— И что же мне теперь прикажете делать?! Если она вполне здорова, как вы оцениваете взглядом профессионала, — в этом месте в его сарказме можно было бы захлебнуться, — и вытворяет такое!.. Что дальше ждать?! И что мне делать прикажете?!
— Ну… У вас несколько вариантов. — Калинкин снова не без удовольствия принялся рассматривать царапины на дорогой обшивке двери. — Вы можете подать на нее в суд за клевету и нанесение оскорбления. А можете просто с ней развестись. И все.
— И все?! — Полыхающее гневом лицо Черешнева снова развернулось на следователя. — Так у вас, у молодежи, решаются теперь все внутрисемейные проблемы?! Либо в тюрьму посадить любимую женщину — либо развестись?!
Про любимую был явный перебор. Никакой любовью в наигранном поведении Черешнева и не пахло. Была, может, привязанность, чувство долга и что-то еще, но только не любовь.
Калинкин частенько натыкался на звучные фамилии в милицейских сводках по результатам рейдов по дорогим притонам. Фамилии Черешнева не попалось ни разу, здесь врать он не станет, но некоторые господа…
Короче, выплескивали накопившуюся физиологическую «усталость» направо и налево. И с бильярдных столов их снимали в чем мать родила, и из бассейнов с голыми русалками вылавливали, и из-под умелых рук и тел массажисток вызволяли. Господа тут же распахивали пухлые бумажники, пытаясь отгородиться от проблем гласности. И, как ни странно, тут же вспоминали про тех самых любимых, что в светелке их ночами поджидали, обремененные чадами и супружескими узами.
Может, и гражданке Черешневой приходилось долгими ночами поджидать этого холеного красавца. Кто знает!..
— Послушайте, Игорь Андреевич, не стоит так кипятиться. — Калинкин лучезарно улыбнулся Черешневу, который взирал на него теперь как на вестника конца света, не иначе. — Я всего лишь сказал вам, что жена ваша никак не сумасшедшая, а вы вроде как не рады!
— Почему это я не рад?! Вы на что намекаете, Дмитрий Иванович?! — Красивые холодные глаза Черешнева сощурились. — Считаете, что мне так хотелось упрятать ее в психушку? Что я сам все это подстроил? Вытащил ее из дома посреди ночи, заставил приехать на окраину города, где и днем-то ходить небезопасно, наехал на нее на этой самой вот машине, так?!
«Именно! Именно так!» — захотелось снова раскрыть рот Калинкину. За небольшим, пожалуй, исключением…
Гражданка Черешнева клянется и божится, что откуда-то взялась точно такая же, похожая на эту машина, в салоне которой не было глупых царапин, отметин и прожженных сигаретных дырочек. И именно на этой машине возил ее супруг на обед в ресторан, а потом, возможно, на ней ее и переехать пытался. А эта, для отличного алиби, простояла весь вечер и большую часть ночи перед зданием, в котором располагалась фирма Черешнева…
Калинкин вовремя себя одернул. Не притормози он, впору надевать наручники на бедного бизнесмена. Куда было лезть со своими «может быть» и «возможно»? Откровенная бытовуха же! Никто особо не пострадал. Все живы, пускай и не вполне здоровы. Кто-то кого-то не любит, кто-то кого-то откровенно пытается убедить в обратном. Обычное дело, называемое неудавшимся браком. Разберутся между собой.
— Я ни в чем вас не обвиняю. Просто взял на себя смелость дать вам совет, только и всего. Дело в суде однозначно рассыплется. Сумасшествие ее весьма сомнительно, так что…
— Так что?! — высоким напряженным голосом перебил его Черешнев.
— Разбирайтесь между собой, вот. — Калинкин взялся за дверную ручку, намереваясь выбраться из машины.
— Конечно! Вам бы побыстрее тесемки на папке завязать да в урну ее отправить! — фыркнул Игорь Андреевич, снова отвернулся, постучал по рулю пальцами и вздохнул: — Видимо, вы правы. Это дело касается только нас двоих. Покажу, конечно, ее специалистам, что они скажут…
Сколько заплатишь, то и скажут! Калинкина вдруг переполнила отвратительная горечь. И даже стало жаль бедную Владимиру Черешневу. Ведь запросто упрячет ее муженек в психушку. Ему стоит только захотеть и немного поднапрячься, и дело в шляпе, а Владимира в палате.
Ох и дурехи же эти длинноногие красотки, изо всех сил рвущиеся за такими вот холеными мерзавцами. Все-то им кажется, что в огромном доме за высоким забором их ждет удивительное счастье, которого нет и не может быть в двухкомнатной «хрущобе» на пятом этаже. И что муж непременно должен по вечерам выбираться из приятно пахнущего салона дорогого автомобиля, а не из вонючего жерла переполненного городского автобуса. И завтракать они непременно хотят ароматной клубникой и пышно взбитой с белком овсянкой, а не вечно пригорающей к старой сковороде глазуньей.
Разве в том оно, счастье, девчонки!!! Быть оно может за любыми стенами и любым забором. Главное — это двое: он и она. А все остальное — лишь приложение!
Приложение, которым владел Калинкин Дмитрий Иванович, мало кому приходилось по душе.
