По телевизору начался сюжет о войне в Ираке, но его никто не смотрел. В столовой поднялся шум. Раздавались вопросы: почему заключенные, занимающиеся уборкой помещений, не носят никакой защитной одежды? Кто-то предлагал выступить с петицией о помещении всех китайцев в отдельный блок. Сами китайцы, оттесненные в угол, подняли крик. Судя по всему, дело шло к тому, что их начнут избивать.
Реверди предпочел исчезнуть.
Снаружи, как обычно в семь вечера, царила суматоха. Заключенные торопились выйти во двор до того, как их снова запрут в камерах на всю ночь.
Кто-то менялся, кто-то торговал, кто-то предлагал наркотики. Некоторые орали, бегали, нервничали. Другие, напротив, разговаривали вполголоса, зажав в руке мобильники. Муравьи, вырывающие друг у друга крохи пространства и надежды…
Пройдя вдоль стены столовой, Реверди добрался до кухонного двора, откуда доносились такие отвратительные запахи, что войти туда не решался почти никто. В этот час розовый квадрат двора напоминал тлеющие уголья. Посередине тек ручеек: по жирной воде плыли отбросы. Жак ходил взад и вперед, ему казалось, что он шлепает по липкой грязи.
Он больше не думал о пневмонии, переключившись на излюбленную тему: Элизабет. Он ждал ее письма. И эта слабость все больше раздражала его. Он чувствовал, как в нем нарастает нетерпение, неприятная нервозность. Маленькая игра, задуманная им в отношении этой студентки, стала занимать чересчур много места в его мыслях. Чтобы добиться желаемого, охотник должен оставаться спокойным и холодным.
А он ломал руки, считая дни.
Четверг, десятое апреля, помещение для свиданий.
— У меня хорошие новости.
Реверди вздохнул:
— У тебя всегда хорошие новости.
Вонг-Фат не дал сбить себя с толку:
— Мы прошли новый этап. Мы…
— Ты знаешь, что меня интересует.
Джимми прикусил губу. Жак прочел в его глазах разочарование, и это его позабавило. Китаец ревновал.
— Вы о письмах? Я их принес. Я…
Жак сделал красноречивый жест. Адвокат вывалил на стол конверты. Их стало меньше. Следствие войны. И атипичной пневмонии. Или даже привычки: в Европе его уже стали забывать.
Он быстро перебирал письма. Прикрыл одно из них рукой. Он узнал почерк. В этот момент от вида вскрытого конверта ему стало не по себе. Он понял сигнал: он больше не в силах выносить это нарушение интимности — «их» интимности.
Он взял письмо от Элизабет и отодвинул остальные:
— Перенесем встречу на завтра.
— Жак, ваш процесс начнется через несколько недель и…
Реверди резко встряхнул свою цепь, чтобы охранник пришел и освободил его.
— Завтра, — повторил он. — Я попрошу тебя об одной услуге.
— Какой услуге?
— Завтра.
Снова сумерки.
Невозможно спрятаться в привычном убежище.
В эти часы душевые были заняты. В «мирные вечера» голубые уходили туда и предавались любовным играм. В «вечера Рамана» на такое никто не отваживался.
Он не мог укрыться и на кухне: как можно читать письмо, вдыхая ароматы прокисшей жратвы! Он решил вернуться в камеру; лучше уж закрыться там и остаться без ужина.
Реверди обогнул центральные строения, прошел вдоль блока «С» и задержал дыхание, приближаясь к блоку «D». Там находилось то, что он называл «стеной плача». Своего рода терраса, выходившая на пустырь, где ловили клиентов тайские трансвеститы. Большая часть заключенных не имела средств, чтобы заплатить за настоящее свидание, поэтому они оставались за стеной и, с напряженными лицами, с согнутыми коленями, онанируя и раскачиваясь, как эпилептики, не сводили глаз с выряженных в юбки трансвеститов. Реверди с радостью бы направил на это сборище струю из огнемета, просто чтобы вернуть человечеству хоть немного достоинства.
Дойдя до блока «В», где находилась его камера, он поднялся по лестнице и пошел по боковому балкону. Пролеты были затянуты сеткой, чтобы предупредить попытки самоубийства. В ячейках этой сетки постоянно запутывались и погибали птицы. Он прошел вдоль коридора. Там звучала разнообразная музыка, эхом отдававшаяся от стен — от жесткого рэпа до слащавых романсов. Заключенные сидели группами на порогах открытых камер, играли в карты, продавали наркотики, вели бесконечные разговоры. Испарения их пота реяли в воздухе, как дурно пахнущий туман, клейкой влагой липнувший к босым ногам.
Жак добрался до своей камеры и, не раздумывая, захлопнул дверь, зная, что открыть ее снова он уже не сможет. Он сел по-турецки и запустил пальцы в уже разорванный конверт.
Мысленно он приказал сложенному листку, чтобы тот не разочаровал его.
Париж, 29 марта 2003 г.
Ваше письмо привело меня в настоящий восторг. Я была так счастлива, что вы поняли мои намерения, уловили мою искренность! Между строк вашего письма я увидела проблеск доверия…
Сегодня вы просите, чтобы я дала вам залог своей искренности. Даже не понимая, что это означает, я отвечаю вам: «Все, чего вы захотите».
