едующий день стояла солнечная погода, он появлялся на балконе второго этажа поздним утром, чтобы подышать свежим воздухом, иногда все еще одетый в пижаму.
Бержерону открылся человек, ведущий двойную жизнь. Было ясно, что Тереза ничего не знала о Кэтрин. Но, кроме этих женщин, Уайти вел двойную игру и против своего родного района. Он держал в ежовых рукавицах весь наркотрафик через Южный Бостон и далее. Он обложил барыг данью за каждый проданный грамм «Санта Клауса» (в Саути так обозначали кокаин). Он выколачивал свою долю за все – от граммовых пакетиков до килограммовых упаковок, от порционных «косяков» до холщовых тюков с марихуаной. Прямо через улицу от магазина, в «нехорошие» квартиры дешевых муниципальных домов Олд-Колони, по соседству с кварталом, где рос Балджер, приходили посетители, и их поток не иссякал ни днем ни ночью. Молодые люди, а подчас и матери семейств продавали наркотики прямо из своих жилищ: «ангельскую пыль», мескалин, валиум, спид, кокс, героин. Ничто не происходило без одобрения Балджера (в частности, одно такое место в Олд-Колони держал Пол «Хорек» Мур, один из подручных Балджера в наркобизнесе). Балджер мог частенько называть наркотики «дерьмом», но личное отвращение к ним не останавливало его от зарабатывания больших денег на «торговле смертью», которая лучше всего шла в двух бедных кварталах у дорожной развязки (на улицах в Сити-Пойнт, районе проживания среднего класса, дела шли не так хорошо). Еще бы бизнес не шел в гору: доза героиновой смеси стоила в империи Балджера четыре доллара – дешевле упаковки пива.
Понадобилось целое десятилетие, чтобы код молчания был взломан и появились целые группы жертв, которые нашли в себе силы сопротивляться преступному натиску; чтобы социальные работники вышли на улицы, стремясь позаботиться о подростках из бедных кварталов и убедить их прекратить нюхать и ширяться, чтобы появились «завязавшие» наркоманы. Восемнадцатилетний юноша из Саути описывал, как он не виделся с отцом целых восемь лет, как его мать умерла от передозировки, а сам он однажды пытался повеситься прямо в подъезде своего муниципального дома. Но после всего, что с ним произошло, он считал себя счастливчиком: он не кололся уже четырнадцать месяцев. Другой юноша по имени Крис, девятнадцати лет, рассказывал, как потерял целых семь лет жизни из-за дури, войдя в «штопор» с алкоголем и «травкой», потом появились ЛСД, кокаин и за ним – героин. Он потерял много времени, но сейчас твердо решил избавиться от зависимости. «Мне ничего не светит, если я опять подсяду, – ничего, кроме надгробного памятника с табличкой, на которой напишут мое имя». Тридцатидевятилетний Патрик, заканчивающий курс реабилитации, рассказал о порочном пути в одну сторону, который неизбежно проходят подростки-наркоманы: «Лет в четырнадцать или пятнадцать они начинают употреблять. Они все сначала говорят: “Я никогда не сяду на иглу”. Затем, когда это все-таки происходит, они говорят: “Я никогда не буду колоться грязной иглой”. Проходит немного времени, и они готовы колоться хоть ржавым гвоздем, чтобы получить “приход”».
К сожалению, эта «оттепель» приносила не только рассказы об избавлении от зависимости. Плохие новости поступали регулярно. Шон «Забияка» Остин двадцати четырех лет, выросший в квартале Олд-Колони, однажды утром был найден мертвым в комнате дешевого отеля; предположительно, смерть наступила от передозировки. Пустой пакет со следами героина и шприц без иглы были обнаружены рядом с телом. «Я помню его маленьким мальчиком на велосипеде», – вспоминала одна из жительниц Олд-Колони, добавив, что в последний раз она видела «Забияку» несколько недель назад. «Он говорил, что все его друзья умирают, что все, чем он занят, – это посещение похорон. Как подумаешь обо всем этом…» Патриция Мюррей, двадцатидевятилетняя жительница Саути, не сумевшая окончить даже среднюю школу, была тяжелой героиновой наркоманкой, когда в конце 1980-х годов ее задержали по обвинению в проституции. «Вы думаете, мне нравилось таскаться по улице? – заявила она. Ее худые ноги были покрыты сплошным узором из язв. – Нет!»
И вот наконец в 1990-х люди начали наносить наркотикам ответный удар. Майкл Макдональд, который тоже вырос в Олд-Колони и позже написал ставшие бестселлером воспоминания о своей жизни в Саути, основал «Группу стражей Южного Бостона». Наркотики разрушили его семью, двое братьев умерли, подсев на дурь. «В этих кварталах – много боли, которую мы все игнорировали, – сказал он однажды. – Если рассматривать это сообщество как одного конкретного наркозависимого, то придется согласиться: мы уже находимся на стадии, когда наркоман признает существование у него проблемы».
