Это Яридана посадят в клетку и будут натравливать на других таких же зверенышей-мальчишек, а учитывая сущность маленького охотника, драться он будет вовсе не с людьми.
И ему тоже, как и ей самой, буквально вобьют в голову эту философию арены: бей ты, пока не убили тебя. Ему и другим мальчишкам деревни. Тем, кто помладше. Как сын Дарамана и Мелины. Ему всего на год больше, чем Яридану.
А мальчиков-подростков – тех самых, с которыми Мишка тренируется почти каждый день на поляне, – просто убьют.
Женщин и старших девочек изнасилуют. Даже тех, у которых и грудь еще не выросла. А потом войско уйдет, оставив здесь пепелище, трупы и горе. Разрушенные жизни.
Нет, не хотела Мишка никому здесь такой судьбы. Они не заслуживают такого.
А она заслуживала? Нет. Она тоже была ни в чем не виновата. Но это не значит, что нужно ненавидеть всех, кому повезло больше тебя.
Айгир был прав. Тогда после драки с Ярой Мишка пропустила его слова мимо ушей. Отмахнулась. А сейчас чувствовала их очень хорошо.
Здесь тоже у всех жителей своя судьба, свои беды, свое горе. Но они берегут в себе то зернышко человечности, которое и делает их такими.
Ей с ними было тепло. Было уютно. Здесь она перестала тяготиться присутствием людей. Даже Яры. Пусть она кричит, ругается, угрожает. Пусть делает пакости, ссорится с ней. Нестрашно. Она все равно одна из здешних. А значит – родная. «Своя».
Боги, как же не хочется уходить!
Но Мелифор поставил ей ультиматум.
Три дня.
Три дня на то, чтоб убить двоих из самых дорогих ей людей здесь и во всем мире.
Мишка зажмурилась. В ее воображении всплывали, как пробирается к щиту гигантская «свора» хозяина Веграна, как точат оружие тренированные убивать солдаты, как по ночному стойбищу витают хохоток и возбуждение перед скорым боем и возможной добычей. А в главной палатке сидят с флягой вина хозяин Вегран и это чудовищное умертвие Мелифор.
Мишка встала с постели. Не могла дальше лежать. Нужно что-то делать. Нужно действовать!
Три дня.
Ей осталось жить три дня. Если она не сделает то, ради чего ее купили. То, за что ей посулили самое желанное, что было у нее в этом мире, – свободу. Ради нее Мишка уже пошла на многое. Ради мысли о свободе она жила все эти годы и раз за разом выходила на арену, глотала мерзкое, подавляющее сущность оборотня пойло, мучилась от ломки и омерзения.
Так близко! Свобода была на кончиках пальцев. Вытяни руку и возьми. Всего одно задание. Два трупа и – поминай, как звали. Но ты гляди, как все вывернулось. Меньше месяца жизни здесь, и точка зрения Мишки сместилась если не на противоположную, то явно далеко от прежней.
Она по-прежнему хотела свою свободу. И она по-прежнему не хотела умирать.
Мишка шмыгнула в кухню. Сквозь приоткрытую дверь в соседнюю спальню слышалось сопение Айгира. Он что, храпит? Точно, всхрапывает. Бедная Найрани.
Медведица не стала обуваться. На цыпочках она прокралась к выходу и выскользнула на крыльцо, стараясь, чтоб не скрипнула и не стукнула входная дверь.
Четыре ступеньки крыльца и босые пальцы ног зарылись в низкорослую травку. Небо над головой казалось черным. Между горами зависли светло-серыми громадами тяжелые войлочные облака. В воздухе пахло влагой. Долина застыла. Ни ветерка, ни звука. Словно сама природа застыла, ожидая Мишкиного решения. Что она выберет?
Дом Микана смотрел на юг двумя открытыми окошками. Мишка прислушалась. Тихо. Но он дома. Она нутром чувствовала. Входная дверь не заперта. Мишка знала это. Здесь никто не запирает двери. Но Медведица не помнила, вдруг она скрипит. Поэтому Мишка, тщательно примерившись, нырнула в черный квадрат окна. Мягко ступили на дощатый пол комнаты босые стопы.
Несколько мгновений, пока глаза не привыкли к темноте, Мишка стояла, ощущая всей кожей пространство этого дома – по-мужски сдержанное и по-холостяцки простое. Его запахи, холодное синеватое поблескивание оружия на стене. В гостиную попала. Надо было в соседнее окно прыгать, но Мишка не была уверена, что он спит.
Рядом темным пятном вырисовывалось кресло. Мишка погладила кожаную обивку, скользнула пальцами по лакированному подлокотнику. Кресло отца Микана. Вот бы посидеть в таком. Да и вообще, здорово было бы иметь вещь, которая принадлежала кому-то очень близкому. Это как маленькая нить в прошлое. Связь с родным человеком, воплощенная в предмет. И не важно, что кожаная обивка кое-где вышеркалась, а на подлокотнике под пальцами ощущаются мельчайшие щербинки. Дело ведь не в самой вещи, а в том, какие воспоминания она навевает.
Разум бойца и убийцы сам по себе по привычке отмечал детали. Убить Микана ночью во сне было бы легко. На стене прорва разного оружия, живет один, окна и двери не запирает. Мишка сняла со стены один из ножей. Кожаная рукоять как влитая легла в руку.
Мишка тихо прошла через комнату и осторожно заглянула в дверь спальни.
Спит.
