Стоял он так минуты две-три. Звонка не было. Он сменил спичку и возобновил эксперимент. Потом, чтобы дольше горело, заменил спички свернутой в трубочку бумагой. Алена подумала, что звонка нет, потому что инспектор не сказал своему напарнику, на какой номер звонить. Хотела ему намекнуть об этом, но не успела. Оплавившаяся пластмасса капнула на руку проверяющего. Он завизжал от боли и выронил горящий факел. Бумага упала, но не на пол, а на стол, на котором Алина по своей забывчивости оставила клочки ваты, пропитанные жидкостью для снятия лака. Вата воспламенилась. Огонь перекинулся на стопку с документами. Документы вспыхнули костром. Алена кинулась спасать бумаги. Скинув их со стола, сама того не желая, она увеличила число очагов возгорания в несколько раз. Вместо одного большого костра на столе в кабинете полыхало несколько огневых точек.
– Несите скорее огнетушитель! – завопил инспектор, пытаясь загасить огонь неуклюжим потоптыванием.
– Ага, счас, – Алена пулей вылетела из кабинета.
Как назло, неделю назад наш огнетушитель, который имел обыкновение по нескольку раз за день падать с крючка на пол, по моей просьбе был намертво прикручен Олегом проволокой к стене. Была бы проволока медной или алюминиевой, Алена без труда справилась бы с задачей, но проволоку мой муж принес стальную и прикрутил огнетушитель к креплению со всей мужской дурью.
Ситуация выходила из-под контроля. В кабинете исполняли танец на углях два инспектора пожарной охраны. Алена, пытаясь отодрать огнетушитель от стены, орала на всю ивановскую:
– Горим!
«Пилигрим» не сгорел благодаря чуду. По чистой случайности в агентство зашел студент. В преддверии студенческих каникул, он собирался купить у нас недорогой тур. Увидев клубы дыма, валившие из дверей кабинета, и услышав истошный крик Алены, он подскочил к телефону и набрал номер «01». Только и всего. Потом не растерялся, забежал в туалет и там налил в ведро для мытья полов воды. Что было потом, кажется, понятно.
Пожарный расчет прибыл ровно через десять минут: одновременно сработала пожарная сигнализация и был звонок на номер «01». К этому времени пожар удалось затушить своими силами. Каково же было удивление пожарных, когда те в закопченных лицах погорельцев узнали двух своих коллег. А когда стало известно, каким образом инспекторы проверяли – действующая ли у нас система противопожарной сигнализации или это всего лишь бутафория, – хохот стоял оглушительный.
Ремонт кабинета нам влетел в копеечку. Но самое обидное, что нас еще и оштрафовали, хотя пожар произошел по вине самих инспекторов.
– Не бойся, – принялась успокаивать нашу секретаршу Алина. – Устраивать такую же проверку им в голову не придет – научены горьким опытом. Да и огнетушителей у нас теперь три. В каждой комнате, включая туалет, по штуке. – Алина поднялась со своего места и направилась к двери. – Алена, не кисни. Бомба два раза в одну воронку не попадает. И помни, хороший коньяк может решить все проблемы.
– Но лучше, если ты все же сразу нам позвонишь, – посоветовала я секретарше на прощание.
Глава 20
Сева Богун жил с родителями в одном из домов, некогда построенных для сотрудников академического института. Три пятиэтажки с квартирами улучшенной планировки стояли в тихом месте, на набережной, в окружении тенистого сквера, так называемый «Академгородок». Публика здесь проживала почтенная: академики, профессора, доктора и кандидаты наук.
С годами процентное отношение между «академиками» – так называли всех, кто был причастен к большой науке – и «неакадемиками» изменилось не пользу первых! Все объяснялось просто: слишком уж место было хорошее, чтобы на него не нашлось желающих. Сначала «академиков» начали теснить торговые работники, затем настал час предпринимателей, бизнесменов и банкиров, сумевших взобраться на гребень волны и нажить хороший капитал. Наконец пришел черед высокопоставленных чиновников, депутатов и прочих.
Нам повезло: дверь в подъезд, оснащенная кодовым замком, открылась перед нами как раз в тот момент, когда мы подходили к крыльцу.
Из подъезда сначала выкатилась коляска с орущим младенцем, следом за ней появилась мамаша, молодая женщина, сама почти ребенок, с институтским учебником под мышкой.
– Не закрывайте, пожалуйста! – в два голоса завопили мы.
Девушка придержала дверь. Внимательно посмотрев на нас, она спросила:
– Вы к кому?
Что ж, она права: спрашивать надо. Сейчас по городу в поисках легкой наживы столько жулья шляется.
– Мы в тридцать вторую квартиру.
У молодой мамы брови удивленно изогнулись.
– А к кому вы?
– Мы хотели бы поговорить с родителями Всеволода Богуна. Вы их знаете?
– Я живу в тридцать третьей квартире, – сообщила она. – Вот горе-то в семье. Как Севка мог так с матерью поступить? – запричитала она, фамильярно называя покойника Севкой, и, чтобы нам стало понятно, что ей дает такое право, пояснила: – Пятнадцать лет я живу с ними через стенку. С Раисой Самойловной я хорошо знакома, несмотря на ее возраст, мы, можно сказать, подруги. А муж ее, Севин отец, умер лет пять назад или больше.
– А не знаете, Раиса Самойловна сейчас дома?
– Вам лучше ее на улице подождать. Она пошла в аптеку за лекарством, обещала и Димочке пустышек купить. Зубки режутся, соски хватает на день-два, не больше, – молодая мать испытывала дефицит общения и потому тарахтела, не умолкая.
