Крестный отец отдела ФБР по борьбе с организованной преступностью, Деннис Кондон, инспектор в отставке, впервые не уступивший Коннолли, Балджеру и Флемми в середине 70-х, оказался на свидетельской трибуне в начале мая, изворотливо отвечая на сложные вопросы. Адвокаты надеялись, что он прольет свет на ранние годы отношений ФБР с Балджером, но Кондон сослался на плохую память. Его стандартный ответ звучал так: «Не припоминаю». Даже когда адвокат показал документ ФБР, составленный лично им, Кондон лишь пожал плечами, сказал, что не помнит, как его писал, и поэтому не может ничего пояснить. Кардинале и прочим оставалось лишь раздраженно возводить глаза к потолку.
Джеремайя Т. О’Салливан вообще избежал допроса. В конце февраля у пятидесятишестилетнего бывшего прокурора случился сердечный приступ, его положили в больницу, но организм плохо отреагировал на лекарства. Поскольку теперь О’Салливана ждала долгая реабилитация, он оказался избавлен от жесткого допроса по поводу исключения Балджера и Флемми из дела о махинациях на скачках в 1979 году. О’Салливана еще собирались допрашивать с пристрастием по поводу его заявлений, сделанных как публично, так и следователям, когда он утверждал, что руки его чисты, потому что он даже не догадывался, что Балджер и Флемми являются осведомителями ФБР. Доказательства обратного были настолько прочными, что адвокаты защиты просто жаждали «подпалить ему пятки».
Отсутствующий прокурор быстро сделался объектом насмешек. Юристы и обозреватели просто не могли удержаться от намеков, что сердечный приступ позволил О’Салливану сделать то, чего в свое время безуспешно пытались добиться многие мафиози, то есть заявить: я слишком болен, чтобы предстать перед судом. И действительно, в середине 1980-х годов вспыльчивый О’Салливан яростно боролся против освобождения мафиозного бойца Ларри Дзаннино от суда по медицинским показаниям. Прокурор вынудил Дзаннино появиться в суде, хотя бы и со всеми больничными атрибутами – прикованным к инвалидной коляске, с кислородным баллоном для дыхания. Теперь народ начал шутить на тему «О’Салливан одзаннинился». Хотя к концу слушаний О’Салливан оправился и возобновил свою частную юридическую практику в одной из престижных, имеющих хорошую репутацию фирм – «Чоат Холл & Стюарт», человек, который шестнадцать лет сражался с бостонской мафией, так и не поднялся на свидетельскую трибуну.
Тереза Стэнли получила статус неприкосновенности и согласилась дать показания о своей жизни с Уайти Балджером и его бегстве, когда в 1995 году против него было выдвинуто обвинение. Тихим голосом эта голубоглазая пятидесятисемилетняя женщина с совершенно седыми волосами, одетая в оранжевый топ с цветочным рисунком и черные слаксы, рассказывала, как они с Уайти почти три десятка лет были крепкой парой. Она почти каждый вечер готовила для Балджера ужин в своем доме в Южном Бостоне, он почти все свои отпуска проводил с ее семьей. Стэнли рассказывала о загадочном путешествии по Европе. Она не спрашивала Балджера, почему они постоянно переезжают с места на место, потому что подобные вопросы обязательно заканчивались ссорой. Она вспоминала об их стремительной поездке по стране – на Лонг-Айленд, в Новый Орлеан, где они провели новогоднюю ночь, в Грейсленд в Мемфисе, а оттуда в Гранд-Каньон. Балджер делал множество звонков из платных телефонов-автоматов, но она не спрашивала, с кем он разговаривает и о чем вообще идет речь. Кроме того, Стэнли показала, что в конце концов Балджер бросил ее ради намного более молодой Кэтрин Грейг, с которой тайно встречался почти двадцать лет.
– Он вел двойную жизнь со мной, – с презрением заключила Стэнли, – и двойную жизнь с ФБР.
В суде рассекретили отчеты ФБР, из которых следовало, что Флемми крысятничал и стучал на Салемме три десятка лет. В одном из таких отчетов приводились слова Флемми о том, что Фрэнк Салемме «полный придурок». Услышав это, Фрэнк Салемме пересел на другое место, чтобы между ним и Флемми оказался Делюка. Привязанность Кадиллака Фрэнка к Стиви улетучилась; более того, Салемме «просто тошнило от одного его вида», – заключил Кардинале. Кроме того, из документов ФБР стало совершенно ясно, что Балджер и Флемми доносили на Хауи Уинтера и остальных членов банды «Уинтер-Хилл», в том числе на Джонни Марторано, который, как и Салемме, старался как можно дальше отодвигаться от Флемми в зале суда.
Флемми все это время пытался держать лицо, получив от своего адвоката четкие инструкции: его единственный шанс на свободу заключается в том, чтобы доказать – ФБР действительно обещало никогда не выдвигать против него никаких обвинений и не преследовать в судебном порядке.
«Каждый день проводить в суде с улыбкой на лице, – вспоминал Кардинале, – это безумие. Я имею в виду, как-то раз я только закончил рассказывать судье, каким кровожадным куском дерьма я его [Флемми] считаю, и тут он меня окликнул. Я думал, он сейчас скажет что-нибудь вроде: «Чтоб никогда больше ничего подобного про меня не говорил!» А он меня окликает и говорит: «Иисусе, вот это работку ты провернул». Типа – ух и молодец! Ну вот просто: ты супер-супер-супер. Я хочу сказать, так даже притвориться нельзя. Я, знаете ли, только что говорил суду, что он убил Халлорана, что он совершил множество чудовищных, дьявольских, убийственных поступков, и даже сам подумал: «Господи, я зашел слишком далеко, он мне сейчас тут такого наговорит», – а он заявляет: слушай, классная работа».
