Речь идет о картине Чюрлениса «Истина». Творчество этого художника, открытого поэту Владимиром Ивановичем Гусевым, оказалось созвучно тогдашнему настрою души Прасолова.
«„Истина“ запомнилась».
И ох, как хочется верить, что всем, кому дорога русская поэзия, запомнится все-таки истина, что свет истины неизбежно сокрушит темный морок домыслов и легенд.
В качестве приложения к статье публикую рецензию Вл. Гусева «Первая книга» и письма А. Просолова, адресованные лично Вл. Гусеву, с любезного разрешения Владимира Ивановича.
Владимир Гусев
Первая книга
О поэте Алексее Прасолове в эти годы говорено много. Отчасти он даже вошел в моду, хотя нет слов более несовместимых, чем «Прасолов» и «мода». Не желая примыкать к чьей-либо литературной удаче, тем более посмертной и вообще какой-то печальной, должен, однако, напечатать некоторые из писем Прасолова ко мне. Цель этой публикации, во-первых, чисто историко-литературная. Переписываются два литератора, в чем-то близких, в чем-то различных по взглядам на свое призвание, и, естественно, все приводимые здесь письма Прасолова имеют отношение не только к его личным делам, но и к его пониманию творчества. Это тем более важно, что в последнее время те или иные поэтические и критические школы стараются, как водится, приспособить умершего и не могущего ответить Прасолова к своим платформам. Так пусть он все же сам заговорит. Не следует из него делать некое дитя, которое якобы только тем и занималось, что кого-то слушало и кому-то было обязано. В воронежской литературной среде творческая несамостоятельность и всякого рода опеки вообще всегда невысоко котировались. Прасолов, когда был по-житейски «в форме», был человек собранный, жесткий и умный, болтать не любил, даже в глаза не любил смотреть – как бы для того, чтоб и тут не расходовать энергию попусту. Так он и письма пишет: кратко, собранно (кроме, конечно, тех случаев, когда он взволнован, хочет выговориться и т. д.). «Дурачком с улицы» он не был. Литературные его воззрения были зрелы и довольно определенны. Высокая классика: Лермонтов, Блок, Есенин. Он пишет статьи (о Есенине и др.).
«Действие» происходит в 1965 году, когда мы, Прасолов в качестве автора и я в качестве редактора, готовили к печати его первую книгу – «День и ночь». Я был редактором нештатным, издательским редактором была воронежская поэтесса Л. П. Бахарева (Шевченко), работавшая в то время в Центральночерноземном издательстве (сам я был преподавателем Воронежского университета). Оба наши имени числятся в выходных данных. Практически над книгой работали Прасолов и я. Я думаю, Людмила Бахарева не обидится, так как и я над книгой особенно не «работал».
Над текстами продолжал работать сам Прасолов.
В это время он, как обычно, мотался по районным газетам. В начале переписки он – в родной Россоши; затем он состоял в штате репьевской газеты «Ленинское слово». Почему его не «вытащили» в Воронеж, спросите вы? Вытаскивали и в конце концов вытащили. Вообще в Воронеже, вопреки некоторым разговорам, к Прасолову и в литературной среде и в обкоме относились хорошо или неплохо, но мешала известная его «болезнь». Это слово то ли надо, то ли не надо брать в кавычки, так как официальным алкоголиком он, кажется, не был. Кстати, по этому поводу можно сказать и следующее. Люди есть люди, и такой талантливый человек, как Прасолов, неизбежно вызывал бы чувства ревности и другие известные «литературные» чувства, если бы не эта самая его «болезнь». По своему поведению и биографии Прасолов был никому не соперник, некоторые даже и неталантливые люди относились к нему снисходительно или покровительственно. Так что нет худа без добра. Впрочем, дело не только в «болезни». Мало я знал в своей жизни людей более некарьерных, чем Прасолов (см. мои материалы в московском «Дне поэзии – 1977 г.» и в издании «Алексей Тимофеевич Прасолов. Указатель литературы». Воронеж, 1980). Все это чувствовали и по какому-то молчаливому сговору старались помочь ему, хотя это было нелегко. Вообще в то время в Воронеже была неплохая литературная атмосфера. Что же касается Прасолова, то с момента выхода коллективного сборника «В добрый путь. Стихи молодых поэтов» (Воронеж, 1958) он был замечен и одобряем.
В письмах опущены кое-какие личные мотивы, которые ни для кого, кроме двух близко знакомых людей, не представляют интереса.
Остальное – в комментариях.
Здравствуй, Володя!
Думаю, ты в Воронеже. [1]
Что с рукописью? [2] Отдал? Как там реагируют? Молчаливо? <…>
За это время вряд ли произошло что-либо существенное в изд-ве.
У меня тоже нового ничего нет. Есть только какое-то недоброе предчувствие по отношению к дальнейшей судьбе сборника. [3] Я не умею жить с расширенными от страха глазами, но тревога – спутник всякого дела, которое слишком близко тебе. Новых соображений за это время не накопил – видимо, они будут уместней, когда в изд-ве подступят ближе к делу.
А мы в основном, кажется, сделали то, что нужно, чтобы отдать им рукопись. Если ты там, ближе видишь что-либо новое – ответь.
Я думаю над новым, в том числе и над тем замыслом, куски которого читал тебе. [4] Жду слова. Жму руку.
Алексей
P. S. Пиши по адресу, указанному на конверте. 27. IV. 65.
С праздником!
