— Я скажу, когда обижусь, — ответил он и снова посмотрел на меня. — Похоже, тебе неудобно стоять. Возьми стул, не торчи.
— Простите, не понял?
— Садитесь, — сказал он с недовольным видом. — Если только ваша раса не любит стоять. Мне все равно.
Я повернулся к трем кожаным стульям с высокими спинками, которые стояли у стены, и подошел к одному из них.
— Подвинуть стул к вашему столу, чтобы было удобнее беседовать? — предложил я.
— Оставьте, где стоит, — грубо оборвал он меня. — Если понадобится, будем говорить громче.
— Как пожелаете, — сказал я, осторожно усаживаясь на стул.
— Наверное, вам надо предложить выпить или еще чего-нибудь? — сказал Аберкромби. — Вы вообще что-нибудь пьете?
— Я уже принял дневную порцию воды, — ответил я. — А человеческие стимуляторы и одурманивающие не совместимы с моим обменом веществ.
— Ну и ладно, — он пожал плечами и снова стал меня рассматривать. — Знаете, вы первый инопланетянин, кого я допустил в этот дом.
— Для меня это большая честь, мистер Аберкромби, — сказал я, решив, что диалект Наемного работника — действительно самый подходящий, поскольку диалект Равных исключает ложь в общении.
— Кроме пары слуг, которые и работать толком не умели, — добавил он. — В конце концов пришлось дать им пинка под зад.
— Прискорбно слышать.
Он пожал плечами.
— Я сам виноват. Не надо было нанимать инопланетян.
— Но вы наняли меня, — подчеркнул я.
— Временно.
Минуту мы сидели молча. Он вставил новую сигарету в мундштук, закурил.
— А откуда у вас имя Леонардо? — спросил он неожиданно.
— Когда я был молод, то мечтал стать художником, — объяснил я. — Мне не хватало таланта, но я всегда носил с собой образцы своих работ, время от времени пополняя их. Вскоре после того, как я попал в Галерею Клейборн по программе обмена специалистами, я показал свои работы Гектору Рейберну. Там была интерпретация «Моны Лизы» да Винчи в твенистской манере, которая ему понравилась, и поскольку мое имя непроизносимо для людей, Гектор решил называть меня Леонардо.
— Дурацкое имя.
Диалект Наемного работника не позволил мне возразить своему нанимателю на заявление, сделанное таким убежденным тоном, так что я промолчал.
— Оно подходит бородатому мужику, заляпанному краской, — продолжал он, — а не полосатому чудищу с оранжевыми глазами и свороченным на сторону носом.
— Это существенная часть моего Узора, — объяснил я. — Дыхательное отверстие находится у меня между глаз. Возможно, с такого расстояния вам не видно.
— Оставим в покое расстояние, — сказал он. — Созерцание вашего носа для меня не есть первоочередная задача.
— Я останусь на месте, — уверил я его. — Не надо меня бояться.
— Бояться? — презрительно фыркнул он. — Черт, да я потерял счет убитым мной инопланетянам! Я был в битве на Канфоре IV, три года на Раболианской Войне. Может, мне и приходится терпеть отдельных наглых выродков, которые напяливают человеческую одежду, учат человеческий язык и вообще воображают себя людьми, но я не обязан любить вас и не собираюсь с вами обниматься. Знайте свое место, и мы отлично поладим.
Мое присутствие так явно не доставляло ему удовольствия, что мне стало еще интереснее, зачем же он требовал встречи, и я попробовал сформулировать свой вопрос настолько тонко и безобидно, насколько позволял диалект Работника. Он понял меня лишь с третьей попытки.
— У меня есть причины думать, что вы можете быть мне полезны, — ответил он.
— В каком качестве? — спросил я.
— Кто кого нанимает, вы или я? — сказал он раздраженно.
— Вы, мистер Аберкромби.
Он выпустил облачко дыма, наклонился вперед, оперся локтями на стол и устремил на меня пристальный взгляд.
— Как вы думаете, какое у меня состояние?
— Понятия не имею, — ответил я, удивленный таким вопросом.
— Почти 600 миллионов кредитов, — сказал он, внимательно глядя за моей реакцией. — Если вы сделаете свою работу, вы увидите, что я бываю щедрым даже к инопланетянам.
Он смотрел на меня, не мигая.
— Но я хочу, чтоб вы знали и другое: когда меня пытаются водить за нос, я самая злопамятная сволочь в мире. Если вы стащите у меня одну-единственную пепельницу, я потрачу все 600 миллионов до последнего кредита, чтобы изловить вас. Понятно?
К счастью для нас обоих, я не воспользовался диалектом Равных, не то мой ответ глубоко бы его оскорбил, а возможная реакция стоила бы мне острых физических неудобств. Я просто сказал:
— Бъйорнны не крадут, мистер Аберкромби. Это противоречит гражданским и моральным законам.
— Война тоже противоречит, и все воюют, — сказал он. — Я сорок лет собирал свою коллекцию, и прежде чем вас к ней допустить, хочу знать о вас побольше.
— Если вы так обеспокоены сохранностью своей коллекции, то нет необходимости мне ее показывать, — сказал я.
— Нет, есть, — возразил он.
— У вас наверняка есть система охраны, — предположил я, а мой цвет стал насыщеннее от предвкушения знакомства с баснословной частной коллекцией.
