ны. Я не назову Жака Сайара умной в том, что не касается её искусства, как не назову её женщиной. Она делает мужскую работу под мужским именем, имеет волю десяти самых храбрых людей, которых я когда-либо знал, и я не постыжусь сказать тебе, что боюсь её больше, чем любого другого человека на Земле. Я порвал с ней однажды, – мрачно проговорил Раффлс, – но я знаю её, как никто другой. Если бы меня спросили, с кем в Лондоне я менее всего хотел бы столкнуться, я бы назвал Жака Сайара.
То, что он никогда раньше не называл её имя в моем присутствии, было столь же характерным, как и сдержанность, с которой Раффлс говорил о своих прошлых отношениях и даже о содержании их разговора в гостиной.
Это был для него вопрос принципа и именно, тот, который мне нравится вспоминать. «Никогда не рассказывай ничего о женщине, Банни», – говаривал он. И он вновь сказал это сегодня вечером, но с таким внутренним усилием, как будто его рыцарственность подвергается тяжкому испытанию.
– Именно! – подхватил я. – Если не хочешь, чтобы выдали тебя.
– Ты прав, Банни! В этом-то и…
Его слова сорвались с губ, и их было уже не вернуть назад. Я попал в яблочко.
– Значит, она угрожала тебе, – понял я. – Верно?
– Я этого не говорил, – ответил он холодно.
– И она жена этого клоуна! – продолжал я.
– Почему она за него вышла замуж, – пробормотал Раффлс, – для меня настоящая загадка.
– Так обычно и бывает, – сказал я, наслаждаясь своей неожиданной ролью мудреца. – Она южных кровей?
– Испанка.
– Тогда она будет настаивать, чтобы ты сбежал с ней, старина, – пришёл я к выводу.
Раффлс, ходивший по комнате, на миг остановился. Да, она уже начала донимать его этим! Удивительно, насколько догадливым может быть любой дурак в делах своего друга.
Но Раффлс возобновил своё хождение без единого слова, и я вернулся к теме, которая казалась мне менее опасной.
– Значит, ты послал её в Эрлз-Корт, – задумчиво произнёс я и он, наконец, улыбнулся.
– Тебе будет интересно услышать, Банни, – начал он, – что я теперь живу в «Семи циферблатах», а Билл Сайкс и в подмётки мне не годится. Стоило ей щёлкнуть пальцами и моё старое полицейское досье выплыло бы на свет, но оно не идёт ни в какое сравнение с тем, что я наплёл ей о своих текущих делах. Я поведал ей, что упал так низко, как только можно упасть. Я проводил ночи в парках и воровских притонах «Семи Циферблатов». Если я и был прилично одет, то лишь потому, что я украл костюм в долине Темзы прошлой ночью. Я возвращался в свою берлогу, когда пустая площадь и её открытое окно стали для меня непреодолимым искушением. Ты бы слышал, как я умолял её позволить мне идти своим путём в объятия дьявола. Я клялся, что моим финалом станет падение в преисподнюю.
– Ну ты и наплёл, – прокомментировал я.
– Это было необходимо тогда и дало результат. Она позволила мне уйти. Но в последний момент она сказала, что не верит, что я грешен настолько, насколько считаю, а после этого состоялась та сцена на балконе, которую ты пропустил.
И на этом всё. Я не мог не сказать ему, что он отделался намного легче, чем того заслуживал за то, что вошёл туда. В следующий момент я уже жалел о своих словах.
– Если отделался, – с сомнением проговорил Раффлс. – Мы слишком близкие соседи, и я должен изображать из себя неподвижного под пристальным надзором старины Теобальда. Полагаю, мне лучше залечь на дно и ещё раз поблагодарить богов за то, что они на время сбили её с моего следа.
Мы продолжили обсуждать столь животрепещущую тему, но через несколько минут звук электрического звонка заставил нас резко умолкнуть.
– Это доктор? – спросил я с надеждой, мысленно содрогаясь от ужаса.
– Всего лишь один звонок.
– Тогда почтальон?
– Ты же знаешь, что он стучит в дверь и никогда не приходит в это время.
Звонок снова подал голос, но теперь он и не думал замолкать.
– Иди, Банни, – сказал Раффлс решительно. Его глаза сверкали. На губах застыла решительная улыбка.
– И что мне сказать?
– Если это леди, то проводи её сюда.
Это была та дама, всё ещё в своём вечернем плаще, с её прекрасной копной тёмных волос под капюшоном, с сердитым лицом и презрением в глазах. Вблизи она была даже красивее, чем я думал, и её красота была красотой уверенной женщины, но её злость застала меня врасплох, когда я подошёл к двери. Наш коридор был довольно узким, как я часто говорил, но я не рискнул преградить путь этой женщине, хотя она не удостоила меня и словом. Я был даже рад вжаться в стену, когда эта воплощённая ярость прошелестела мимо меня в освещённую комнату с открытой дверью.
– Значит, вот оно – твоё воровское логово! – вскричала она с убийственной насмешкой.
Я стоял на пороге и Раффлс взглянул в мою сторону, высоко подняв брови.
– Конечно, в прошлом у меня были дома и получше, – произнёс он, – но тебе не нужно называть мою квартиру абсурдными именами перед моим человеком.
– Тогда отправь своего «человека» заняться делом, – ответила Жак Сайар с неприятным ударением на слове «человек».
