— Ты хочешь сказать, что я непременно сяду? Так, что ли? — Мамонов насупился. — Ну спасибо! Утешил!
— Сила Игнатьевич! — взмолился господин Зельдман. — Я же сказал: не пытайте меня, пока я не выпью чашечки две-три крепкого кофе! Я еще не готов.
— К чему? — Мамонов ощерился. — Врать? Все вы, адвокаты, лгуны. Брать вас надо тепленькими, пока вы еще в носках.
Он покосился на полосатые носки господина Зельдмана — и тот мгновенно поджал ноги, которые уже искали тапки.
— А тапки-то мои, — отчего-то сказал Мамонов. -Все здесь мое.
— Да кто ж спорит?
— А раз у меня есть деньги, могу я получить справедливый суд?
— Только за деньги его и можно получить, — заверил господин Зельдман. — То есть правозащитники должны получать такую зарплату, которая делала бы их материально независимыми. Тогда они не будут брать взятки.
— А говоришь, без кофе не соображаешь! Вон как цитатами шпаришь! Тебе бы передовицы в газету писать!
— Так за это мало платят, Сила Игнатьевич.
— Это да. Уж сколько я тебе плачу… Ладно. Иди в нагрузку вари кофе. Нервы у тебя крепкие, Соломон Моисеевич?
— Моисей Соломонович, — поправил господин Зельдман Мамонова и очки на носу. После чего стал натягивать штаны.
— Все одно. Соломон Моисеевич, Моисей Соломонович. Что тот, что другой передовицы в газеты не пишут, — пробурчал Мамонов. — Они в банках сидят да в адвокатских конторах. Поближе к деньгам. Впрочем, черт с вами. Был бы человек умный, а национальность значения не имеет. Но если ты не объяснишь судьям, что я никого не убивал, я тебе карьеру-то испорчу, -пригрозил Сила Игнатьевич. — Слышишь, Соломон?
Господин Зельдман ничего на это не ответил -вздохнул тяжело и отправился вниз, на кухню, варить им обоим кофе. «Неужели мои дела так плохи?» — с тоской подумал Мамонов.
По лестнице он спускался зажмурившись, поэтому пару раз споткнулся и чуть не упал. Но смотреть на все это не было сил. Труп жены ночью увезли в морг, однако бурые пятна по всему дому остались. Они с адвокатом обосновались на кухне, где кровавых следов было меньше всего. Какое-то время молчали. Моисей Соломонович пил кофе, а Мамонов собирался с мыслями. Как бы ему это объяснить?
— Послушай, Зельдман, — сказал наконец Сила Игнатьевич. — Вчера я был… э-э-э… немножко не в себе.
Моисей Соломонович посмотрел на него с интересом.
— Моя жена… — Мамонов тяжело вздохнул. Потом спросил: — Вот ты, к примеру, женат?
— Разумеется.
— Разумеется! Это что — необходимость?
— Человеку нужна семья, — осторожно сказал господин Зельдман. — Родной очаг, в котором теплится…
— Что, и дети есть? — перебил его Мамонов.
— Разумеется. Трое, — скромно сказал адвокат.
— Эк тебя! Трое! А моя дура… Извиняюсь, жена, рожать не хотела. Так что ничего в ней не теплилось. А теперь уж и не теплится. То есть уже не затеплится. Тьфу! — Он окончательно запутался.
Сбил ты меня с толку, Моисей Соломонович. Впрочем, это твоя работа. Ты ж адвокат! Скажи, что мне теперь делать?
Адвокат отставил чашку и сцепил руки. Старательно отводя взгляд от лица Мамонова, начал говорить:
— Видите ли, Сила Игнатьевич. Ситуация, скажем прямо, не простая. Выстроить защиту будет трудновато.
— Я никого не убивал!
— Ну разумеется. Вы никого не убивали. — Моисей Соломонович с опаской огляделся. — Думаете, здесь есть…
— Что есть?