Окончательный прорыв в деле ФБР произошел, когда 12 апреля в зал судебных заседаний вошел Джон Моррис и начал давать показания. В течение месяцев, предшествовавших слушаниям, Моррис сумел выторговать себе у прокуроров иммунитет от привлечения к суду за совершенные им преступления. Во время частных встреч с агентами ФБР и прокурорами, неизбежных для таких переговоров, он плакал. Моррис разрушил свою карьеру, слишком сблизившись с Балджером, и знал это. И теперь, в течение восьми дней ежедневно поднимаясь на свидетельскую трибуну, растративший свою жизнь понапрасну Моррис пытался придерживаться сдержанной манеры стареющего монсеньора, прозаично описывая свое падение от агента до лжеца и преступника, признавался в том, что брал у Балджера деньги и препятствовал правосудию, вовремя предупреждая Балджера о предпринимаемых расследованиях.
Возвращаясь назад, в 70-е годы, когда этот бесчестный альянс только зарождался, Моррис вспоминал «время», когда «на агентов оказывалось большое давление, чтобы они вербовали себе осведомителей» против мафии. «Огромное давление», – подтверждал он. Моррис рассказывал, как объединился с Джоном Коннолли и они вдвоем вывели Балджера и Флемми в «звезды» бостонского отделения ФБР, как лучших агентов в войне против мафии, хотя на самом деле этот взлет оказался свободным падением в преисподнюю. Моррис сокрушался о том дне, когда возложил свои надежды на Балджера, Флемми и Коннолли, а завершил карьеру в Бостоне, в страхе как перед Балджером, так и перед Коннолли. Уайти держал его взятками в размере 7 000 долларов, а Коннолли созданной им же самим сетью политических союзников, в первую очередь Билли Балджером.
Несмотря на неослабевающие попытки адвокатов защиты заставить Морриса сказать, что он обещал Балджеру и Флемми неприкосновенность, Моррис этого не признавал. Он соглашался с тем, что сливал информацию о проводимых расследованиях, но это вряд ли можно было назвать статусом неприкосновенности. Моррис заявил, что, будучи инспектором, не обладал достаточной властью, чтобы обеспечить гангстерам неприкосновенность. «Получение такого иммунитета – официальный процесс, и для его оформления существует определенного вида документация», – сказал он. Ничего подобного касательно Балджера не проводилось.
Ближе к концу Моррис начал колебаться. Задавая вопросы об очередном случае, когда его бесчестное сотрудничество с Балджером могло стоить человеку жизни, адвокат защиты вдруг отклонился от установленной последовательности вопросов. Повернувшись к Моррису, юрист внезапно перешел к высшему смыслу происходившего. Он захотел узнать, что Моррис думал все те годы: оправдывались ли злодеяния Балджера крестовым походом ФБР против мафии? «Согласны ли вы с тем, что ваше поведение – агент ФБР, действующий в тесной связи с мистером Балджером и мистером Флемми, – совпадало с концепцией “Цель оправдывает средства”?» Моррис растерянно замолчал и заметно обмяк, но все же попытался вновь обрести безмятежные манеры монсеньора. Вздохнув, он печально посмотрел в сторону.
– Я в этом не уверен, – негромко произнес он.
В конце концов Моррису оставалось только одно – признать свою вину в том, что все пошло наперекосяк. Побуждаемый адвокатами защиты объяснить «полнее», каким образом он был скомпрометирован, Моррис сказал, что он «преступил стандарты, нарушил профессиональную этику, правила, инструкции». Являлся ли Джон Коннолли частью этой сделки с совестью?
– Да, он участвовал, – ответил Моррис, – но я полностью беру на себя ответственность за собственные действия.
Шокирующие признания попали на первые страницы газет, и примерно в это же время Джон Коннолли заговорил – не в суде, но снаружи, для репортеров. Агент в отставке, по-прежнему работавший лоббистом на «Бостон Эдисон», стал с позиции стороннего наблюдателя сообщать вещи, опровергающие свидетельские показания, данные под присягой судье Вольфу. Всякий раз, когда какой-нибудь отставной агент или государственное должностное лицо поднимались на свидетельскую трибуну и говорили что-нибудь, хоть как-то задевавшее его, Коннолли тут же подавал голос и объявлял свидетеля лжецом. Так, например, когда инспектор ФБР в отставке Роберт Фицпатрик показал, что агенты жаловались на Коннолли, «копавшегося» в их документах в поисках компромата на Балджера, Коннолли отреагировал так: «Это смехотворно». Коннолли сердито сообщил репортерам, что показания Фицпатрика не что иное, как «вопиющая чушь».
Список «лжецов» все рос и рос. Но лучшие реплики Коннолли приберег для Морриса, которого стал называть «самым коррумпированным агентом за всю историю ФБР». Каждый день после того, как Моррис заканчивал давать показания, Коннолли всячески осуждал своего бывшего друга и инспектора. За все те годы Моррис встречался с Коннолли, Балджером и Флемми с дюжину раз (в то время как сам Коннолли виделся с гангстерами сотни раз), но Коннолли настаивал на том, что сам он был образцовым агентом ФБР, в жизни не нарушившим ни единого правила. Все свои правонарушения, сказал Коннолли, Моррис «совершил по собственной инициативе».