— Что-то около полуночи. На окраине города, — поспешил с ответом Халев, будто Калинкину успели за это время рот заклеить, лезет тоже еще, наставник.
— Как туда попала пострадавшая? Что делать там в такое время замужней женщине?
— Говорит, что муж ее туда вызвал телефонным звонком. — Калинкин пожал плечами. — Муж говорит, что не звонил.
— Это ведь можно проверить, — напомнила Александра, будто была самой умной. — Сопоставить время и…
— Сопоставили, — елейно улыбнулся ей Дмитрий. — Был звонок на их домашний телефон в это время. Звонок с мобильного, принадлежащего племяннице их домработницы. Та звонила своей тетке, чему тоже есть письменное подтверждение. Опрос проводился не мной, правда, но протокол опроса подшит в деле.
— Это может быть ложью, так ведь?
— Может быть ложью, но это правда. И мы не можем верить одной замороченной бабе, поставив под сомнение свидетельские показания десятка человек. Это вам урок номер один, Александра Степановна!
Ох, с каким удовлетворением он это выговаривал! С каким упоением наблюдал за тем, как лицо ее медленно наливается румянцем. Удалось-таки щелкнуть ее по ее же маленькому носику, еще как удалось! А то умничает, понимаешь, сидит. Учить его вздумала, как работать. И он ее еще не раз на место поставит, если захочет повторить подобное.
— Ладно, че ты, Димок, на бедную девушку наезжаешь?! — тут же вступился Халев, развернув свои плечи так, что в кабинете тут же сделалось душно.
Здоровяк был еще тот! С тренажеров не слезал все свое свободное время, а если оставалось, то бегал по стадиону. А чего не бегать? Семьи нет, детей тоже. Хочется спорта, так займись им.
Кстати, не потому ли, что Халев холост, начальник приставил его к Александре? Тогда почему его — Калинкина — обошел? Он же ведь тоже как бы не обременен узами. Хотя о чем это он печалится? Тьфу-тьфу-тьфу три раза! Упаси его, господи, от такого наставничества! Будет сверлить его своими серыми глазищами, то еще удовольствие.
— Свидетельские показания, согласна, брать под сомнение трудно. Тем более что они совпадают, тем более что их так много и они… — Тут она глянула на него так противно, как глядела тогда, когда пришла к нему за солью, и говорит: — И они могут быть хорошо подготовлены и согласованы. А как быть с машиной? Если она утверждает, что видела, как машина мужа ехала прямо на нее, а машина ее мужа тем временем была припаркована возле офиса, то…
— То, значит, это была машина точно такой же модели и цвета, это вы пытаетесь до меня донести? — перебил ее Калинкин, не простив этого ее едкого многозначительного взгляда.
— Ага.
— Надо же, я подумал о том же! — покачал он дурашливо головой, поморщился противному жидкому чаю без сахара, которого вечно на всех не хватало, и закончил: — Только что вот делать с номерами, Александра Степановна?
— Вы хотите сказать…
Она скосила растерянный взгляд на Халева, который, как дурачок, ловил каждое ее слово. Мало того, он просто глаз не сводил с ее пухлого рта и, кажется, даже облизывался при этом.
— Я хочу сказать, что гражданка Черешнева утверждает, что на той машине, что ее сбила, были номера машины ее мужа. Как вам это? Что на это скажете?
Калинкин в предвкушении ее падения на лопатки приосанился, скрестив руки перед грудью. Сейчас, вот сейчас она пожмет узенькими плечиками, покусает нижнюю губу, приведя тем самым в трепет бедного Халева, и промямлит растерянно: «Не знаю…»
Но черта с два! Не стала крохотная Александра теряться и губы терзать не стала. Она лишь подумала недолго. Вскинула на него глаза, в которых — ему точно не показалось — плескался самый настоящий охотничий азарт и еще, быть может, вызов и выдала, заставив его чертыхнуться про себя:
— Я скажу следующее, Дмитрий Иванович… Либо гражданка Черешнева врет… К слову, очень глупо врет! Неподготовленно врет, необоснованно и нелогично. Либо…
— Либо?
Илюха Халев развернулся к ней и уже готов был прямо сейчас клевать с ее ладони. Неужели она ему действительно так понравилась? Что он в ней нашел, интересно? Может, от безрыбья, правильнее, от безбабья в их отделе его так перекосило? Надо будет поинтересоваться при случае.
— Либо? — эхом повторил за Халевым Калинкин, поторапливая стажерку.
— Либо это очень хорошо спланированное преступление. И спланировано оно ее мужем.
— С целью?!
— Вы ведь говорили, что он очень стремился к тому, чтобы его жену признали невменяемой? Стало быть, очень хотел от нее избавиться. Здесь и нужно искать мотив.
— Ему-то это зачем?
Дмитрий был готов сейчас тряхнуть как следует эту самонадеянную глупую куклу, тряхнуть, чтобы привести ее в чувство и не позволить ей зарываться в собственных фантазиях. Часа не сидит за следовательским столом, а уже мнит о себе невесть что.
— Он при деньгах, а у нее их нет. И она, к слову, очень жаждет их получить. Сама мне в этом призналась. У нее мотивов — на троих хватит. А у него их просто-напросто нет.
