– Ты же знаешь, что я не хочу этого, мой дорогой друг, – устало сказал Раффлс, – но Теобальд настаивает, и я не могу бороться с ним сейчас. Не то чтобы мне действительно было важно, что происходит со мной сейчас, когда эта женщина знает, что я нахожусь в мире живых. Она расскажет об этом, я уверен, и в лучшем случае меня будет ожидать скандал и преследование – то, чего я так старательно избегал все эти годы. Теперь я хочу, чтобы ты нашёл какое-нибудь тихое место, а затем сообщил мне адрес, чтобы у меня был порт, когда разразится шторм.
– Вот это другой разговор! – закричал я, мгновенно позабыв уныние. – Я уж было подумал, что ты хочешь бросить меня!
– Как это похоже на тебя, подумать о чем-то подобном, – ответил Раффлс с упрёком, который даже обрадовал меня после подобного потрясения. – Нет, мой дорогой кролик, ты должен вырыть для нас новую нору. Попробуй вниз по Темзе, в каком-нибудь тихом уголке, который выбрал бы человек литературного склада ума. Я часто думал, что в таком месте можно использовать лодку для разного рода вылазок. Если уж Раффлсу придётся ожить, то он должен быть Раффлсом на все сто! Также можно найти применение и велосипеду. Присмотрись к Хэм Коммон или Рохамптону, или подобной сонной дыре слегка на отшибе. Как заселишься, упомяни, что ждёшь своего брата из колоний.
Я согласился без малейшего колебания, поскольку у нас хватало денег на комфортное обустройство, и Раффлс выдал мне достаточную сумму на расходы. Более того, я был только рад искать новые свежие поля и пастбища – это фигуральное выражение я предпочёл истолковать буквально. Я устал скрываться в нашей маленькой душной квартире, особенно сейчас, когда у нас появились деньги, и мы могли позволить себе условия получше. В последнее время я проворачивал дела с мрачноватого вида скупщиками краденного, в результате чего плоды труда лорда Эрнеста Белвилла теперь окончательно стали нашими. Последующие осложнения с появлением женщины стали намного более опасными, особенно учитывая раздражающее поведение Раффлса, из-за которого всё началось. Но он уже понёс наказание и я надеялся, что он выучил свой урок и не будет поступать столь неблагоразумно на новом месте.
– Если только у нас получится, Банни! – ответил он, когда я взял его за руку и сказал, что с нетерпением жду нашей новой жизни на новом месте.
– Ну конечно же, получится! – воскликнул я, скрывая грусть от расставания и его нынешнего вида.
– Я не совсем уверен, – мрачно поделился он. – Моя жизнь в чужих руках, и я должен вырваться из этой цепкой хватки.
– Я буду ждать, сколько потребуется.
– Хорошо, – сказал он, – но если я не приеду в течение десяти дней, я не приеду никогда.
– Лишь десять дней? – отозвался я. – Да это пустяк!
– Многое может произойти за десять дней, – ответил Раффлс всё тем же унылым тоном. С этим он протянул руку во второй раз, пожал мою и быстро разжал пальцы, это внезапное прощание оставило меня без слов.
В конце концов я покинул квартиру в глубоком унынии, не в силах решить, действительно ли Раффлс был болен, или его усталость лишь следствие его внутреннего беспокойства. А у подножия лестницы инициатор моего увольнения, прощелыга Теобальд, распахнул свою дверь и остановил меня.
– Уходите? – потребовал ответа он.
Вещи в моих руках явно говорили о моем уходе, но я бросил их у его ног, чтобы объясниться с ним здесь и сейчас.
– Да, – ответил я яростно, – благодаря вам!
– Что ж, приятель, – начал он, с внезапно разгладившимся и посветлевшим лицом, как если бы с его плеч упал тяжёлый груз, – мне не доставляет удовольствия лишать кого-либо занимаемой должности, но вы никогда не были медбратом, и вы знаете это также хорошо, как и я.
Я стал прикидывать, что он имел в виду и как много он на самом деле знал, и потому промолчал. «Зайдите ко мне на минуту», – продолжил он, когда я пришёл к заключению, что он ничего не знает. Отведя меня в свой кабинет, доктор торжественно вручил мне, в виде компенсации, соверен, который я столь же торжественно опустил в карман с таким благодарным видом, как если бы в других карманах у меня не лежало полсотни таких же монет. Теобальд совершенно забыл мой социальный статус, о котором он сам подробно расспрашивал при первой встрече, он так и не привык относиться ко мне, как к джентльмену, и я не думаю, что он сможет улучшить свою память с помощью того высокого стакана, который он как бы невзначай задвинул за рамку с фотографией, когда мы вошли.
– Прежде чем я уйду, я хотел бы кое-что узнать, – сказал я, обернувшись у двери, – на самом ли деле господин Матурин болен или нет?
Разумеется, я имел в виду в настоящий момент, но доктор Теобальд встрепенулся, как рекрут, услышавший голос своего сержанта.
– Конечно же, – огрызнулся он, – настолько болен, что ему нужен по-настоящему профессиональный медбрат.
С этими словами он закрыл дверь перед моим носом, мне пришлось пробираться в темноте, и, пока я шёл наощупь, меня одолевали сомнения, понял ли он, что я имел в виду и ответил ли он правду.
