Адвокат Михалкина договаривает: «То есть, мы сейчас будем скрывать от присяжных заседателей эти документы, которые были получены прокурором…».
Судья Пантелеева как глушилка: «Уважаемые присяжные заседатели! Оставьте, пожалуйста, без внимания заявление адвоката Михалкиной о том, что от вас что-либо скрывается!»
Оксану Михалкину родители голосом тоже не обидели: «Потому что там, в этих расписках…».
Судья в ужасе от того, что Михалкина сейчас договорит, что прокурор представил суду явную подделку, которую она, судья Пантелеева, несмотря на очевидную фальсификацию расписок и резонные возражения защиты, разрешила включить в число допустимых документов. Фемида начинает орать так, что дребезжит диктофон от воспроизведения ее истошного крика: «Остановитесь, Михалкина! Остановитесь, я сказала!»
В поддержку Михалкиной, как в атаку, в полный рост поднимается Першин: «Представьте документы на обозрение присяжным, пусть увидят, что там представил прокурор!»
Судья Пантелеева в отчаянии торопливо выпроваживает вон народных судей: «Пройдите, пожалуйста, в совещательную комнату!»
Пока присяжные покидают зал, Першин упрекает судью: «Зачем Вы вводите их в заблуждение!»
Судья Пантелеева, и угрожая, и моля одновременно: «Остановитесь, пожалуйста, не разговаривайте. Не разговаривайте, Першин. Остановитесь!»
Как только дверь за присяжными закрылась, Першин выступает с ходатайством: «Ваша честь, прошу представить на обозрение присяжным заседателям документы, которые Вы разрешили по ходатайству прокурора приобщить к материалам дела, в первую очередь копии расписок, которые представляют идентичные копии одного и того же документа».
В ответ прокурор Каверин обиженно без прежнего напора: «Требование, которое изложил господин Першин, не основано на Законе, поскольку осматривать по Закону присяжные заседатели могут только вещественные доказательства. (То, что к вещественным доказательствам уголовно-процессуальный кодекс относит документы, и что присяжные просмотрели уже десятки бумаг, прокурор вроде как и забыл. — Л.К.). Сомнения адвокатов, что данные сообщения сфальсифицированы, хочу отнести к их личному мнению и прошу эти претензии предъявить к мировому судье второго участка города Конаково, откуда получены данные сообщения»…
Эксперт обвинения подтвердил правоту защиты (Заседание пятьдесят седьмое)
Вчера в теленовостях господин премьер-министр, посетивший археологические раскопки в Великом Новгороде, восхитился судебной системой древнего города. Там, среди останков судебного здания XII века, нашли берестяную грамоту с «исковым заявлением», излагающим суть тяжбы восьмисотлетней давности. А спустя пять лет на том же месте откопали грамотку с судебным решением по той самой тяжбе. Пока премьер, с детской наивностью принявший временной интервал между находками за сроки рассмотрения дела в древнерусском суде, растекался от умиления схожестью судебной волокиты древности и современности, слушатели судебного процесса по делу о покушении на Чубайса перешагнули пятилетний рубеж бесконечного разбирательства, домучиваемые аномальной июльской жарой и прокурором Кавериным, представляющим в дополнениях все новые и новые аргументы обвинения.
В качестве первого аргумента явился свидетель Громаков Валерий Алексеевич, начальник отдела анализа качества работы телесетей в АО «Мобильные телесистемы». Среднего роста, темноволосый, с сединой, с явными следами высшего технического образования на лице, которые обычно именуются интеллектом, вооруженный заранее заготовленными бумагами.
Прокурор Каверин: «Сообщите суду, какие базовые станции располагаются в районе населенного пункта Жаворонки?»
Громаков с готовностью читает по бумаге: «55/64, 64/76, 55/55, 671, 44/26, 539».
Прокурор: «Базовые станции имеют не только номера, но и географические координаты. Адреса соответствуют действительному расположению станций?»
Громаков: «Да, это адреса базовых станций».
Прокурор: «Каков радиус действия базовых станций?»
Громаков: «Зона обслуживания довольно условна, зависит от высоты подъема антенны, от наличия препятствий, леса, например…». Он выуживает из вороха своих бумаг листы, расцвеченные радужными диаграммами, цвета на них — синий, зеленый, желтый — представляют, как поясняет специалист, «больший или меньший уровень сигнала».
Прокурор: «Каким образом получены эти данные?»
Громаков: «При помощи программного обеспечения затухания радиоволн в зданиях, в лесу, в автомашинах. Но в реальности, конечно, могут быть другие данные».
Прокурор, как скалолаз по отвесной стене, где зацепиться не за что, упорно карабкается к желанному для него ответу: «На каком удалении осуществляется уверенный прием от этих базовых станций?»
Громаков, наконец, догадывается, что от него требуют: «Три-четыре километра». Потом на секунду задумывается, вздыхает, как бы извиняется за правду, и выдает: «Но хочу оговориться. Эти расчетные данные сделаны как бы при отсутствии других базовых станций. В сети станций зоны их действия будут несколько иные».
Прокурор явно огорчен и даже не пытается скрыть своего настроения: «Мы в суде исследовали детализацию телефонных соединений подсудимого, речь идет о 12 марта. Я оглашу ее целиком: 10.58 — базовая станция 539, первый сектор… 12.47 — базовая станция 55/64, третий сектор… Можно высказаться определенно о месте нахождения абонента?»