— Инопланетянам не впервой обходить систему, рассчитанную на человека.
Он присмотрелся и нахмурился.
— Почему вы без конца меняете цвета?
— Меняется только интенсивность, — пояснил я. — Сам цвет не меняется.
— Отвечайте на вопрос.
— Это непроизвольное выражение эмоционального состояния бъйорннов.
— А что значит именно это выражение? — не унимался он.
— Что я в восторге от возможности увидеть вашу коллекцию, — ответил я. — Надеюсь, усиление моего цвета вас не беспокоит?
— Меня беспокоит все, чего я не понимаю. А полоски? Они тоже меняются?
— Нет, — пояснил я. — Они, как и знак на моем лице, о котором вы упомянули ранее, являются существенными элементами Узора Дома Крстхъонн.
— Что-то вроде татуировки?
— Да, — солгал я. В конце концов, как объяснить наследственный Узор человеку, презирающему все цвета и узоры, кроме своих собственных?
— И сколько лет вам было, когда вы получили свой узор?
— Я был совсем мал, — честно ответил я.
— Вам его дали, когда вы вошли в Дом Крстхъонн?
— Нет, мистер Аберкромби, — сказал я, стараясь отвечать попроще и по возможности правдивее. — Я стал членом Дома Крстхъонн уже после того, как обрел свой Узор.
— Нечто вроде инициации? — спросил он.
— Не совсем.
Он решил перейти на параллельную тему.
— А ваша жена? У нее тоже — узор?
— Да.
— И на что он похож?
— Вероятно, он очень похож на мой. Я ее до сих пор не видел.
Он моргнул.
— Вы никогда не видели свою жену?
— Нет, мистер Аберкромби.
— Но когда-нибудь вы ее увидите?
— Конечно, — сказал я. — Как же иначе нам размножаться?
— Черт его знает. Откуда мне знать, как вы размножаетесь?
— Я мог бы вам это объяснить, — предложил я.
— Избавьте меня от подробностей, — сказал он. Черты лица исказились в гримасе.
— Как пожелаете, — ответил я. — Я не хотел вас обидеть. Для Бъйорнна акт размножения — естественная функция, как прием пищи и экскреция.
— Довольно! — рявкнул он. — Я вас звал не затем, чтобы слушать, чем вы занимаетесь в туалете.
— Хорошо, мистер Аберкромби.
— Это отвратительно и противоестественно.
— Жаль, что у вас складывается такое мнение, — сказал я. — Я, наверное, не так выразился.
Он долго смотрел на меня.
— Не очень-то ты гордый, а?
— Не понимаю вас, мистер Аберкромби.
— Я бы никому не позволил бы говорить со мной так, как я говорю с вами. Я бы плюнул ему в рожу и хлопнул дверью.
— Вы предложили заплатить галерее Клейборн за мои услуги, — объяснил я. — Я навлеку бесчестие на мой Дом, если не исполню свои обязательства со всей добросовестностью.
— Но ты бы с удовольствием мне двинул, правильно? — продолжал он.
— Нет, мистер Аберкромби. Не думаю, чтобы это доставило мне удовольствие.
— Господи! — презрительно пробормотал он. — Канфориты, те хоть сражались. Что вы за народ такой?
— Возможно, дело в том, что бъйорнны, в отличие от землян и обитателей Канфора VII, происходят не от плотоядных, и поэтому им не хватает ваших агрессивных свойств.
Он еще посмотрел на меня и пожал плечами.
— Ладно, — заключил он. — Перейдем к делу.
— Значит, мои ответы вас удовлетворили?
— Не совсем. Но я убедился, что у вас духу не хватит меня ограбить, — он встал. — Идите за мной.
— На каком расстоянии? — поинтересовался я, вспомнив строгое требование не подходить близко.
— Заткнитесь и выполняйте, — проворчал он, направляясь к двери.
Он открыл дверь, когда я с ним поравнялся, и я вошел вслед за ним в большую, хорошо освещенную галерею около семидесяти футов длиной и двадцати шириной. На темных деревянных стенах висело около пятидесяти картин и голограмм, все известных авторов.
— Изумительно! — воскликнул я, рассматривая пейзаж Ламотти, из ее позднего лилового периода. — Какая элегантная манера письма!
— Вы знакомы со всеми этими картинами? — спросил он.
— Нет, — признался я. — Многие из них мне неизвестны.
— Но вы знаете этих художников?
Я обвел взглядом галерею.
— Да.
— Три из них — подделки. Укажите, которые.
— Сколько времени вы мне даете? — спросил я.
— Сколько хотите, — он помолчал. — Вы опять сияете.
— Радуюсь профессиональному вызову, — ответил я и тут же интенсивность моей окраски пропала — я сообразил, насколько эгоцентричное выражение себе позволил.
Я прошел по галерее до конца и обратно, останавливаясь перед каждой картиной и голограммой, анализируя их так быстро, как мог. Наконец вернулся к Аберкромби, из осторожности остановившись футах в десяти от него.
— Вы пытались перехитрить меня, мистер Аберкромби, — произнес я с улыбкой. — Здесь четыре поддельных работы.
— Черта с два! Как четыре? — обозлился он.
— Портрет Скарлоса, натюрморт Нгони, голограмма Перкинса и обнаженная Менке — копии.