Но, несмотря на мою печаль от всего произошедшего, я получил настоящее удовольствие от следующих нескольких дней. На мне была приличная одежда с полными карманами денег и больше свободы тратить их, чем это было возможно в постоянном обществе человека, чьё передвижение по городу было осложнено тем, что, по всеобщему мнению, он был мёртв. Раффлс был столь же смел, как прежде, и я любил в нём эту черту характера, в профессиональных делах он мог пойти на любой риск, однако множество невинных развлечений, доступных мне, были бы для него чистым безумием. Он не мог даже посмотреть с шестипенсовых мест крикетный матч на площадке Лордс, где джентльмены играли без него всё хуже и хуже. Он никогда не путешествовал по железной дороге, а поужинать вне дома он рисковал только ради осуществления профессиональных планов. По сути, Раффлс больше не мог показать своё лицо, где бы и когда бы то ни было. Более того, после полученного им урока, я предвидел повышенную осторожность с его стороны и в будущем. Но моё положение было не столь неблагоприятным и хотя то, что было хорошо для Раффлса, было хорошо и для меня, пока мы были вместе, я не видел никакого вреда в том, чтобы воспользоваться возможностью получать удовольствие.
Так я размышлял в кэбе по дороге в Ричмонд. По нашему общему мнению, Ричмонд был одним из лучших мест для отступления в пригород, которого так желал Раффлс, и путь в тщательно выбранном экипаже, безусловно, был самым приятным способом добраться туда. Через неделю или десять дней Раффлс должен был написать мне в почтовое отделение Ричмонда, но по крайней мере неделю я буду наедине с собой. Было весьма приятно откинуться в комфортабельном кэбе слегка наискосок, чтобы видеть своё отражение в зеркале заднего вида, которое стало почти таким же улучшением этих экипажей, как и резиновые шины. На самом деле я был довольно привлекательным юношей, если можно называть себя так, достигнув тридцатилетнего возраста. Я не мог похвастать ни впечатляющими чертами лица, ни своеобразной чарующей выразительностью, которая делала Раффлса непохожим ни на кого другого. Но сама эта уникальность и была опасна – Раффлса невозможно было забыть или перепутать, тогда как меня трудно было отличить от сотен других молодых людей Лондона. Добродетельным людям это может показаться невероятным, но тюремное заключение не оставило на мне никакого внешнего отпечатка и я достаточно тщеславен, чтобы полагать, что совершённое мною зло никак не отражается на моем лице. В этот день меня поразила чистота и свежесть моего лица, и несколько даже огорчила общая невинность облика, отражённого в зеркале. Мои пшеничного цвета усы, которые я отрастил за время затянувшегося отпуска, имели самый неутешительный размер и становились абсолютно невидимы при ярком свете, если не использовать воск. Глядя на это лицо, было трудно сказать, что перед вами отчаянный уголовник, который уже «отмотал срок» и заслужил ещё несколько, поверхностный наблюдатель мог бы даже предположить, что я глуповат.
Во всяком случае, передо мной не захлопнут дверь первоклассной гостиницы без видимых причин и я не без удовлетворения скомандовал извозчику направиться к «Звезде и Подвязке». Я также пожелал проехать через Ричмонд-Парк, хотя он и предупредил меня, что такой маршрут значительно увеличит расстояние и, соответственно, стоимость поездки. Была осень и я подумал, что сейчас самое время полюбоваться красками природы. Я научился у Раффлса ценить подобную красоту даже во время очередного опасного предприятия.
Я упоминаю здесь об этом маленьком событии лишь потому, что, как и большинство удовольствий, оно было чрезвычайно кратковременным. Мне было очень комфортно в гостинице «Звезда и Подвязка», которая была настолько пуста, что мне достался номер, достойный принца, где я мог наслаждаться лучшим из всех видов (по моему патриотическому мнению) каждое утро, пока я брился. Я прошёл много миль по превосходному парку, по пустошам Хэма и Уимблдона, а однажды дошёл до самого Эшера, где мы когда-то оказали услугу одному почтенному жителю этого восхитительного местечка. Именно в Хэме, который Раффлс считал особенно желанным, я нашёл почти идеальное убежище. Это был коттедж, где комнаты, как я узнал, обычно сдавались на лето. Хозяйка коттеджа, добродушного вида дама, была очень удивлена, получив мою заявку на зимние месяцы. Но я давно обнаружил, что слово «писатель», произнесённое с придыханием, как правило, объясняет любую невинную странность в поведении или внешнем виде, а иногда и требует чего-то в этом духе для пущей убедительности. Данный случай не стал исключением, поэтому, когда я с порога сообщил, что могу писать только в комнате с окнами на север, питаясь исключительно бараньими отбивными и молоком, а на случай ночного вдохновения мне необходима холодная ветчина в гардеробе, моя принадлежность к литературе стала несомненной. Я заплатил за месяц вперёд и погрузился в ужасную хандру, пока не истекла неделя, после которой Раффлс мог появиться в любой момент. Я объяснял своё поведение тем, что вдохновение всё никак не приходит, и спросил, не была ли баранина из Новой Зеландии.