здух со свистом хлынули из рассеченных легких Иордиса, мертвое тело рухнуло на траву. Раненый чужак сунул свой меч в ножны и, вытащив кривой кинжал, срезал с плеча убитого лоскут плоти. Сунул в рот и начал жевать. Струйки крови текли по его мертвенно-белому, нечеловеческому лицу.
— У них соленое мясо, — объявил он, повернувшись к своему предводителю. Прочие всадники испустили прерывистое шипение, и Бэрин понял, что это они так смеются. Иордис был его близким другом, но сейчас крестьянин был слишком потрясен и испуган, чтобы горевать о его смерти. В этот миг он чувствовал лишь одно — радость оттого, что неон лежит, мертвый, в луже собственной крови.
Предводитель даротов взял Бэрина за плечо.
— Садись на своего коня и поезжай за нами, — приказал он. — Нам еще нужно будет о многом поговорить.
— А как же мои друзья? — спросил крестьянин.
Предводитель что-то повелительно рявкнул, и дароты, разом выхватив зазубренные мечи, сомкнули кольцо вокруг перепуганных крестьян. Те пытались бежать, но безуспешно, и воздух огласили их предсмертные крики. И минуты не прошло, как все крестьяне были перебиты, и трава под ногами покраснела от их крови.
Бэрин остолбенел, потрясенный такой жестокой резней.
— Мы же не хотели вам зла! — прошептал он. — Мы… то есть они были всего лишь мирными крестьянами.
Предводитель даротов глядел на него сверху вниз, и его огромные черные глаза были непроницаемы.
— Они были ничем, — отрезал он, — ибо они были слабы.
Только с третьей попытки Бэрину удалось взобраться в седло — руки и ноги отказывались ему повиноваться. Предводитель даротов легко вскочил на своего гигантского жеребца. Прочие дароты спешились и, подбежав к убитым, принялись сдирать с них одежду.
— Однако твои друзья не закончат свою жизнь совсем уж бессмысленно, — прибавил предводитель даротов. — Соленое мясо — весьма редкий и ценный деликатес.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Дуводас был встревожен. Закрыв глаза, он перебирал струны, и арфа отзывалась ему трепетными трелями.
— Очень красиво, — заметила Шира.
— Но не правильно, — отозвался он и, открыв глаза, взглянул на девушку. Она сидела на краю ограды, окружавшей колодец. На ней были светлая шерстяная рубашка и красновато-коричневая юбка. Отложив арфу, Дуводас подошел к Шире и поцеловал ее в щеку.
— Сегодня со мной не очень-то весело, — сказал он.
— Мне с тобой всегда весело, Дуво. А почему ты говоришь — «не правильно»? Что это значит?
— Да я точно и сам не знаю. Когда-то я видел картину — три женщины стоят на стене замка и смотрят на море. Долгие годы мне помнилась эта картина, но когда я вновь увидел ее, одна из женщин оказалась в зеленом платье, хотя мне помнилось, что оно синее. И вдруг картина показалась мне не правильной, словно художник зачем-то изменил ее. — Он помолчал, затем снова взял в руки арфу. Оперев ее о бедро, Дуводас заиграл припев Любовной Песни Буала. Когда он закончил, Шира захлопала в ладоши.
— Обожаю эту мелодию! — воскликнула она. — Ты играл ее в самый первый вечер.
— Но совсем не так, — сказал Дуводас. — Музыка изменилась.
— Как может музыка измениться? Он улыбнулся.
— Моя музыка порождена магией этой земли. Либо изменилась сама магия, либо — моя способность воспринимать ее. Когда ты впервые услышала эту песню, ты заплакала от счастья. Такова магия Буала. Сегодня же ты не плакала. Магия подействовала на тебя совсем иначе. Твой восторг идет от разума, а не от сердца.
— Может быть, потому, что я уже не раз слышала эту песню? — предположила Шира.
— Нет. Магия Буала должна вызывать слезы. Что-то не так, Шира.
— Ты устал, Дуво. Прошлым вечером ты играл без перерыва два часа с лишком.
— Голубка моя, ты путаешь причину со следствием. Я играл два часа с лишком, потому что что-то не так. Помнишь ту компанию, которая осталась недовольна пирожками — мол, они безвкусные? У всех ваших блюд должен быть отменный вкус. Я знаю, что не потерял и не ослабил своего дара. Я не ел мяса, не пил вина. Какая-то загадка. Я давно уже обнаружил, что в городах магия действует хуже. Каменные стены, мощеные улицы — все это отделяет нас от земли и ее силы. Убийства, казни, воровство, насилие — все это тоже пятнает чистоту магии. Но, Шира, я ведь научился справляться с этим. Я не допускаю в себя ничтожность и низменность мира, его темную сторону. — Дуводас помолчал немного, затем взял девушку за руку. — Пойдешь со мной на вершину холма? Быть может, ощутив траву под ногами, я найду ответ на эту загадку.
— Сегодня я не могу. Двое из поваров заболели, и отцу нужна моя помощь.
— А эти повара были здесь прошлым вечером?
— Да.
— Тогда они не должны были заболеть. Они слышали музыку.
Не говоря больше ни слова, Дуводас вышел со двора и побрел по улицам Кордуина. В Эльдерисе он бы попросту отыскал кого-нибудь из провидцев — и очень скоро получил бы ответ на все свои вопросы. Здесь же, в гигантском каменном склепе города, не было сильных провидцев. Здесь вообще не было магии — кроме той, которой обладал сам Дуводас. Только колдовство. Порой он ощущал его излучения, исходящие из герцогского дворца. Однако это было слабое, по-детски зловредное колдовство. Его музыка была намного сильнее.
