Брэдли объяснил, что речь идет о расследовании убийства и что О’Нил, несомненно, может оказать помощь следствию. Коннолли был непоколебим. «Но он же классный парень». Кроме того, убитый, по его мнению, был просто «куском дерьма».
Сигнал был очевиден и прост: «хороший чувак» в любом случае перевешивает «кусок дерьма».
Коннолли не «просил так уж прямо отозвать повестку О’Нила», но Брэдли покинул встречу с уверенностью, «что это и было настоящей целью разговора». В конце концов О’Нил все же предстал перед судом присяжных, но отказался давать показания, сославшись на пятую поправку к Конституции, освобождающую от необходимости свидетельствовать против себя. Детективы убойного отдела пытались что-то придумать, попробовали поискать другие улики, но тщетно. Ничего серьезного найти не удалось, и расследование захлебнулось. Эстес остался на свободе.
Сразу после этого Брэдли рассказал своему напарнику и двум следователям из убойного отдела о беспокоившем его лоббировании интересов протеже Балджера, очевидно, с целью отозвать повестку в суд. Через несколько лет один из следователей заявит, что ему ничего не известно о том, чтобы Брэдли когда-либо жаловался на Коннолли. Джон Кирнан, друживший с Коннолли, утверждал, что «никогда не поверит, что Коннолли мог сделать что-нибудь подобное». В то же время еще один следователь ясно дал понять, что слышал такую жалобу от Брэдли сразу после того, как детектив выпил кофе с агентом ФБР.
Джеймс Хэмрок заявил, что он на самом деле рассматривал возможность вызвать повесткой в суд самого Коннолли, «чтобы он рассказал все, что знает об этом деле». Правда, пытаясь избежать ухудшения и без того натянутых отношений между ФБР и местными следователями, Хэмрок отказался от своих намерений. Как и множество других должностных лиц до него, он позволил болтовне Коннолли остаться без последствий.
Джон Коннолли не был одинок в своих усилиях по прикрытию Балджера и его друзей. Джон Моррис теперь был начальником отдела, в основном расследовавшего преступления, связанные с коррупцией, и в начале 1985 года он занимался делом, поначалу квалифицированным как организованная преступность. Первыми подозреваемыми были двое букмекеров, которые вели свои дела в бостонском районе Роксбери: Джон Багароян и Стив Пулео. Багароян заправлял своим игорным бизнесом из захудалого магазинчика «Авеню полезных вещиц» на Блю-Хилл-авеню. Покрытые пылью полки были заставлены товарами с истекшим сроком годности.
Следователям было известно, что магазинчик служит прикрытием для одной из самых популярных букмекерских контор в той части города. Они также полагали, что Багароян откидывает долю Флемми. Но в ходе следствия стали появляться улики, доказывающие, что Багароян с целью защитить свой бизнес давал взятки нескольким полицейским из Бостона. Раз такое происходило, дело было передано в отдел Морриса для расследования коррупции полицейских.
В конце зимы 1988 года агенты, работавшие с Моррисом, разрабатывали план установки «жучка» на телефон Багарояна. Тщательно скрываемое беспокойство Морриса было связано с тем, что Флемми – а возможно, и Балджер – окажется записанным на магнитофонную пленку. Такая перспектива могла привести к тому, чего он опасался больше всего: аресту и допросам Балджера и Флемми, а впоследствии к задержанию и самого Морриса (в том случае, если бандиты в надежде на смягчение приговора дали бы показания против него). Он решил их предупредить.
Моррис рассказал Коннолли о надвигающейся опасности, о том, что Флемми и Балджеру нужно держаться подальше как от телефона, так и от самого Багарояна. «Нужно нам всем встретиться», – ответил Коннолли. Моррис вспоминал, что Коннолли, «считал, что им лучше узнать обо всем от меня. Он хотел, чтобы я передал им эту информацию, а не он сам, как это обычно бывало, а в идеале – встретился с ними, чтобы обсудить все это с глазу на глаз».
«Отлично», – ответил Моррис. Все четверо, конечно, легко могли встретиться. Но было еще одно обстоятельство, пугавшее Морриса. Он понимал, что, как только он передаст бандитам секретную информацию, последствия будут не просто очень плохими, а катастрофическими. «Мне бы не хотелось еще одного Халлорана», – сказал Моррис Коннолли.
Коннолли назначил очередную встречу, на этот раз – в таунхаусе в Лексингтоне, куда совсем недавно переехал Моррис. Весь вид Морриса красноречиво говорил, что новая жизнь угнетала его: брак лежал в руинах, а в последнее время к этому добавились мучительные переживания за дочь-подростка. У Коннолли проблем было не меньше, но он беспечно порхал по городу в поисках любовных утех. По Балджеру и Флемми можно было понять, что у них дела шли прекрасно. Они наконец-то пришли к тому, на что всегда рассчитывали: утечкам информации о расследованиях, прослушках, «жучках» и преступниках, «стучавших» в полицию. «Как только появлялась необходимость и я попадал в неприятную ситуацию, я тут же спрашивал Коннолли об интересующих меня людях, и он всегда помогал мне», – расскажет позднее Флемми. Создавалось впечатление, что оба агента были у них на службе в качестве консильери, если воспользоваться жаргонным словом мафии.