18. V. 65Здравствуй, Володя!
Письмо получил. Безусловно, ничего нового не могло произойти там за это время.
В Воронеже я буду, как только появится важная необходимость – часто, «почаще», конечно, не могу сейчас наезжать. Но если что-либо появится – черкни сразу. Приеду.
Сейчас хороню дедушку. Последний долг человечий… За меня не беспокойся в том смысле. Я исключаю все, что было. До абсолюта. Будь здоров. Пиши по прежнему адресу.
Алексей.Здравствуй, Володя!
Получил письмо, думал над «душами». [5] Все вытравить нельзя да и нет смысла. Но третью часть я устранил безболезненно. Так что буду готов к вызову в издательство.
Когда же состоится?
Я теперь работаю в Репьевской райгазете. [6] Блокада кончилась: в обкоме доверили… Кстати, там сейчас зав. сектором печати человек, с которым я в 62-м году работал в газете.
С Воронежем я могу быть на короткой ноге: отсюда ходит автобус, а еще лучше – сесть на самолет и через 25 минут там. Дешево и скоро. Думаю, в ближайшем будущем встретимся.
Жму руку
Алексей
1. VI. 65.
P.S. За меня будь спокоен, я все на том же уровне. Снижаться не хочу.Привет, Володя!
Поздравляю писателя В. Гусева [7] и спрашиваю тоже: Што на очереди? Я отослал рукопись в «Мол. Гвардию» [8] 40 стихов. Но делаю сейчас другие. Ночь легко идет, когда пишется, но днем взвинченность от недосыпа. Во, брат, жизнь. Мне так нравится, когда идет.
Привет семье, Чаду – особо. Но у него свой язык, на который мы свое не умеем переводить.
До свиданья!
А. Прасолов.Здравствуй, Владимир!
Я был в издательстве 25-го сентября. Светлана Глебовна [9] сказала: уже сдан в производство. В производственном отделе разочаровали: еще не сдавали. Спросил, когда сдадут. Спросили: зачем вам это нужно? Сказал: хочу знать, когда будут листы. Ответили: в октябре-январе!
Молодцы.
Я звонил тебе. Бахарева [10] сказала, что якобы ты хочешь написать к сборнику аннотацию. В день последней встречи у нас с тобой разговора об этом не было. Ты хочешь написать? Я хотел бы быть в курсе дела.
Напиши мне вкратце. Я не против твоей аннотации. Но надо знать – просто ли это твое желание?
О деле – все.
Я буду еще в Воронеже не раз. Здесь тружусь. Сегодня перешел на отдел писем, на который и ехал сюда. Появился человек, и дай бог, чтобы он потянул сельхозотдел и чтобы в эту телегу меня снова не впрягли. В отделе писем у меня больше времени для своего, зарплата одинакова. Есть кое-что новое свое.
С досады, навеянной статьей некоего аспиранта ВГУ В. Бахмут о С. Есенине, кою он прислал в нашу газету, написал о «Есенине – вслух». [11] Статья. Хотелось, чтоб искренне и не по-газетному, по-человечьи. Что вышло – не знаю. Вот и все. Жму руку. Читаю «Рыбный день».
О нем – потом. Будь здоров.
Алексей.Здравствуй, Владимир!
На почте взял твое письмо. Если еще возможно, дай им [12] аннотацию, кажется, при таких темпах производства можно успеть написать в сборник [13] что угодно, даже некролог на смерть автора. «Рыбный день» [14] прочитал. Автор как-то по-новому приоткрылся как человек. Видишь, писание порой выдает нас людям довольно отчетливо. Первая часть мне особенно понравилась – та жизнь, которая страшно бесит меня в городе, особенно в семьях интеллектуалов.
Вторая – отшельничество человека и фон (люди, щуки, деревья) реальные окрестности реального города, состояние отшельника очень знакомо, и как-то жаль мне твоего человека.
…А ты, оказывается, знаешь такие вещи, как рыбалка и все с ней связанное. Это мое помешательство тоже.
– Пишу свое. Ох, и трудно: чем дальше – тем неподатливей все, с чем имеешь дело. Будь здоров, авось, отдел так и утвердят за мной. Здесь – совсем другое. Жму руку.
А. П.
5. Х. 65.
P.S. Смотри, что написал о С. Есенине. [15] Ни на что не претендуя, хотелось по-человечески…Здравствуй, Володя!
В последнее время чувствую себя каким-то ссыльно-отрезанным, дважды ходил сегодня на почту, сам не зная зачем, – и неожиданно-быстро получил твое письмо. Что для меня – новость? То, что я включен в план «Мол. гвардии», да еще на 1966-й. Это и хорошо, и плохо. Плохо потому, что в один год две книги – нельзя и меня там, по всей вероятности, вычеркнут. Хорошо – если включат снова, но на другой год. Это мне что-то дало бы для новых вещей, над которыми бьюсь, как младенец с сознанием взрослого. В чем-то нужно не то, что есть, я так уже не могу. По-иному еще не просто, еще не подошло все, что нужно. А так, как было, не стоит повторять. Что для меня – не новость? План и себя в плане видел, еще когда звонил тебе в твое отсутствие. Что сборник в произв. отделе, знал. Что все сдерживает «66» – тоже. Но ведь чтобы вышел в начале того года, пора бы, кажется, сдать в набор. Это – без мировой скорби. По-деловому.