нштаб, когда мы обсуждали вопросы спецоперации на территории Югославии».
Прокурор: «Вам известно, что Квачков работал над диссертацией?»
Ивашов: «Да, он просил меня быть его оппонентом. Я отказался. Потому что не являюсь специалистом в этой сфере».
Прокурор: «Вам известны какие-либо статьи Квачкова?»
Ивашов: «Известны. Это были интересные научные публикации. Этими работами он участвовал в формировании облика Вооруженных сил России».
Прокурор: «Вы знакомились с какими-либо монографиями Квачкова?»
Ивашов: «Знакомился. Последняя — «Силы специальных операций» 2008 года издания».
Прокурор: «Известно ли Вам, что Квачков баллотировался в депутаты Государственной Думы?»
Ивашов: «Да, и когда посадили его, я считал, что все это провокация, потому что слишком непрофессионально все было сделано. И когда он баллотировался, я хотел помочь своему брату-офицеру и стал его доверенным лицом. В любом случае Госдума получила бы хорошего депутата, защищающего интересы избирателей и Российской армии. Когда его арестовали, мы анализировали данную ситуацию, и поняли, что это провокация».
Прокурор: «Почему Вы решили, что это провокация?»
Ивашов неторопливо рассуждает: «Пошел вал публикаций, что дача Квачкова рядом с дачей Чубайса. Я еще подумал, что там за дворец такой? Потом описывали вот этот прием — крутить кабель — прием подрывников сорок третьего года. Я военный человек и понимал, что тут явно след просыпан».
Судья насторожилась: «Какой след просыпан?»
Ивашов благодушно: «Мы анализировали в Военно-Державном союзе данную ситуацию, и входящие в Военно-Державный союз сотрудники правоохранительных органов говорили, что-де «след просыпан» — это когда дознание целенаправленно выводят на назначенных виновными людей».
Прокурор: «А про кабель сорок третьего года… Вы что имели в виду?»
Ивашов: «Я имел в виду, что это не современный уровень диверсионных операций».
Прокурор: «Квачков готовился как диверсант?»
Ивашов: «Квачков готовился как офицер спецназа, он воевал в Афганистане…».
«Остановитесь!» — рявкает судья, напрочь забыв про все гуманистические идеалы Страсбурга. Военный дипломат Ивашов вопросительно стал разглядывать руководящее кресло, столь недипломатично прервавшее его. А кресло продолжало топтать дипломатию: «Вот Вы — генерал-полковник! и…»
Свидетель Ивашов возвысил голос до командного: «Не стыдите меня этим!»
Кресло стушевалось до мягкого, извиняющегося голоска: «Леонид Григорьевич, Вы — уважаемый человек, безупречное лицо нашего общества, но тем не менее, м-м-м, несоблюдение закона все равно Вами производится…».
Прокурор: «Осведомлены ли Вы об уровне профессиональной подготовки Квачкова?»
Ивашов: «Да, по долгу службы я занимался трагедией в Таджикистане и знаю о роли Квачкова в прекращении там кровопролития».
На авансцену выдвигается специалист по провокационным вопросам адвокат Чубайса Шугаев: «А каков современный уровень диверсионных спецопераций?»
Ивашов объясняет: «Сегодня средства для спецопераций другие. Высокоточные. Робототехника. Когда проводится спецоперация, выставляется поле наблюдения, задействуются спутники».
Шугаев доволен: «Отлично. И так запросто можно это все достать простым гражданам?»
Ивашов соглашается: «Безусловно, нет. Но даже когда я служил в молодости в разведке, мы знали: один человек — один гранатомет и больше для такого дела ничего не нужно».
Шугаев недоволен ответом, но в нем еще теплится надежда срезать генерала: «Почему Вы считаете, что покушение на Чубайса — это инсценировка?»
Ивашов объясняет: «Применяемые сегодня средства есть и более простые, и более эффективные, и более надежные. На Кавказе вон из гранатометов то и дело лупят по этим постам, а здесь, видите ли, их достать невозможно. Да и когда идет бой, то хоть какую-то царапину кто-то да получает».
Штатский Шугаев с апломбом любителя детективных сериалов пытается оспорить генерал-полковника: «В уголовном деле во взрывотехнической экспертизе сказано, что разлет осколков составил 100 метров, а баротравма поражала в диаметре 60–80 метров».
Ивашов: «Ну что ж, имитация была проведена специалистами достаточно высокого уровня, так чтоб никто не пострадал, но с явными просчетами».
Шугаев не желает сдаваться и в ход пускает ложь: «Но вот пострадала же машина Вербицкого! Вот задело, задело же Игоря Вербицкого!»
Иван Миронов смеется над неловкой подделкой Шугаева. Судья немедленно струнит защиту: «Подсудимый Миронов предупреждается о недопустимости нарушения порядка в судебном заседании и смехе. Ваш смех изо дня в день вызывает… м-м-м. Нет, не скажу, что он вызывает». Однако вопрос Шугаева все-таки снимает, выразившись очень аккуратненько: «Адвокат допустил отступление от содержания исследования доказательств».
Шугаев меняет сферу своих интересов: «Вы читали книгу Бориса Миронова «Иго иудейское»?