Большое тело силуэтом выделялось на фоне окна. Микан спал на животе, положив голову на согнутую руку. Кисть второй руки свесилась с кровати. Волосы разметались по подушке и по мускулистой спине. Одеяло сползло, открывая голый мужской зад и одну ногу, согнутую в коленке.
Медведица обошла кровать.
Вот он близко.
Мишка опустилась на колени перед ним. Мерно дышит. Лицо расслаблено и безмятежно. Даже во сне он словно улыбается краешком губ.
Мишка медленно выдохнула. Расслабились вдруг судорожно поджатые плечи. Зачем она вообще сюда пришла? Убедиться в том, что не сможет всадить ему нож в грудь? Она и раньше это уже поняла. Как можно представить себе, что он перестанет дышать? Что может перестать биться его сердце. Что его золотые глаза больше не посмотрят на нее медовым взглядом. Хотя представить-то можно. Только от этого становилось очень паршиво.
Посмотреть на него хотела? Ну, посмотрела. Что дальше? Все равно не хватит смелости прикоснуться. Не наберется она сейчас духу, чтоб приблизиться, чтоб ощутить его дыхание на своей коже, чтоб снова попробовать, каковы на вкус эти красиво изогнутые губы.
Он все равно оттолкнет ее, если узнает, кто она на самом деле и зачем пришла сюда. А он узнает. Так зачем она мучает себя пустыми мечтами и фантазиями на тему «Как бы это могло быть, не будь я убийцей»? Душу себе растравила и сидит теперь перед спящим охотником, дрожит от желания и трусит, как последний гном.
Незачем впустую мечтать и давать охотнику повод надеяться, что у них может быть что-то большее. Надо встать и уйти. Пусть у него будет жизнь. Пусть у него будет будущее. А ее к утру в деревне больше не будет. Что ей дальше делать? А тролль бы его знал… Куда ей пойти? А к тем же троллевым гениталиям.
Мишка тихо поднялась на ноги и вышла из спальни, прошла через гостиную, вернула на место нож и исчезла в оконном проеме.
Микан вздрогнул и проснулся. Ощущение внезапной пустоты вокруг себя выдернуло из сна. Мишка мерещилась и во сне, и наяву. Почему вместе с ощущением ее присутствия во сне закончился и сам сон?
Мужчина резко сел и принюхался. Медведицы тут нет, но едва уловимый аромат ее любимого мыла витал в комнате.
Она была здесь. Она приходила! Зачем? Почему сейчас – ночью? Чутье подсказывало: что-то не так. Найти. Догнать.
Он встал, быстро натянул штаны и рубаху и отправился по следу.
Медведица прощалась.
Сначала она постояла под окнами Улы и Кириана. Ула не спала. Мишка с улицы через окно видела, как она суетилась около постели, на которой лежала бледная перебинтованная Мелина. Ула поправила подушку, проверила повязки, влила в рот раненой какое-то лекарство крохотной ложечкой.
Мишка улыбнулась. Какая же она добрая и заботливая – эта маленькая женщина с таким молодым лицом и легкой проседью в темных волосах. Какие у нее ласковые руки. Ни у кого больше нет таких.
Мысленно обняв напоследок Улу, Медведица вернулась в дом друзей, постояла возле двери спальни Айгира и Найрани, пожелала им всего хорошего. Потрепала волосы спящего Яридана и с тяжелым сердцем вышла на улицу.
К реке! Нужно обязательно сходить к реке, опустить в последний раз руки в ее холодную чистую воду. И в рощу на излучине зайти, посидеть в последний раз на гнутом стволе старой ивы.
Медведица шла к реке, стараясь запомнить каждый свой шаг. Потопталась по круглым камням на дне высохшего рукава реки, насладилась на берегу ощущением влажного песка под стопами, посидела на своем любимом валуне над самым стремительным местом реки и, наконец, обняла ствол ивы, сев на его изгибе.
Не хочу уходить!
В глазах стояли слезы. Медведица прислонилась лбом к шершавой коре ивы. Сердце гулко стучало, заранее изнывая от тоски по этому месту. Оно стало ей родным. Она стала думать о нем, как о доме. Она будет скучать по этой бешеной реке. Она, наверное, будет видеть во снах эти небольшие, но такие уютные бревенчатые домики. Но главное, она никогда не забудет этих людей, с которыми ей было так хорошо. И она всегда будет помнить охотника с золотыми глазами, который сделал возможными эти волшебные три недели здесь, просто впустив ее под щит.
– Мишка! – вскинувшая голову на окрик Медведица увидела до боли знакомую фигуру, идущую прямо к ней. У не заправленной за пояс, расстегнутой на груди рубахи были неизменно закатаны почти по локти рукава. Несобранные в привычный хвост волосы свободно колыхались в такт его шагам. На лице – беспокойство. В сознании Мишки словно что-то щелкнуло, и в груди волшебной волной разлилась нежность. Она согрела все тело целиком, прокатившись до кончиков ногтей. Она смешалась с тоской и потребностью быть рядом, превращаясь в гремучий поток, сносящий все преграды на своем пути. Она подняла с места Мишку, которая вскочила на ноги, повинуясь порыву. Идти навстречу! Дыхание сперло, ноги дрожали.
– Микан… – голос дрогнул. – Микан!
Она побежала навстречу. Он тоже сорвался на бег. Она влетела в его объятья, обвила руками за шею.
– Что с тобой? Что слу…
Он не успел договорить. Она притянула его к себе, обрывая е