Но когда дверь была закрыта, я услышал, как Раффлс уверял её, что я ничего не знаю, что он настоящий инвалид, который был охвачен внезапным безумным искушением, и всё, что он рассказал ей о своей жизни, было ложью, чтобы скрыть своё местонахождение, но во всём, что он говорит теперь, она может убедиться, не покидая этого здания. Как оказалось, она уже всё выяснила, заглянув сначала к привратнику. И мне думается, ей было всё равно, какая из этих историй правдива.
– И ты подумал, что я могу пройти мимо тебя, когда ты в инвалидном кресле, – произнесла она, – в тот раз или в любой другой, не ощутив всем сердцем, что это ты!
II
– Банни, – обратился ко мне Раффлс, – мне ужасно жаль, старина, но тебе придётся уйти.
Прошло несколько недель с момента первого внезапного визита Жака Сайара, но было много других в разное время дня, в то время как Раффлс был вынужден как минимум однажды посетить её студию на соседней площади. Эти вторжения поначалу забавляли его и доставляли мне намного меньшее беспокойство, чем он предполагал. По его словам, у этой женщины были добрые намерения, в конце концов ей можно доверять, она способна сохранить его тайну. Однако для меня было очевидно, что Раффлс ей не доверял, и что его притворство в этом вопросе было преднамеренным, чтобы скрыть, насколько он находился в её власти. Иначе не было бы никакого смысла скрывать что-либо от единственного человека, который владел тайной его личности.
Но Раффлс считал, что стоит потратить время на то, чтобы держать Жака Сайара в заблуждении относительно его здоровья, в чём ему невольно помог доктор Теобальд, который действительно подтвердил, что я являюсь медбратом и, как и сам доктор, ничего не знаю о прошлом господина Матурина. «Так что тебе не о чём беспокоиться, Банни, – заверил Раффлс, – она думает, что ты ничего не знал тем вечером. Я же говорил тебе, что она не отличается умом в других сферах жизни. Но какая у неё сила воли!».
Я сказал Раффлсу, что он правильно поступил, что не впутал меня в это, но кажется, что мы пытаемся завязать мешок, из которого уже сбежала кошка. В ответ он признался, что с такой женщиной всегда нужно быть настороже. Вскоре после этого разговора Раффлс, выглядевший не лучшим образом, отступил на последнюю линию обороны, а именно на свою кровать. Я не сразу понял, к чему эти ухищрения, но позже убедился, что некоторый смысл в них, определённо, был, поскольку мне было сравнительно легко не впустить даже Жака Сайара в его спальню, ссылаясь на строгий запрет доктора Теобальда и, доверяя моему положению в доме, она отступала. И мы могли прожить ещё один день в мире и покое. Затем стали приходить письма от неё, доктор навещал Раффлса всё чаще и наконец последовало моё нежданное увольнение, которое требовало разъяснений.
– Уйти? – эхом отозвался я. – Куда?
– Это всё осёл Теобальд, – объяснил Раффлс. – Он настаивает.
– На том, чтобы я ушёл насовсем?
Он кивнул.
– И ты согласен с этим?
У меня не было слов, чтобы выразить всё моё унижение и отвращение, но ничто не могло сравниться с моим удивлением. Я предвидел почти все мыслимые последствия безумного поступка, который привёл к этим неприятностям, но добровольное разделение между мной и Раффлсом, конечно, никогда в них не входило. И я был уверен, что он не думал об этом до сегодняшнего визита нашего вздорного доктора. Раффлс выглядел раздражённым, когда он известил меня об этом, лёжа в своей постели, и я видел его сочувствие, когда он привстал с нахмуренным лицом.
– Я должен исполнить, что он говорит, – поведал Раффлс. – Он спасает меня от нашей знакомой и у меня есть обязательство перед ним. Могу сказать, что мы спорили о тебе последние полчаса, Банни. Бесполезно. Этот идиот невзлюбил тебя с первого взгляда. И он сказал, что не будет навещать меня, если я не выполню его условие.
– Значит, он собирается навещать тебя до твоей смерти, да?
– Всё идёт к тому, – сказал Раффлс, глядя на меня тяжёлым взглядом. – Во всяком случае, он очень пригодился мне в данной ситуации, а дальше я должен справиться сам. Ты даже не знаешь, что происходило в эти несколько недель, Банни. И мои принципы запрещают мне говорить об этом даже сейчас. Вот ты, например, сбежал бы с этой женщиной против своей воли или допустил, чтобы о твоём существовании узнал весь мир и полиция в частности? Вот главная проблема, которую мне пришлось решить, и в качестве временной меры я выбрал болезнь. Я и в самом деле болен. А сейчас что прикажешь мне делать? Я обязан был рассказать тебе обо всём, Банни, пусть даже это идёт вразрез с моими принципами. Она заберёт меня в «мир, где всегда светит солнце, и нам нечего будет бояться», и она «вернёт меня к жизни и любви!». Артистический темперамент вкупе с дьявольской силой воли – страшная смесь, Банни!
Раффлс разорвал письмо, из которого он прочитал эти пикантные строки, и откинулся на подушки с усталым видом настоящего инвалида, которого он, казалось, мог изобразить в любой момент. Но на этот раз он выглядел так, как будто ему и вправду стоило находиться в постели, и я использовал этот факт в качестве аргумента, чтобы отстоять своё место подле него вопреки желанию Теобальда. В городе бушевал тиф, эта осенняя зараза буквально висела в воздухе. Неужели он хочет, чтобы я покинул его именно тогда, когда он может подцепить серьёзную болезнь?