний вид дали мне основание так полагать.
— Ага, — ехидничала Эми. — И как они были одеты?
— Как уличные проститутки, — сказал я. — Ноги — максимально обнаженные. Вызывающие прически. Много косметики.
— То есть, по-вашему, все женщины, которые провокационно одеваются, являются уличными проститутками?
— Конечно же нет.
— Но большинство из них — да?
— Нет. — Я наклонился вперед. — Однако я видел, как в дом вошли с десяток молодых женщин, а затем — несколько мужчин, гораздо более старших.
— А откуда вам известно, что они направлялись не на разные этажи? — не унималась Эми. — Вы уверены, что эти милые дамы не устраивали вечеринку в квартире на первом этаже, выходящей на лужайку, а мужчины постарше — не их бывшие однокурсники по колледжу, которые собрались в другой квартире, чтобы посмотреть матч с участием «Чикаго Буллз»?[36]
Я покачал головой. В тот вечер я руководствовался интуицией, теорией вероятностей, инстинктом. Полицейские частенько так поступают. Нет, я не был абсолютно уверен, что там располагался бордель, но, черт возьми, было очень на это похоже.
Тем не менее мне пришлось признать, что она скрутила меня в бараний рог. Я начал думать, что раньше недооценивал Эми Лентини.
Эми отошла от окна, обошла вокруг письменного стола и встала за ним прямо напротив меня.
— В нашем обмене репликами я проявила невиданную любезность, — подытожила она. — Мэр и архиепископ наняли двух самых лучших адвокатов, имеющихся в США, и те не будут столь же милы. Если будет установлено, что у вас не было достаточных оснований врываться в особняк, мы проиграем дело. И они выдвинут обвинение, причем не в мой адрес.
Конечно же, не в ее адрес. Все будут винить меня — полицейского, который провел незаконный обыск.
— Поэтому верите вы или нет и нравится вам или нет, но я на вашей стороне, — сказала Эми.
29
Два часа спустя мы вдвоем с Кейт ехали в лифте, собираясь покинуть Дейли-центр. Еще один человек вошел в лифт вместе с нами, но затем вышел двумя этажами ниже, оставив нас с Кейт наедине.
Как только двери лифта закрылись, Кейт стукнула меня по руке кулаком.
— Ой. У тебя какая-то проблема? — спросил я.
— Моя проблема — ты, — огрызнулась она.
Я потер руку. Эта малышка умела ударить очень больно.
Приехав на первый этаж, мы прошли через вестибюль, в котором было полно адвокатов, полицейских и заместителей шерифа.[37] А еще там находилась маленькая группа людей, которые протестовали против грубости полиции — наверное, им разрешили зайти в вестибюль только потому, что на улице очень холодно.
Я застегнул застежку-молнию на куртке до самой шеи и прошел через вращающуюся дверь.
— Значит, твоя проблема — это я? — спросил я. — Потому что я «вел себя вежливо» с женщиной-прокурором?
— Потому что ты идиот, — отрезала Кейт и зашагала так быстро, что я с трудом за ней поспевал.
— Эй, — позвал я в надежде, что она остановится.
Она притормозила и повернулась ко мне. В выражении ее глаз чувствовалась озабоченность. Может, даже боль.
— На кону — моя задница, — сказал я. — Если будет установлено, что обыск в особняке и арест мэра Чикаго были незаконными, я и в самом деле буду выглядеть как идиот.
— Понятно. Значит, прокурор тебе помогает.
Я кивнул:
— Я подумал, что она права, да. Она умная. Она дотошная.
— О-о, она умная, этого у нее не отнять.
Я развел руками:
— Значит…
Кейт улыбнулась, но ее улыбка была отнюдь не веселой — скорее натянутой:
— Она играет тобой так, как играют на скрипке, детектив.
— Хм, я теперь для тебя детектив. Уже не Билли?
Кейт подошла поближе.
— Ты, возможно, не обратил внимания, но на кону — и моя задница тоже. И моя судьба сейчас, в общем-то, в твоих руках. Это означает, что я вынуждена сидеть и наблюдать, как она ведет тебя, как козла на заклание, куда ей нужно. А у тебя в твоем поле зрения есть большое слепое пятно.
— Что-то я его не замечаю, — признался я.
Она приблизилась ко мне так, что ее рот оказался рядом с моим ухом:
— Потому оно и называется слепым.
Она отпрянула и снова стукнула меня кулаком, на сей раз в плечо.
— Поэтому — именно так: теперь ты для меня детектив, — отрезала она. — Мы — напарники. Не более того. Мы всегда говорили, что это была одна-единственная ночь, правда? Даже если существовало нечто большее, чем одна ночь.
Она бросила мне ключи от нашего автомобиля, все еще припаркованного на полосе для проезда пожарных машин на Кларк-стрит.
— Да ладно тебе, Кейт, — опешил я. — Ты что, со мной даже в одной машине не поедешь?
Она пошла прочь, но затем снова остановилась и, повернувшись ко мне лицом, посмотрела на меня долгим взглядом.
— Это ты взял черную книжку? — спросила она.
— Что? — У меня возникло ощущение, будто меня вдруг ударили кулаком в живот. — Не могу поверить, что тебе могло прийти такое в голову.
Она находилась в каких-нибудь пяти ярдах, но у меня внезапно возникло ощущение, что расстояние между нами измеряется в милях. Женщина, которая ездила со мной в одной полицейской машине почти пять лет, выламывала вместе со мной двери, раскрывала со мной такие серьезные преступления, как убийство и изнасилование, плакала в моих объятиях, когда два года назад умер ее отец, провела возле моей кровати в больнице три года назад после тех событий много-много часов, — эта женщина исчезла. Теперь она была для меня всего лишь напарницей, которая мне не доверяет.
— А может, ее взяла ты? — в свою очередь окрысился я.
Я почувствовал, как между нами что-то треснуло. И она это почувствовала. Ее реакцией была не злость, а грусть. Горечь утраты. Она отвела взгляд в сторону и пошла прочь.
Пошла прочь, так и не ответив на мой вопрос.
Впрочем, на ее вопрос я тоже не ответил.
30
— Вот он, — заулыбался лейтенант Майк Голдбергер. — Восстановленный в своей должности детектив.
Мы встретились с ним в баре неподалеку от полицейского участка, но не для того, чтобы попить пива, а чтобы перекусить во время обеденного перерыва.
— Поздравляю, — сказал он.
Мы слегка ударились кулаками. Гоулди произнес слово так, как будто лишь секунду назад узнал эту новость, в чем я очень сомневался. Ко мне закралось подозрение, что Гоулди имел какое-то отношение к моему восстановлению в должности. Знал ли он кого-нибудь из дисциплинарного комитета лично? В этом я не был уверен, но не удивился бы. Гоулди по своей природе был очень общительным человеком. Его нынешняя должность — начальник отдела внутренних дел — подходила ему прямо-таки идеально. Он был искусным закулисным игроком. Никогда не стремился приписывать себе лишние заслуги, но и так понятно, что, когда в среде полицейских происходят некие события, — значит, скорее всего, Гоулди двигает за кулисами нужные рычаги.