— Знаете, я однажды фильм один смотрела, — вдруг перебила его глупая девчонка. — Так вот там главный герой перевел все свое состояние по какой-то причине на свою девушку или жену, не помню точно. И по этой самой причине не хотел ее потом от себя отпускать. Что, если…
— А вот вам урок номер два, Александра Степановна. — Калинкин судорожно рассмеялся, радуясь тому, что сейчас он щелкнет ее по носу вторично. — Сидя за этим вот столом, никогда не пытайтесь отождествлять себя с голливудскими киногероями. Здесь вам не кино! Здесь проза жизни! И быть так, как там, не может.
— Почему? — Она вздернула подбородок, глянув на него, как на врага.
— Потому что не может! Не мог Черешнев перевести свое состояние на свою жену без ее на то ведома! Не мог, понятно? — Сам не понимая, по какой причине, он как-то очень быстро перешел на крик. И даже откровенно укоризненный взгляд Ильи Халева его не способен был теперь остановить. — Она должна была хотя бы однажды подписать хоть какую-нибудь бумагу! Хоть какую-нибудь, даже если ей для ознакомления предлагалась последняя строка в документе.
— А она не подписывала? — Полный рот Александры Степановны самым непозволительным для этого кабинета образом приоткрылся и алел так, что Халеву едва не сделалось худо. — Она не подписывала никаких последних строк?
— Нет! Нет, нет и нет! Ничего Черешнева, кроме брачного свидетельства, не подписывала! Довольны, Александра Степановна?!
Почему он соврал? — мучился вопросом часом позже Калинкин. Почему?!
Он уже вернулся домой, для чего-то прихватив к молочным сосискам и бутылку пива, которое не очень-то жаловал. Принял ванну. Сварил картошки, отварил сосисок, откупорил пиво. Смотрел теперь, как медленно оседает мохнатая пена в высоком стакане, и мучился одним и тем же вопросом.
Почему он соврал?! Почему сказал всем, что Черешнева ничего не подписывала? Потому что хотел насолить Александре? Или потому, что не додумался спросить у потерпевшей об этом?! А вдруг она и в самом деле что-то подписывала, что тогда?..
Глава 6
— Бедная ты моя! Бедная…
Это уже не бабушка шептала над ней, а Марина. Они заявились к ней с Анной Ивановной и сестрой-хозяйкой Верой накануне выписки. Принесли две громадные жареные курицы, пакет мандаринов, двухлитровую упаковку сока и огромный букет желтых хризантем.
— А мы тебе нарочно розы не принесли, — доверительно сообщила ей Анна Ивановна, наклоняясь к самому ее уху. — Видели, как твой изверг тебе их тут таскает букет за букетом. Давно хотели навестить, да все на него нарывались. Раза три точно!
— Как вы узнали?
— В газете прочитали сводку ДТП, — ответила Анна Ивановна и снова пристала: — Признайся, Владимира, не обошлось без него?
Она молчала в ответ.
— Снова будешь продолжать упорствовать и жить с ним под одной крышей?!
— Ладно вам, Анна Ивановна, не приставайте к ней. — Это Марина за нее вступилась, заметив, как Влада поморщилась. — Ей сейчас не по себе, а тут мы еще! Вот выпишется, тогда, может, и к нам…
Выписывать ее должны были завтра.
Влада уже вставала, ходила по палате и даже выбиралась в коридор. Ужасную повязку с головы сняли, и оказалось, что волосы ей совсем не подстригли, а она-то переживала. Выщипали за ухом маленький клочок, рана там оказалась достаточно глубокой, и только. Пожилая медсестра помогла ей вымыть волосы, расчесала и все нахваливала, сокрушаясь, что ее детям бог не дал такой шикарной шевелюры. Корсет с шеи тоже сняли, сочтя лишним.
— Ничего с вами страшного не случилось, — утешил ее на последнем обходе врач. — Нервничать противопоказано, это может вызвать головные боли, а во всем остальном вы полностью здоровы и готовы к выписке.
Выписываться она не желала. Представить себе свое возвращение домой было невозможно.
Милиция могла думать все, что угодно. Черешнев мог продолжать врать, как врал все то время, что она лежала на больничной койке.
Она-то знала, что и как было на самом деле! И с ума она не сходила. И голос мужа своего в телефонной трубке слышала вполне отчетливо. И машину его рассмотрела, и номера.
А ей никто не верит! И еще разговаривают, как с душевнобольной или вообще как с преступницей.
К бабушке тоже было нельзя. Та, смущенно пряча глаза, сообщила, что Колька-плотник перебрался к ней и живет у нее уже как с месяц. Любовь у них, оказывается, обнаружилась. Толклись-толклись на одной кухне столько лет, иной раз и поругивались, а тут вдруг решили на старости лет хоть недолго, да в счастье пожить.
— Уважительный он, Коля-то, — винилась перед ней бабушка, будто и в самом деле была виновата. — А его из комнаты начали выгонять, без прописки или чегой-то еще… Вот и пришлось приютить…
Ее приютить оказалось некому, кроме Анны Ивановны. Та настойчиво продолжала склонять Владу к тому, чтобы та перебиралась к ним с вещами.
— Я подумаю, — пообещала Влада, стараясь не смотреть в сторону сестры-хозяйки.
Нехорошим она ей казалась человеком. Злобным каким-то и скопидомным. Несколько раз за время посещения напомнила ей, как дорого им обошлись фрукты и куры. Мол, нечего нос воротить от добрых людей, которые к ней, стало быть, с пониманием. А нужно выздоравливать да занимать койку напротив Маринкиной.