Только спросите — у меня не будет от вас никаких тайн. Я отвечу на ваши вопросы без смущения, без утайки. Но предупреждаю вас: я — всего лишь студентка, у меня нет никакой истории. Парижанка, живущая учебой и пытающаяся понять других. В моей личности нет ничего особенно занимательного. Однако, если подобное разоблачение должно послужить наведению мостов между нами, тогда, конечно, я расскажу вам все…
В надежде, что затем и вы, в свою очередь, дадите мне какие-то ключи к пониманию вашей личности. Могу ли я надеяться на это? Могу ли я просить, чтобы в один прекрасный день вы заговорили со мной откровенно?
Жак, дорогой Жак, я жду ваших вопросов… Я хочу как можно скорее прочесть их и увидеть, как ваше письмо, пусть и косвенным образом, будет говорить обо мне. О нас.
Жду вашего письма. И, чтобы быть уже до конца искренней, только его я и жду.
Реверди посмотрел в слуховое окно на небо — ярко-красное. От полученного письма по его телу распространялся жар. Поток жизни тек по его венам, разливался по мельчайшим клеточкам его тела. Распространение счастья.
Он в очередной раз порадовался собственной рассудительности. Он по-прежнему оставался хищником, умеющим выбирать добычу. Он получит от этой девушки то, чего хочет. А ее откровения, мало того, что они нарушат все нормы и приличия, так они еще и обещают быть интересными…
Он сумеет проникнуть в ее интимные тайны.
И узнает, какого цвета ее кровь.
22
— Что-то не в порядке? Что с вами?
Жак Реверди не мог ответить. Он скорчился на стуле, пригнулся к столу; боль обжигающим клинком пронизывала его живот. Он подумал о раскаленных докрасна железных прутах, которые охотники на Крайнем Севере суют в задний проход лисицам, чтобы убить их, не попортив мех.
Джимми перегнулся через стол:
— Вы… вы хотите, чтобы я позвал врача?
Реверди извивался в своих цепях. Ему удалось продержаться до зала свиданий, но теперь…
— Нет, — выдохнул он. — Дизентерия. Это… не прекращается. Мне даже пришлось зайти в сортир по дороге сюда. Я…
Он не докончил фразу. Его слова утонули в стоне. Джимми встал и обошел стол. Реверди бросил взгляд через плечо на охранника — тот колебался, не зная, должен ли он также подойти к нему. Он понял, что у него есть время. В ту же секунду он прошептал, уже не так жалобно:
— В коридоре. Сортир.
Джимми подскочил:
— Ч…Что?
— Третья кабинка слева от двери, — тихо приказал Реверди. — За бачком. Письмо.
— Что это… Что это вы такое говорите?
Реверди ухватил его за отворот пиджака — его спина загораживала происходящее от охранника.
— Слушай меня, шлюхин сын. Вчера я нажрался сilipadi, красного перца, чтобы быть сегодня в таком состоянии. Чтобы задержаться в сортире по дороге на свидание.
— Вы прекрасно знаете, что я не могу…
— Заткнись. Выйдешь отсюда, и сделай как я. Пойди пописать. Возьми письмо. Сунь его в карман. Третий толчок от двери.
— И что… что я должен с ним сделать?
— Отправишь его из своего офиса в Куала-Лумпуре. Я объясню тебе как. Адрес на конверте.
Реверди разжал руку. Страшный спазм сковал его внутренности, и вместе с жутким урчанием к нему вернулось ощущение горящих головешек в животе. Он уже не был уверен в том, что сумеет удержаться и не наложит прямо тут, в зале для свиданий. Все же ему удалось выпрямиться.
— Это… Это не по правилам, — снова отважился Джимми.
— А что по правилам? — спросил он, напрягая ягодицы. — Маленькие девочки, которых ты трахаешь?
— Если вы собираетесь меня шантажировать, я…
— Ты будешь делать, что я тебе говорю, и баста.
Адвокат провел пальцем за воротником рубашки.
— Представьте себе, что меня застанут. Это повредит моей работе в этой…
— Делай, что я тебе говорю. Пошли это письмо. — Он выдавил улыбку. — Но помни. Я тебе не советую читать его. Это письмо — как мой шрам. Если ты попытаешься вскрыть его, я это кожей почувствую. И в таком случае обещаю тебе достойное наказание.
23
— По крайней мере, это не связано с наркотиками?
Марк не ответил. Он смотрел через стекло на конверт в руках Алена. Удивительно! Он пришел на почту, как приходил каждое утро, но при этом ожидал письма не раньше, чем двадцатого апреля.
А сегодня всего лишь пятнадцатое, а письмо уже пришло.
Конверт, запечатанный в пластик, со штампом «экспресс-авиа».
— Что там внутри? — спросил почтовый служащий.
— Понятия не имею.
— Это опять из Малайзии. — Ален нагнулся, осмотрелся, потом прошептал, приблизив губы к стеклу: — Ваша история попахивает неприятностями…
Марк хранил молчание. Ему безумно хотелось перескочить через перегородку и выхватить письмо.
— С тех пор как вы зарегистрировали этот адрес для корреспонденции «до востребования», вы получили всего три письма. И все из Малайзии. Что это значит?