Впрочем, у Морриса были и личные причины для защиты Балджера и Флемми, и они давили на него гораздо ощутимее. Он отчаянно искал способ защитить себя. «К тому времени я был полностью скомпрометирован, я опасался, что звонки мистера Флемми могут быть перехвачены и это станет началом расследования тех доверительных отношений, которые сложились между нами», – объяснял Моррис. Он прекрасно понимал, что нарушает закон и препятствует правосудию: «Я считаю, что дело Багарояна было вопиющим нарушением всех наших правил». Но он уже видел свою голову на плахе в случае, если агенты запишут разговоры Флемми или Балджера на пленку. Коннолли, Балджер и Флемми приехали к нему в таунхаус, и Моррис сразу же перешел прямо к делу, объявив своим информаторам, «что мы уже начали прослушивать Багарояна и что им следует всячески избегать его».
Флемми был благодарен за предупреждение: «Моррис сказал мне, что может избавить меня от попадания в текст обвинительного заключения, но не сможет этого сделать в отношении других участников дела – он имел в виду Багарояна и Пулео».
Прослушка Багарояна продолжалась с 22 июня по 26 сентября 1988 года. Магнитофонные записи, к которым добавились и другие улики, привели к обвинению Багарояна, Пулео и нескольких полицейских Бостона. Багароян сразу же переметнулся на сторону следствия и дал показания против полицейских. Были прослушаны записи, на которых отчетливо слышны голоса букмекеров и полицейских. Ни голоса Флемми, ни голоса Балджера на них никто не услышал. Они прекрасно знали, когда можно было говорить, а когда лучше было промолчать.
16. Тайное становится явным
Если Коннолли являлся эдаким Элмером Гантри[104] бостонского отделения ФБР, агентом, использующим свой дар убеждения для обращения окружающих в свою веру, то с Джоном Моррисом была совсем другая история. Неспособный противиться искушениям, но стыдящийся своих поступков, Моррис походил на мальчишку за рулем видеосимулятора, который врезается на своем гоночном видеоавтомобиле в стену, отлетает от нее, на полной скорости возвращается на трассу, чтобы затем врезаться в противоположную стену. Колеблясь из стороны в сторону и не умея ни на чем фокусироваться, он неминуемо приближался к финальным титрам: «Игра окончена». К 1988 году брак Морриса окончательно разрушился. Его карьера в ФБР находилась под угрозой. Даже его дружба с Коннолли дала трещину. Моррис, поначалу обещавший Коннолли поддержку в выдвижении на должность руководителя отдела, неожиданно выступил против этого назначения. Коннолли чувствовал себя преданным, и у него на то веские основания. Моррис, со своей стороны, имел полное право сомневаться в соответствии Коннолли новой должности. Последний предпочитал постояные разъезды, крайне редко появлялся за своим рабочим столом и пренебрегал оформлением документации в случаях, когда ему приходилось руководить другими агентами.
Вдобавок, возражения Морриса вытекали из обстоятельств, о которых он даже не мог упомянуть. В своем письме в Управление ФБР по работе с личным составом Моррис, конечно, не собирался рассказывать о коррупции или объяснять, что назначение Коннолли усилит и без того значительную поддержку становившегося все более опасным Балджера. «Я считал, что он не годится на должность руководителя отдела, и точка, – рассказывал впоследствии Моррис. – Я был уверен, что он не справится с этой работой».
Неудивительно, что решение кадровой службы расстроило Коннолли. Но он не собирался сидеть сложа руки. Он отправился к Джиму Ахерну, который к тому времени проработал начальником бостонского отделения ФБР чуть больше года. Коннолли и Ахерн быстро нашли общий язык и подружились. В отличие от своих предшественников, Ахерн оказался тем самым боссом, на которого Коннолли мог полностью положиться.
«Они были очень, очень близки», – отмечал Моррис. К бостонскому Управлению ФБР было приписано почти двести агентов, но Моррис раз за разом убеждался, что новый начальник «делает для Коннолли такое, чего я никогда не видел в отношении любого другого агента за всю мою карьеру». Ахерн делал для Коннолли все, чего тот только хотел. «Я никогда не видел, чтобы руководитель Управления отправился в штаб-квартиру ФБР отстаивать кандидатуру агента, отклоненную кадровой службой. Никогда!» В конце концов Коннолли получил, что хотел, и в 1988 году занял место начальника отдела по борьбе с оборотом наркотиков. Так Джим Ахерн продвинул его по карьерной лестнице.
Теперь, после того как он перешел дорогу Коннолли, Моррис был обеспокоен растущим влиянием своего бывшего подчиненного: «Я опасался, что он может полностью уничтожить меня». У Морриса было ощущение, что он отбился от коллег, и попал в изоляцию. Только что слив информацию о прослушке Багарояна, он мучился угрызениями совести, пытаясь, как в видеоигре, вновь «вырулить на трассу».