Ивашов: «Обязательно пролистывал. Так же, как и другую его работу — про Чубайса. Вы поймите: мне важны факты, а выводы я делаю сам. А когда приводятся факты того, как наносится ущерб стране, и это связано с именем Чубайса, я не нахожу ни одного его шага, ни одного мероприятия, которое он проводил, и оно было бы на пользу всему обществу».
Шугаев топорщится из последних сил: «Вы сказали, что Иван Миронов — патриот. В чем это выражается?»
Ивашов: «Я видел на конференции, как он отвечал мордовским студентам, которые говорили, что если бы вот немцы нас оккупировали в сорок первом, мы бы жили сейчас, как в Германии. Он очень резко выступил тогда против них, что это наша Родина, и мы должны любить свою Родину. И в своей диссертации и книге он доказывает, что продажа Аляски — непатриотический шаг, зря мы ее продали, можно было ее удержать».
Подсудимый Найденов: «Гибель Чубайса могла бы повлиять на общеполитический курс страны в целом?»
Судья спешит снять вопрос о Чубайсе, как постоянном раздражителе публики, хотя свидетель и просит ее: «Можно я скажу в пользу Чубайса!» Но судья уже приготовила собственные вопросы: «Леонид Григорьевич, как Вы считаете, возможно ли сделать достоверные выводы о событии на основании газетных статей и иных сообщений в средствах массовой информации?»
Ивашов объясняет просто и доступно: «Да, можно. Есть такой метод, и у нас, военных, он применяется — метод моделирования. Собираются все факты, изучается степень их достоверности. Все сопоставляешь, и модель все может сказать. На основании всего этого я и делаю вывод, что это была имитация. До деталей».
Судья: «Что Вы понимаете под словом «имитация»?
Ивашов: «Имитация — это проведение ложной операции, которая скрывает истинные цели».
Судья: «Моделирование событий позволило сделать Вам вывод о том, каковы цели имитации?»
Ивашов: «Это может быть столкновение чьих-либо интересов, возможно, это делали, чтобы протолкнуть какую-то букву закона, ужесточающую положение, иногда это делается, чтобы вывести из игры какую-либо политическую силу или просто личность».
Прокурор Каверин с последней надеждой: «Исключаете ли Вы, что происшествие 17 марта 2005 года является неудавшейся специальной операцией?»
Ивашов не оставляет от прокурорской надежды даже песчинки: «Когда моделируешь эту ситуацию, то вылезает столько глупостей, что вывод один: это может быть только провокация».
«Это — профанация, а не спецоперация», — уверены военные (Заседание сорок пятое)
Слово «свидетель», происходящее от глагола «видеть», — очень емкая категория в юриспруденции. Свидетель — это не обязательно только очевидец события. В отношении к человеку, обвиняемому в преступлении, это также лицо, знающее о нем факты, которые доказывают возможность или невозможность совершения им преступления, свидетель — это и лицо, которое может подтвердить непричастность обвиняемого к преступлению, это даже лицо, которое слышало от кого-то о готовящемся преступлении, словом, любой человек из окружения обвиняемого может в той или иной степени являться свидетелем по его делу, рассматриваемому в суде.
Разумеется, следователи, ведущие дело, не больно-то утруждают себя бременем объективного рассмотрения всех свидетельских показаний, как в пользу, так и в урон обвиняемых. Они группируют свидетельства лишь тех, кто вписывается в канву начертанного следователем «как это было» и может подтвердить вину назначенного им в преступники человека. Так что о свидетелях невиновности обвиняемого должна озаботиться защита. Она и заботится по мере своих сил. Но что греха таить, силы эти по сравнению с возможностями, предоставляемыми судом обвинению, весьма не равные.
Вот и на этот раз, когда защита привела своих свидетелей и адвокат подсудимого Квачкова Першин заявил ходатайство об их допросе, судья Пантелеева вновь продекларировала о неравенстве, как деле, само собой разумеющемся: «Суд предупреждает сторону защиты, что свидетель может быть допрошен только по фактическим обстоятельствам дела. Если будут поставлены вопросы, не относящиеся к фактическим обстоятельствам дела, суд прервет свидетеля и удалит его из зала», — и звука подобного не произносила она, когда своих свидетелей выставляло обвинение.
Свидетель Паньков Вадим Иванович, полковник спецназа, сорокалетний, плотный, налитой спокойствием, силой и уверенностью. Звезда Героя России, поблескивавшая на его груди, судью и прокурора явно не обрадовала. О, если бы можно было потребовать у свидетеля снять ее с офицерского мундира, а заодно и мундир стянуть с его могучих плеч вместе с рядами орденских колодок, но таких полномочий суду наши законы пока еще не предоставили.
«Знаете ли Вы подсудимых?», — начал допрос адвокат Першин.
Паньков знал Квачкова, Яшина и Найденова, с подсудимым Мироновым никогда прежде не встречался.
Першин: «Когда и при каких обстоятельствах Вы познакомились с Квачковым?»
Паньков говорит с усилием, мешают шрамы тяжелого ранения, заметно прочертившие лицо: «С Квачковым я познакомился в 2003 году на сборах частей спецназа в Краснодаре».