«Мы все находимся здесь, чтобы принять новых членов в нашу “семью”, – приветствовал собравшихся председательствовавший на церемонии Патриарка, – и даже более того – чтобы положить начало новой эре. Потому что они присоединились к нашей “семье”, чтобы открыть с нами новую страницу нашей истории». Один за другим новые «солдаты» приносили клятву верности мафии. Каждый выдавливал кровь из своего указательного пальца, чтобы использовать ее в церемонии. «Я, Кармен, хочу вступить в эту организацию, чтобы защищать всех моих новых друзей. Я клянусь никому не разглашать эту тайну и подчиняться, с любовью и омертой[101]». Каждому потом было объявлено, что он теперь стал «братом на всю жизнь», и каждый ответил: «Я хочу вступить в эту организацию живым, а покинуть – мертвым».
Кармен Тортора, как и остальные трое, принес присягу на верность:
«Если я скажу тебе, Кармен, что твой брат поступил неправильно, что он предатель, стукач, что он решил навредить нам и что ты должен убить его, ты сделаешь это для меня, Кармен?»
«Да».
«Любой из присутствующих здесь поступит так же?»
«Да».
«Значит, ты понимаешь суровость нашего братства?»
«Да».
«Действительно ли ты хочешь этого столь сильно и отчаянно? Представь, ты сидишь у постели умирающей матери, и вот, ты должен оставить ее умирать в одиночестве, потому что мы позвали тебя по срочному делу. Ты сделаешь это для нас, Кармен?»
«Да».
В 1990-е эта знаменитая церемония посвящения стала неотъемлемой частью хвалебной оды, неустанно повторяемой Коннолли в адрес Балджера. Но в который раз на пути Коннолли встали упрямые факты. Архивы ФБР доказывают, что Балджер не значится в списке четырех информаторов, которые дали необходимые сведения, позволившие получить судебный ордер на запись мафиозной церемонии. Для достаточного юридического основания своей операции ФБР практически целиком полагалось на другого информатора Коннолли, Сонни Меркурио. Это Сонни сообщил точную информаицию о времени и месте проведения церемонии посвящения, а вовсе не Балджер. В оправдание Флемми нужно отметить, что он-то как раз числился в той четверке информаторов, но его вклад был скромен и не шел ни в какое сравнение со вкладом Меркурио. Тем более что позже и сам Флемми признавал, что в начале осени 1989 года крупицы информации, которые он собрал для Коннолли, появились в его распоряжении только после того, как агент сам рассказал ему о планировавшейся операции. До тех пор Флемми ничего не знал об уже назначенной мафией церемонии. «Он попросил меня проверить все возможные источники и сообщить ему любую информацию, которую только удастся добыть, что я и сделал». Позднее выяснилось, что после того, как Бюро удалось зафиксировать церемонию на магнитофонную пленку, Флемми было сообщено об успехе фэбээровцев – такое разглашение служебной информации, возможно, не удивило Флемми, но в очередной раз нарушило строгие правила ФБР. Кто же сообщил ему об успехе федералов? «Джон Коннолли», – заявит впоследствии Флемми.
Можно сказать, что произнесенная впоследствии торжественная речь Коннолли отражала не только вечное стремление агента к шумихе, но и его желание приукрасить Балджера, даже в ущерб Флемми. Все эти годы Коннолли регулярно дублировал отчеты о каждом из информаторов – приписывая в совершенно одинаковых выражениях одни и те же заслуги одновременно и Балджеру, и Флемми. Единственное различие между двумя отчетами заключалось в том, что они были отпечатаны на разных пишущих машинках. Время от времени чуть различались фразы – и только. Чтобы объяснить такие странные совпадения, Коннолли заявил, что всегда относился к ним обоим как к одному источнику. «Зачастую грань между ними казалась размытой, информация просто поступала – будто из одного и того же источника».
Этот прием был на пользу Балджеру, поскольку не он, а Флемми имел давние личные связи с мафией. Флемми, а не Балджер снимал сливки, добывал информацию, был частым гостем резиденций мафиози. Флемми, а не Балджер позднее мог в деталях описать для Коннолли планировку помещений и схемы этажей. Ларри Дзаннино, Патриарка и другие авторитеты мафии настойчиво пытались заставить Флемми присоединиться к их «семье». Коннолли попросту приписывал чужие заслуги Балджеру, преувеличивал их значение, тем самым защищая своего старого друга из родного квартала.
Информация о «Ванессе» имела особую ценность, и в отличие от двух других специальных операций по прослушке, упомянутых Коннолли, итальянская закусочная и в самом деле была результатом совместной работы с Балджером и Флемми. Без конфиденциальной информации, слитой ими в ФБР, не было бы никакой прослушки новой мафиозной группировки в Бэк-бэй, и дела о вымогательстве у Дока Сагански.
Но ведь это происходило в самом конце 1980-х, и какую цену пришлось за это заплатить?