Она бы с радостью с нами поболтала еще, пока не придет Раиса Самойловна, но малец вновь заорал. Пришлось экстренно спускать со ступенек коляску.
– Сейчас-сейчас, маленький. Димочка хочет баиньки. Сейчас Димочка будет спаточки. Женщины, вы мне не поможете? – попросила она.
Мы помогли снести коляску с крыльца на дорожку. Молодая мамаша благодарно нам кивнула и затрясла коляску по тротуару.
Проводив Димочку с мамой, мы сели на лавочку перед подъездом. Через десять минут с улицы во двор вошла женщина. По виду ей было лет около шестидесяти, возможно, чуть больше или меньше. Одета она была в строгий темно-серый шерстяной костюм, лацкан которого украшала массивная брошь. Волосы с благородной проседью были собраны в хвост и перевязаны черной креповой лентой. Женщина носила траур.
Я легонько толкнула Алину в бок и тихо прошептала:
– Наверное, это и есть мать Богуна.
Раиса Самойловна шла тяжело, то и дело останавливалась, чтобы восстановить сбившееся дыхание. Поравнявшись с лавочкой, она поставила на нее сумку и присела рядом с нами. Потом глазами поискала мамашу с младенцем и, когда та ее заметила, помахала рукой.
– Вы Раиса Самойловна Богун? – спросила я, на сто процентов уверенная в том, что перед нами именно она и никто другой.
– Да, – Раиса Самойловна отпрянула назад, чтобы со своей старческой дальнозоркостью обозреть меня и Алину. Это ей не удалось, она полезла в сумку за очками и, водрузив их на нос, спросила: – Мы разве знакомы?
Я покачала головой:
– Нет, вы нас не знаете.
– Тогда позвольте узнать, чем могу быть вам полезна?
– Мы пришли с вами поговорить о вашем сыне, Всеволоде. Для нас очень важен этот разговор.
Лицо Раисы Самойловны исказилось от боли. После смерти сына прошло совсем мало времени, и женщина утопала в своем горе.
– О Севе? – дрожащими губами она произнесла имя сына.
– Да, мы хотим знать как можно больше о нем и о его последних днях, – призналась Алина.
– А кто вы? Может быть, представитесь?
На этот раз Алина изменила своей привычке приписывать себе чужие должности, сказала как есть, обьяснила, где и как познакомилась с Всеволодом.
– Я знала Севу несколько месяцев. Он представлялся мне очень вдумчивым, рассудительным человеком. У меня в голове не укладывается, как он мог наложить на себя руки. А в свете последних событий – вам ведь сказали, что погиб наш учитель и еще один член группы? – я вообще не верю, что это было самоубийство. А поскольку я тоже активно занималась йогой, то хочу во всем разобраться. Получается, что над всеми, кто занимался в этой группе, нависла смертельная опасность. Раиса Самойловна, прошу вас, помогите нам.
– Чем же я могу вам помочь? Боюсь, я вас разочарую, но Сева уже предпринимал попытку суицида задолго до того, как начал заниматься йогой. У него была тонкая ранимая душа, он все близко принимал к сердцу. Наверное, мы, родители, что-то упустили в его воспитании. Хотели уберечь от грязи, а вышло так, что оградили его от жизни. Нельзя этого было делать. Жизнь надо воспринимать со всеми плюсами и минусами. Хотели как лучше… – Раиса Самойловна тяжело вздохнула и начала рассказывать: – Севу я родила в сорок лет. Как-то до сорока у меня жизнь не складывалась. Первый муж пил. Развелась и долгое время жила одна. Когда я познакомилась с Аркадием Семеновичем, ему было под пятьдесят. Как раз на юбилей я и родила ему сына. Так что Сева – поздний ребенок, очень поздний. В детстве он был слабеньким и болезненным – врожденный порок сердца, аллергия почти на все продукты, рахит. Зимой из квартиры мы практически не выходили, постоянно какая-то зараза цеплялась. Переболели всеми инфекционными болезнями: корью, свинкой, коклюшем. Зато читать он начал в четыре года. Папа наш – профессор – заведовал в университете кафедрой философии. Библиотека огромная. Сева вырос среди книг. В шесть лет он осилил программу третьего класса. В семь лет мы отдали его сразу в четвертый класс. Лучше бы этого не делали. Это только взрослых умиляют вундеркинды, а у детей свой мир, жестокий, в котором все решает сила, а не ум. Был бы Сева хитрее, наверное, он бы смог прижиться в классе. И даже стать вожаком. Но он был прямолинейным, без лукавства. Не хотел и не мог подлизываться. Если у него просили списать домашнее задание, он отвечал прямо: «Будет лучше, если ты решишь задачу сам. В твоих интересах развивать мозги». Так и говорил. За это его не любили, потешались и даже били. Сева часто приходил домой с синяками. Дать сдачу великовозрастным лбам, как вы понимаете, он не мог. Пожаловаться – гордость не позволяла. Неудивительно, что в школу он ходить не любил. На улице с дворовыми мальчишками ему было неинтересно. Оставалось одно – книги. В четырнадцать лет Сева с золотой медалью окончил школу. Перед ним не стоял вопрос: куда идти дальше? Пошел по стопам отца – поступил в университет, на факультет философии. Поступил сам, без чьей либо помощи. Аркадий Семенович в то время уже не заведовал кафедрой, был на пенсии, часто болел. Экзаменаторы даже не догадывал