— Устройства.
— Какие устройства?
— Здесь есть устройства.
— Прослушка, что ли? — сообразил наконец Мамонов. Моисей Соломонович посмотрел на него осуждающе и покачал головой. Мол, ай-яй-яй, как неосторожно. — Ну нет. Это ты брось. Я не видел, чтобы они сажали жучков. Говори смело.
— Осторожность не помешает. — Господин Зельдман пожевал губами. — Дело-то серьезное. Могу я говорить прямо? Или нам все-таки выйти на улицу? К примеру, в сад.
— Говори. А в сад ты всегда успеешь.
— И все-таки…
Моисей Соломонович встал и распахнул окно. Отошел к нему и стал говорить так тихо, что Мамонову пришлось напрячь слух. «Экие вы, евреи, пуганые», — подумал он.
— Мне, как своему адвокату, вы можете сказать правду, Сила Игнатьевич.
— Да какую правду?! Не убивал я!
— Быть может, вы этого просто не помните?
— Да что вы, сговорились, что ли? Когда я приехал, она уже была мертва!
— Повсюду ваши следы… а пистолет вы… э-э-э… брали в руки?
— Да. Брал.
— Значит, на нем ваши отпечатки пальцев. Жену вы, как я уже понял, не любили. Кто об этом знал?
— Господи, да все!
— Значит, все знали, что вы с Эльзой Валентиновной живете плохо?
Мамонов кивнул.
— Хуже некуда!
— Вы… э-э-э… ссорились?
— Ссорились?! Это мягко сказано!
— То есть вы ее… э-э-э…
— Вот именно. Я ее э-э-э. Случалось.
— Били? — Моисей Соломонович вздрогнул.
— Поколачивал. Бывало.
— И… э-э-э… следы на теле остались?
— Э-э-э… остались. Правда, недельной давности. Последнее время мне было не до «э-э-э». Да и не пил я. Почти.
— То есть вы били ее, будучи в состоянии алкогольного опьянения?
— Да.
— А вчера вы были в каком состоянии?
— В этом самом. В «э-э-э»… Но! Умеренно! К вечеру я уже успел протрезветь. Хотя, признаться, страсть как хотелось ей вмазать. У меня праздник, а она: «Опять нализался»! Ну никакого понимания!
Моисей Соломонович посмотрел на него с жалостью. Вздохнул и сказал:
— А теперь разберем ситуацию. Вы с женой жили плохо, скандалили, вы ее периодически избивали. В состоянии алкогольного опьянения. У вас на даче находят ее труп. В этот вечер вы возвращаетесь домой именно в состоянии алкогольного опьянения. Она лежит на втором этаже мертвая. Ее застрелили. Пистолет, из которого ее застрелили, принадлежит вам. Повсюду ваши следы, на рукояти оружия ваши отпечатки пальцев. Таковы факты.
— Но я ее не убивал!
— Факты, — с нажимом сказал Моисей Соломонович. — Можно было бы сослаться на состояние аффекта. Сильное душевное волнение, вызванное аморальными действиями потерпевшей. Но вы же ее избивали каждый раз, как выпьете! Это с вашей стороны имело место насилие и аморальные действия! Кто об этом знал?
— Черт. Леонидов знал.
— Леонидов?
— Мент. Ты его помнишь. Он был здесь вчера. Она показывала ему синяки. И эти две. Астролог и психотерапевт. Подружки. Она регулярно к ним бегала и жаловалась. А главное — теща. Она тоже знала.
— Вот видите, сколько против вас свидетелей! И каких! Сотрудник милиции! Ни о каком состоянии аффекта, а также условном сроке и речи не идет! Это ж умышленное убийство! Статья сто пятая УК! Как бы не пункты «и» и «д»!
— Что за пункты? — хрипло спросил Мамонов.