Сделка между ФБР и Балджером явно вышла к тому времени из-под контроля. Любая выгода от этого сотрудничества для Бюро не шла ни в какое сравнение с масштабом уступок бандитам и коррупцией. Естественно, подобные аспекты сделки никогда не упоминались в официальных отчетах ФБР. Ежегодные довольно поверхностные отчеты, предоставлявшиеся Коннолли и Моррисом, всегда содержали общие фразы о том, что отношение к Балджеру и Флемми определяется теми же инструкциями, что и отношение к другим информаторам: «Никаких предпочтений. Никаких разрешений на совершение преступлений. Запрещено закрывать глаза на преступления… Информатор обязуется не принимать участия в актах насилия, не использовать незаконные способы получения информации для ФБР, не планировать преступные действия». Каждый год Коннолли ставил свою подпись под отчетом «для внутреннего пользования», в котором утверждалось, что он сделал «миллион предупреждений» Балджеру и Флемми, включая следующие: «Информатору сообщено, что его отношения с ФБР не защищают информатора от ареста или наказания за любое нарушение закона, будь то федеральный закон, закон штата или любой из местных законов, за исключением случаев, в которых криминальная активность информатора согласована с его куратором в соответствии с распоряжениями генерального прокурора». И во всех материалах Бюро, в которых упоминаются Балджер и Флемми, – а это сотни страниц за два десятилетия – не сохранилось ни одного документа, из которого было бы видно, что их преступная деятельность хоть как-то согласовывалась с кураторами ФБР.
Наоборот, Коннолли, Моррис, да и все бостонское отделение ФБР постоянно прибегали к тайным договоренностям, своеобразному списку «поправок», словно приписанному к должностным инструкциям невидимыми чернилами. Все было просто и достаточно прямолинейно. Это был своеобразный сигнал, неформальное разрешение агентам совершать преступления и подлоги, чтобы защитить именно этих двух информаторов. Верх и низ попросту поменялись местами.
Иногда охранительное рвение ФБР простиралось не только на Балджера, но и на его подручных. Ранним утром в День матери[102], когда пивные заведения на Западном Бродвее уже закрывались, у входа в бар «Три О» раздались звуки выстрелов, и Тим Болдуин, двадцати трех лет, уроженец Южного Бостона, только что вышедший из тюрьмы, уткнулся головой в руль своего автомобиля – он был мертв.
Через несколько дней следователи убойного отдела бостонской полиции вышли на подозреваемого в убийстве, двадцатишестилетнего Марка Эстеса, уголовника, выпивавшего той ночью в «Три О». Полиция выяснила, что за две недели до убийства Болдуин избил Эстеса куском стальной арматуры, выясняя отношения из-за подружки. У полиции также имелись свидетели убийства – посетители бара, потянувшиеся к выходу после закрытия. Свидетели утверждали, что они видели, как Эстес застрелил Болдуина, а потом вытолкал какую-то женщину из ее автомобиля, запрыгнул в него и скрылся.
Но на судебном заседании в конце июня дело Эстеса натолкнулось на существенное препятствие. Свидетели отказались от своих показаний. Обвинение в убийстве было снято, а впоследствии полицейские жаловались на своеобразный «кодекс молчания» в районе: жители попросту уклонялись от сотрудничества с представителями власти. «Я из Южного Бостона, а мы не выносим сор из избы», – пожал плечами один из свидетелей, пытаясь объяснить судье такой поворот.
Следователи добились разрешения продолжить расследование, и ко Дню труда[103] повестку с требованием предстать перед судом присяжных получил Кевин О’Нил. Протеже Балджера заправлял делами в «Три О» в ночь убийства, и сержант-детектив Брендан Брэдли из убойного отдела бостонской полиции заявил, что обладает информацией, подтверждающей, что О’Нил «знал все подробности убийства, а также имя исполнителя». Следователи требовали, чтобы О’Нил предстал перед судом присяжных и сдал им Эстеса.
Однако у группировки Балджера и ФБР было другое мнение по поводу этой повестки, они отнеслись к ней как к досадному недоразумению. Брэдли пришел на работу 5 сентября 1986 года и обнаружил телефонное сообщение: звонил агент ФБР Джон Коннолли. Брэдли перезвонил. «Коннолли сказал, что нам надо поговорить». Они договорились встретиться через три дня, вместе попить кофе в холле Федерального офисного центра имени Джона Кеннеди, в котором располагалось бостонское отделение Бюро.
Брэдли приехал первым. «Коннолли вышел из лифта с чашкой кофе для себя». Перехватив взгляд Брэдли на пустую вторую руку, Коннолли попробовал оправдаться: «Девушки в офисе меня любят и всегда покупают мне кофе». Что же делать парню с такой популярностью? Двое следователей подошли к барной стойке, был куплен кофе для Брэдли, потом они присели в сторонке. «Что вам нужно от моего друга?» – спросил Коннолли у полицейского.
Агент пояснил, что ему все известно о повестке, присланной О’Нилу. О’Нил, ответил Коннолли, из приличной южнобостонской семьи, его брат – пожарный, получивший ожоги на пожаре, да и вообще он «клевый чувак».