Бывшие торчки, как Лео Ралл, стали настоящими солдатами на передовой новой войны с дурью. Когда Лео было восемнадцать, в середине 1980-х, он прочно сидел на «ангельской пыли» и кокаине, а уже спустя десять лет он говорил о себе как о «человеке, выполняющем миссию» по спасению жизней нового поколения подростков из своего квартала: регулярно он вылавливал тех, кто кололся прямо на улице, и доставлял их в специальные пункты помощи, а потом поддерживал их советами. Ралл работал в организации, существовавшей на средства федерального гранта и пытавшейся разорвать замкнутый круг бедности и наркотиков в самых неблагополучных кварталах Саути и Роксбери, по иронии судьбы оказавшихся теперь заодно, – куда подевалась враждебность прошлых лет! Во время конфликта из-за пресловутой автобусной развозки все в Саути были убеждены, что Роксбери насквозь пронизано проблемами, просто невозможными в их собственном районе, двадцать девять тысяч жителей которого считали его самым лучшим, благословенным местом для жизни.
Позднее, в 1990-х годах, в Бостоне планировалось открытие первого специализированного центра реабилитации для подростков-наркоманов. Внутри бывшего жилого корпуса для священников при церкви Святой Моники, рядом с магазином спиртного, принадлежавшим Балджеру, католическая благотворительная организация открыла Дом призрения, заведение с дюжиной кроватей для мальчиков в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет, отправленных туда на поруки из суда Южного Бостона или центров реабилитации.
Даже если кто-то и верил, что чернокожие и школьная развозка были двумя главными силами-близнецами, убивавшими район, то еще одна (и, вероятно, важнейшая) проблема была местного происхождения. Саути страдал от рук Балджера. Такова была реальность, которую прекрасно понимали Бержерон, агенты УБН, сотрудники полиции и все местные барыги. Если ты хочешь снабжать Саути, рассказывал один из дилеров агенту УБН под прикрытием, то «или платишь Уайти Балджеру, или не барыжишь на районе, иначе ты труп».
Впрочем, в 1980-е годы старый район упрямо не хотел смотреть этой правде в лицо. Вместо этого обыватели предпочитали утверждать, что Уайти – их защитник. Более могущественный, чем любой из политиков, он умел контролировать и предупреждать любую опасность. Подобные рассуждения давали им внутреннее ощущение поддержки, ведь необходимость в защитнике оставалась крайне сильной после истории с развозкой, когда большая часть жителей не только Бостона, но и всей страны несправедливо считала Саути расистским, замшелым районом. Уайти редко можно было увидеть, но его присутствие даже физически ощущалось – и являлось для многих единственным источником утешения. Он мог послать цветы или дать денег на похороны семьям, потерявшим своих родственников из-за наркотиков или уличного насилия. У него была четкая, оправданная суровыми условиями жизненная позиция: находиться в тени. Во всех преступлениях его собственные руки оставались чистыми. «Наркотики и проституция могут быть образом жизни в других частях города, но их никогда не потерпят в Южном Бостоне», – заявлял Информационный центр Южного Бостона в одном из своих бюллетеней, несмотря на то что статистика преступлений была точно такой же, как и по всему городу. Саути тонул в наркотиках. С 1980 по 1990 год ежегодное количество арестов, связанных с наркотиками, в этом районе утроилось. Между 1985 и 1990 годами количество дел, связанных с наркотиками, в районном суде Южного Бостона удвоилось, а один из бостонских полицейских детективов утверждал, что в Саути больше кокса на единицу населения, чем где-либо еще в Бостоне. В конце концов, характерные особенности района – замкнутость и глубокое недоверие к чужакам – были только на руку Балджеру.
Но точно так же, как весь район официально был «в отказе», так и бостонское отделение ФБР не хотело знать правду о наркотиках, Балджере и его безвестных жертвах, таких как Патриция Мюррей. И по улицам Саути, и по коридорам Бюро ходила одна и та же уютная, «добродетельная» версия: Уайти ненавидит как наркотики, так и наркоторговцев – и предпринимает все возможные усилия, чтобы превратить Саути в зону, свободную от этой заразы.
Это было классическое столкновение реальности и мифа.
«Уайти Балджер против наркотиков» – таков был один из самых популярных мифов о криминальном боссе, который Балджер вместе с Джоном Коннолли состряпали, просто подменив понятия. Для «высокоморального» преступника деньги, заработанные на наркотиках, не имели отношения к самой наркоте. Он мог вымогать долю у дилеров, давать им в долг деньги, чтобы у них была возможность начать торговать, и требовать, чтобы они закупали товар только у тех поставщиков, которые работали с ним и Флемми. Он делал мир безопасным для наркоторговцев в обмен на часть их прибыли, но сам не барыжил кокаином и не собирал марихуану в мешки. Это различие и послужило основой для громкого мифа: Балджер не занимается наркотиками.
Это было довольно замысловатое логическое сальто, но у него был прецедент: отношение Балджера к алкоголю. Он выпивал только по случаю – бокал вина, ну максимум пару бокалов, и терпеть не мог видеть других людей пьяными. Даже на День святого Патрика Балджер впадал в ярость, видя, как люди начинают пьянствовать уже в полдень. Однажды он сказал, что «не доверяет никому, кто пьет». Он был уверен, что алкоголики «слабы и могут заложить его».