Что же тогда иссушает магию его песен?
Дуво неспешным шагом шел по улицам. Ворота парка оказались открыты, он вошел, отыскал тропу, которая вела на Высокий Холм, затем сошел с тропы на траву. И лег навзничь, раскинув руки и закрыв глаза, и ощутил магию земли — словно нежный голос шептал в его душе. Однако даже эта магия изменилась — пускай и неуловимо, но изменилась.
Эльдерское воспитание научило Дуво никогда не цепляться за сложную проблему, но позволить разуму свободно воспарить над ней. Мастер Раналот много раз говорил ему, что для успешного решения проблемы надо не сосредоточиться на ней — а совсем наоборот.
— Но ведь это же бессмысленно, — сказал тогда десятилетний Дуво, шагая с учителем по благоухающим садам Храма Олторов.
— Сосредоточиться на проблеме, мой юный человек, нужно лишь тогда, когда суть ее уже найдена. Ты разгневан из-за того, что сказала сегодня утром Пелтра. Сейчас ты сосредоточен на том, что подтолкнуло ее сказать именно эти Слова, — и, быть может, добьешься успеха. Но все же расслабься, отпусти на волю свой разум — и тогда спросишь себя, отчего так тебя задели ее слова и что в тебе побудило ее так сказать.
— Пелтра ненавидит меня, потому что я человек. Она называет меня животным и говорит, что от меня дурно пахнет.
— Это пока еще говорит твой гнев. Забудь о нем. Поднимись над ним.
Дуво тяжело вздохнул.
— Мастер Раналот, у меня это вряд ли получится. Я ведь не эльдер.
— Зато Пелтра — эльдер, и у нее тоже ничего не получается… пока.
— Я не знаю, почему она злится на меня. Я ни разу ни чем ее не обидел. И точно так же я не знаю, почему меня так задели ее слова. Я и вправду человек. И животное — как все мы. Быть может, от меня и вправду дурно пахнет. — Дуво рассмеялся. — Почему эти слова так задели меня, учитель?
— Потому что так хотела Пелтра. И потому что тебе не все равно, что она о тебе думает.
— Это правда. Она вообще-то славная. Я думал, что я ей нравлюсь.
— Твой доклад о целебных свойствах горных трав был превосходен, Дуво. Ты хорошо потрудился.
— Спасибо, учитель. В библиотеке нашлось много нужных книг.
— А кто рассказал тебе о книге Сориуса? Дуво задумался.
— Пелтра, — сказал он наконец. — Мы гуляли по холмам, и она рассказывала мне об этой книге… — Он густо покраснел. — Я не получил бы награду, если б Пелтра не рассказала мне об этой книге.
— Тебе нечего стыдиться, — мягко сказал Раналот.
— Я так не думаю, учитель. Пелтра была так горда оттого, что разгадала твою загадку, что похвалилась мне. Потом я тоже прочел эту книгу — и получил награду.
— Значит, ты считаешь, что виноват перед Пелтрой?
— Да. Только я не хотел обидеть ее. Я поступил так по недомыслию.
Вот и теперь, на склоне холма Дуводас постарался подняться над мучившей его головоломкой и позволил своим мыслям привольно бродить, где вздумается. Многое, очень многое может изменить магию земли — смерть, насилие, чума, страх… иногда даже радость. Точно так же разум либо плоть самого музыканта могут перемениться и потерять созвучность с земной магией. Дуво спокойно и кропотливо исследовал свои мысли. Разум его, как и прежде, был ясен и настроен на поток магии; плоть не загрязнена употреблением мяса или вина. Уверившись, что проблема не в нем самом, Дуво вздохнул с облегчением и, взяв арфу, заиграл древнюю балладу о Дальнем Веке и Умирании Света. Он играл — и чувствовал, как струится в нем магия земли, наполняя собой его жилы и увлекая за собой. Он был одно целое с землей и травой, с деревьями и цветами — и радостно ощущал, как все сильнее бьется незримое сердце самой Жизни.
Земля приняла музыку Дуводаса. Он доиграл балладу — и глубоко вздохнул.
Когда ему сравнялось восемнадцать, мастер Раналот привел его на прогалину посреди Олторского Леса, и там они бок о бок уселись на плоском валуне.
— Какую музыку ты сыграл бы здесь? — спросил Раналот.
— Это просто, учитель. Есть три вида музыки, и каждый здесь уместен. Песня леса, песня реки либо песня гор. — Дуво пожал плечами. — Или твой вопрос не однозначен? Это загадка, да?
— Этого, Дуво, ты не узнаешь, покуда не заиграешь сам. Взяв арфу, юноша обратился душой к музыке леса. И — ничего. Поднявшись, он покосился на валун — быть может, это камень преграждает путь потоку магии? Дуво отошел на пару шагов в сторону и повторил попытку. И снова — ничего. Он искоса глянул на Раналота и увидел в золотистых глазах эльдера глубокую, затаенную грусть.
— Учитель, разве я что-то делаю не так?
Раналот покачал головой.
— Ты знаешь, почему этот лес зовется Олторским?
— Потому что здесь погибли олторы. Все до единого.
— Именно так, — печально подтвердил эльдер. — В этом лесу была уничтожена целая раса. Олторы были мирным, независимым народом — куда им было устоять против даротов? Города их один за другим были уничтожены, и уцелевшие олторы в конце концов бежали сюда, в этот лес. Тогда его окружила армия даротов — шестьдесят тысяч безжалостных воинов — и началась кровавая резня. Последние олторы, два десятка женщин и около сотни детей, сумели добраться до этой прогалины. Здесь они и погибли.