— Убийство, совершенное с особой жестокостью и из хулиганских побуждений. Учитывая, что вы регулярно ее избивали. Государственный обвинитель будет на это давить. Если состоится суд, то женщины будут не на вашей стороне. Присяжные это будут или судьи, не имеет значения. Да и мужчины вряд ли будут вам симпатизировать. Вы били женщину.
— И… сколько?
— Что «сколько»?
— Сколько я могу за это получить? За пару синяков?
— Лет десять, — осторожно сказал Моисей Соломонович. — В колонии строгого режима. А то и…
— Да ты с ума сошел! Десять! За что?! Я ее не убивал!
— Я слышал, с вами в последнее время происходили странные вещи, — все так же осторожно проговорил господин Зельдман.
— Да, было. Мне все время казалось, что я вижу ее труп.
— И… врача вызывали?
— Да. Врачей. Они сказали, что у меня психическое расстройство на почве алкоголизма.
— Вот! — господин Зельдман поднял вверх указательный палец. — Вот с этого и надо было начинать! До того как ее застрелили, у вас случались галлюцинации, относительно чего есть медицинское заключение. Это хорошо.
— Что ж тут хорошего? — пробурчал Мамонов.
— К примеру, вы ее убили. И признаете это. Но! Вы вообще были в этот момент невменяемы, Сила Игнатьевич. Равно как и в предыдущих случаях. Когда якобы видели ее тело. Сумасшедших не судят.
— Ты хочешь сказать… Чтобы я… Чтобы мне… в больницу? Не-е-ет. Я не сумасшедший!
— Хотите в тюрьму?
— Хорошо. Сколько?
— Что «сколько»?
— Сколько времени я проведу в больнице? В психиатрической лечебнице?
— Психоневрологическом диспансере.
— Мне это без разницы. Все одно — тюрьма. На окнах-то решетки, а у дверей охрана. Говори: сколько?
— Ну… э-э-э… год.
— Год?! Год — это много.
— Раньше не получится. Через год можно добиться переосвидетельствования. Вас признают здоровым и отпустят.
— А что будет за этот год с моим бизнесом?
— Управлять делами может человек, которому вы целиком и полностью доверяете. Можете и активы перевести на него. Доверить опеку.
— Опеку?
— Раз вы будете признаны невменяемым… Родственники у вас есть?
— Родители умерли. Братьев-сестер нет. Только родственники жены… Чтобы я перевел свое имущество на Тлюстенхаблей?! Никогда! — вскричал Сила Игнатьевич.
— Но сумасшедший не может владеть контрольным пакетом акций. Он не может управлять фирмой, извиняюсь, из дурдома. Его подпись на документах не признают законной. Да с ним просто никто не захочет иметь дела.
— Тогда пусть судят. Я никого не убивал. Я верю в справедливый суд.
— Напрасно, — господин Зельдман покачал головой. — Факты против вас. Раз уж у нас пошел такой откровенный разговор… Давайте без обиняков, Сила Игнатьевич. Момент неблагоприятный. Деньги у вас есть, и много. Можно было бы дать взятку — но! Повторяю: момент неблагоприятный. Вы телевизор смотрите? Газеты читаете? Нет? Жаль. На первых полосах — коррупция, борьба со взятками. Сейчас боятся брать — это раз. У судей такая зарплата, что им предлагать взятку бесполезно. Выборы на носу — это два. Ваше дело может вызвать широкий общественный резонанс. А если найдется человек, который не поленится и обратится к Генеральному прокурору, поднимет на ноги всех журналистов, — Мамонов вздрогнул, вспомнив тещу, — вам уж точно не выйти сухим из воды. И богатство в данном случае скорее минус, чем плюс. Пиар дороже денег. Впрочем… Можно дождаться результатов экспертизы. Обвинения вам пока не предъявили. Вдруг на пистолете обнаружатся отпечатки пальцев другого человека? Или соседи видели его машину? Нам остается надеяться только на оперов. Что они отработают свой номер как следует. Но… Будут они ради вас стараться? Здесь вступа