Громаков тычет пальцем в распечатку карты: «Наиболее вероятно, абонент находится вот в этом районе, к юго-западу от Жаворонков».
Прокурор вкрадчиво уточняет: «На Митькинском шоссе?»
Громаков смущенно, словно оправдываясь перед прокурором за истину: «Нет, где-то между железной дорогой, Минским и Митькинским шоссе».
Прокурор поспешно его прерывает: «Понял. Теперь по 10 марта …» и хлопотливо перечисляет время звонков, номера базовых станций: «Определенно можно сказать, где находится абонент?»
Громаков вновь по-сократовски морщит нос: «Определенно нельзя».
Тогда прокурор задает вопрос в более либеральной формулировке: «По данным сведениям Вы можете ОРИЕНТИРОВОЧНО указать местонахождение абонента?»
Громаков улавливает мольбу и, понимая, что «ориентировочно» снимает с него всякую ответственность, выдает на-гора давно ожидаемое обвинением: «Ориентировочно — это перекресток Минского и Митькинского шоссе».
Прокурор с заново родившейся надеждой на смышленость свидетеля: «То, что абонент обслуживался различными базовыми станциями, означает ли, что абонент находился в движении?»
Громаков незадачливо крушит надежду: «Однозначно сказать сложно. Находясь в одной и той же точке, просто поворачиваясь, или выходя из машины, или перекладывая аппарат из руки в руку, при понижении уровня сигнала, сигнал автоматически подхватывает другой сектор — лучший для обслуживания. Абонент мог двигаться, мог не двигаться. Сложно сказать».
Погасший, словно свечка, прокурор садится на свое место.
Адвокат Першин: «Когда Вы начали использовать данную модель расчетов фиксации звонков базовыми станциями?»
Громаков с гордостью за фирму: «Более восьми лет».
Першин: «А реально, на местности, проверял ли кто-нибудь точность данной детализации телефонных соединений?»
Громаков растерянно: «На местности? Нет».
Першин: «Ваши объяснения основываются только на теоретических расчетах?»
Громаков: «Ну да, на теоретических».
Першин задает главный вопрос: «По детализации телефонных соединений можете указать точное местонахождение абонента?»
Громаков: «Точное? Нет».
Першин: «Вы можете представить суду изменение радиуса действия базовых станций на 2004–2005 годы?»
Громаков виновато, чувствует, что очень огорчает прокурора: «Нет».
Наступает черед подсудимого Миронова проверить свои расчеты мнением специалиста: «Чем Вы можете объяснить, что 12 марта базовые станции фиксируют звонки одного и того же абонента сначала из Крекшино, а через минуту за десять километров из Жаворонков?»
Громаков честно: «Не могу ответить».
Миронов завершает: «Вы используете определения «наиболее вероятно», «скорее всего», «ориентировочно», «приблизительно», так можно ли точно установить местонахождение абонента?»
Громаков: «Только район. Точного местоположения назвать невозможно».
Специалист Громаков, облегченно выдохнув, покидает зал. Прокурор Каверин, вытирая пот со лба, принялся энергично и любовно перетряхивать коврики-лежаки с Митькинского шоссе, явно подражая при этом проныре-торговцу персидскими коврами с восточного базара. Не важно, что коврики не переливали волшебной игрой сказочных красок, наоборот, были очень грязны, на что обратил внимание адвокат Алексей Першин, но судья Пантелеева тут же поспешила заверить присяжных заседателей, что это специальный порошок для выявления папиллярных узоров пальцев, которые могли остаться на ковриках. Но если пройдоха с восточного базара трясет энергично ковром перед носом покупателя, желая его поразить красотой товара и поиметь на том барыш, что за барыш был у прокурора Каверина, точно так же трясущего грязными ковриками перед носом изнывающих от жары присяжных заседателей? О, всемогущая жара! ни мало ни много прокурор Каверин решил опровергнуть разом всех, и следователей, составивших протокол на месте происшествия, и экспертов, трудившихся над ковриками в криминалистическом центре ФСБ, и Квачкова, убедительно доказавшего на суде, что коврики с Митькинского шоссе никакого отношения к подсудимым не имеют. Каверин решил прямо тут же на глазах изумленных присяжных все коврики перемерить и пересчитать. Для чего он это делал, где и на каком законном основании сможет он потом сослаться «Как показали мои измерения…» — разумному объяснению не поддается, разве что жара! Да, пожалуй, жара — единственно здравое объяснение поведения прокурора Каверина в этом судебном заседании, ведь он не только перемеривал, как старательный портняжка, но еще и сыпал многочисленными цифрами в абсолютно новых понятиях измерения. Вместо привычных единиц измерения, пригодных для ковриков — длина, ширина, толщина, прокурор Каверин надиктовывал своему добровольному ассистенту адвокату Котоку три новых параметра измерения: «в свободном положении» (это когда коврик просто лежал на столе), «в расправленном положении» (это когда коврик распрямляли и растягивали Каверин с Котоком в три руки, четвертой Каверин мерил), «в прижатом положении» (это когда на коврик всей недюжинной массой наваливался Коток). При каждом новом измерении каждый коврик к великому удовольствию Каверина подрастал на один — три сантиметра.