Он был симпатичным парнем с репутацией честного, не избалованного мздой мента. Физически здоров, аккуратен, не обременен алиментами и вредными привычками, но и только. Многим современным девушкам, особенно тем, которые ему нравились, этого казалось чудовищно мало. Им хотелось непременно много, всего и сразу. Они совсем не хотели ждать, когда пройдет время и наберутся деньги. И можно будет обменять его тесную квартирку на более просторную, в престижном районе. Всего и делов-то — немного терпения и максимум усилий.
Ан нет! Ждать никто не хотел. Тем более прилагать усилия. К чему, если природа-мама все усилия уже приложила? И красота имеется, и стать, и ума немного. Всего этого достаточно, чтобы выгуливать себя утром по широким дорожкам собственного сада, кутаясь в дорогие меха — если это зима.
Одна девушка, с которой Калинкин всего месяц как расстался, так и заявила ему, собирая свои вещи с полок его старого шкафа:
— Хороший ты парень, Дима. Очень хороший! Но уж больно беден. Может, и не особенно беден в общепринятом понимании, но недостаточно обеспечен для меня!
И ушла со своей сумкой, поставив жирный крест на их отношениях и оставив в его душе еще один жирный отвратительный шрам.
— Не там ищешь, Калинкин! — подшучивали над ним коллеги по работе. — Не там и не тех…
А он настырно хотел именно тех! Тех, чьи ноги, грудь, осанка не оставляли равнодушными ни один мужской взгляд, чья кожа под пальцами казалась бархатом, а лицо не требовало ежедневной косметической ретуши.
Они даже в печали, слезах и бинтах бывали прекрасными. И бледность казалась не синюшной, а аристократически прозрачной. И отвратительный больничный запах не мог заглушить головокружительного аромата молодого холеного тела. Трогать ее хотелось, прижимать к себе и жалеть еще, а не…
А не отправлять в сумасшедший дом только потому, что она вдруг начала мешать кому-то.
Калинкин вертел в руках упаковку опротивевших до тошноты пельменей, пытаясь прочесть состав и определить его полезность, но буквы на прозрачном полиэтилене корчились и не желали складываться в слова. Он вздохнул и швырнул килограммовую упаковку в корзину. Какая разница, чего в них напихали производители, все они на один вкус. Сейчас бы домашних пельмешков отведать! Тех, что лепила его матушка. И навернуть тарелочку с домашней сметаной или с топленым маслом. А потом выйти на улицу и топориком помахать, складывая готовые дрова поленницей возле сарая.
Калинкин вздохнул с горечью.
Не получится, как бы ни хотелось. Езды до отчего дома четыре с половиной тысячи километров. Кто же его отпустит? И до отпуска еще ой как долго. Да и разве поехал бы он к матери, случись отпуск завтра? Вряд ли. Поскакал бы в туристическое агентство тут же, чтобы выбрать маршрут подоступнее и помоднее.
Вспомнив о матери, Калинкин окончательно расстроился. Сколько звал ее к себе, сколько уговаривал, все бесполезно. Не может, видите ли, она от земли оторваться! Яблони побросать сил у нее нет. И десять огородных соток беспризорными жалко оставить. Зачахнет, говорит, мгновенно без земли в городе. Зачахнет и умрет. А ему, говорит, девушка скоро найдется, она, дескать, и скрасит его одиночество.
Девушка не находилась, хоть умри. Та самая, единственная, которая даже после смерти его все смотрела бы в окно и ждала.
Так было у его матери с отцом, а у него вот все никак не получалось. Он уж и надеяться устал, и знакомиться сил уже просто не стало. Что ни красотка, то с претензиями…
— Здравствуйте, Дима. — Возле подъезда толпились пожилые женщины, оживленно обсуждая новых жильцов, въехавших неделю назад. — Отработали?
Любопытной была его соседка по лестничной клетке — тетя Шура Бабкина. Любопытной была до такой степени, что Калинкин порой, выходя из своей квартиры и заслышав, как тетя Шура поднимается к себе, бегом мчался на лестничную площадку этажом выше и ждал там до тех пор, пока она не скроется в своей однокомнатной конуре. И мало ему было ее любопытства, так она в довесок второй год сватала ему свою внучку — студентку педагогического института.
Девицу звали так же, как и бабку, но она предпочитала называться Александрой. Была она невысокого роста и сама вся крохотная какая-то. Маленькие ладошки, маленькие ступни, крохотные грудки. Глазищи только были огромными и рот еще. Полный, яркий. И манящим бы наверняка показался на каком-нибудь другом лице. Александре же эти губы не шли, равно как и грива темно-русых волос, которые она никогда не убирала в хвост, предпочитая носить распущенными.
Девушка не понравилась Калинкину с первого взгляда. Еще тогда, когда, сунув ему в руку свою крохотную ладошку, с надменным достоинством представилась. Со второго взгляда он стал ее ненавидеть и старательно избегать. Так же, как и ее бабку. А совсем недавно…
Калинкин тогда девчонку едва не задушил. Его девушка, помнится, день как его покинула. Он взял отгул и в глубокой печали валялся в гостиной на диване перед телевизором. И тут звонок.
Отвратительная Шурка номер два — так он называл про себя вздорную внучку своей соседки — смотрела на него со странной блуждающей ухмылкой на полных губах, заявившись к нему якобы за солью почти голышом.