Поэтому Флоренс без особого труда – и не без помощи кузена – нашла на полках и эссе о современных художниках, и немного трудов об алхимии и алхимиках, а потом долго не могла понять, почему не сделала этого раньше. Не было подсказок? Или того, кто легко обсмеет идею, что юным леди не стоит и браться за сложные книжки? Читает же Матильда работы по экономике! Почему бы Флоренс не сунуть нос в «Искусство природы» мистера Бэкона?
Это и правда оказалось очень сложно, но Флоренс не теряла надежды что-то понять. Приходилось только прятать книги и делать перерывы, чтобы леди Кессиди не упрекнула ее в том, что она вредит красоте, усердствуя в чтении.
Иногда приходилось разрезать страницы. А иногда признавать, что ее ум и все те знания, которые давали девочкам в пансионе Святой Марты, не годятся для высокой науки. Впрочем, Флоренс скорее радовала эта почти иллюзорная сопричастность к тому, чем занимался ее отец.
В «Десяти лекциях маленьким леди об искусстве» про Томаса Голдфинча было буквально три абзаца. Но они были – и Флоренс радовалась им, как бедняк, выкопавший в поле горшок золота.
Сегодня она хотела вернуться к книге по истории алхимии – довольно нудной, но с каждым разом, если действительно вникать в написанное, дававшейся проще и проще. Пришлось, правда, поприставать к Бенджи – мальчикам в частных школах Логресса, особенно в элитных частных школах, основы наук преподавали, так что кузен очень помог ей разобраться с формулами и философскими метафорами, спрятанными в них.
Не то чтобы стало совсем ясно. Но, перечитывая параграфы, Флоренс чувствовала, что многое понимает лучше. Учиться она любила и умела, и пусть то, чем она занималась, больше походило на девичью блажь, Флоренс словно вдруг заново обрела какой-то смысл. И жизнь уже не казалась ей пустой.
Стук в дверь раздался внезапно. Флоренс вздрогнула и захлопнула книгу, пытаясь придумать, куда ее спрятать.
– Мисс, позволите мне войти?
Голос Розалин не был встревоженным или сердитым. Возможно, горничная пришла по поручению кого-то из старших или просто предложить Флоренс чашку послеполуденного чая.
– Минуту! – откликнулась она и, не найдя ничего лучше, сунула книгу под перину.
Обычно она хранила все в ящике комода, там же, где лежали чулки, сорочки и разные девичьи мелочи. Но до комода было далеко.
Флоренс встала у стола и зачем-то пригладила волосы и юбку.
– Розалин, можешь войти! – разрешила она.
Горничная осторожно приоткрыла дверь.
– Я думала, вы отдыхаете, мисс, – сказала она виновато, – и не хотела тревожить. Но лорд Силбер попросил передать вам, чтобы вы зашли к нему в кабинет до ужина. Мисс Флоренс, у вас все хорошо? – поинтересовалась она, когда Флоренс не смогла сдержать дурацкую улыбку.
Сердце на самом деле упало, а руки похолодели.
– Не знаю, – выдохнула она. – Я сейчас приду. Можете передать дяде.
Розалин поклонилась ей с выражением растерянности на лице и вышла.
Флоренс потратила несколько минут на то, чтобы перепрятать книгу, привести в порядок стол и собственные мысли. В чем она могла провиниться, кроме чтения книг, без разрешения взятых в домашней библиотеке? Да ничем! И волноваться тоже не о чем.
Только вот руки все равно дрожали.
Дверь в кабинет дяди была приоткрыта, и Флоренс вошла без стука. Лорд Силбер сидел за столом и что-то записывал – торопливо и сосредоточенно. На появление Флоренс он отреагировал – поднял голову и, сощурившись, словно пытался разглядеть племянницу получше, кивнул.
– Сядь пока и подожди. Там лимонад, если хочешь, – предложил он и снова опустил взгляд в бумаги.
Флоренс послушно налила себе лимонад, прохладный, но не ледяной, и села в кресло. Часы все так же размеренно тикали, и пахло в кабинете все тем же: хвоей, бренди и табаком. И еще лимонами из графина. Окно было приоткрыто, тюль чуть надувался от ветра, и сквознячок скользил по ногам. Флоренс обхватила стакан и поставила его на колени, чувствуя холодок сквозь легкую ткань юбок. Ей вдруг стало почти спокойно. Что бы там ни случилось и что бы дядюшка ни решил, Флоренс готова была принять это со странным, незнакомым равнодушием.
Лорд Оливер отложил перо и протер руки платком, смоченным в очищающем лосьоне.
– Рад видеть тебя, дорогая племянница, – сказал он, не вставая из-за стола.
Вообще-то они виделись и за обедом, и даже за завтраком – сегодня дядя никуда не уходил. Похоже, все его дела можно было решить, не покидая кабинета.
– Отец Сэмюэль недавно написал мне письмо, – продолжил лорд Силбер, разворачивая какое-то письмо. – Рассказывал о том, что Флоренс Голдфинч, достойная молодая леди, проявляет усердие и смирение в служении на благо мира под крышей обители. И пусть его несколько беспокоит то, что мисс Голдфинч, как любая юная девица, может поддаться соблазнам светских развлечений, он уверен, что у нее хватит стойкости духа, чтобы сохранить свои добродетели.
В интонациях дяди Флоренс почудилось ехидство, если не открытая насмешка.
– Я… – Она запнулась, не зная, что сказать. – Я рада, что отец Сэмюэль столь высокого мнения о моей работе и о моем характере.
– Пожалуй, он пытается таким образом выразить опасения, что ты, дорогая племянница, делаешь шаг в сторону от обители. – Дядя положил письмо на стол. – Что закономерно. Отец Сэмюэль исповедует не только святую веру, он весьма предан и святой Марте, и святому Петру, и интересам обители – более материальным, чем благодетели, покаяние и помощь обездоленным. Может быть, в мае ты была слишком юна, чтобы это разглядеть, но я надеюсь, что столкновение с обществом более разнообразным, чем монахини и институтки, заставило тебя смотреть на вещи иначе. Но позвал я тебя не за тем. – Дядя выдержал паузу. – Отец Сэмюэль написал, что Аделина чувствует себя лучше.
В ушах зашумело, и Флоренс на миг показалось, что она разучилась дышать.
– Матушке лучше? – переспросила она, чувствуя, что хватает воздух, как рыбина, которую бросили на дно лодки.
– Да, она узнаёт монахинь и начала разговаривать. Таких улучшений не было давно. – Он нервно постучал пальцами по поверхности стола. – Я знаю, что у нас сложные отношения… и с тобой, и с ней, но, Флоренс, не хочешь ли ты завтра со мной съездить и навестить Аделину… свою мать?
Это ощущалось одновременно и как удар кинжала в живот, и как обещание самого желанного подарка. Флоренс растерялась еще больше. А еще ей показалось, что голос дяди Оливера вдруг дрогнул. Пальцы Флоренс сомкнулись вокруг стакана так, что еще чуть-чуть – и она раздавила бы хрусталь.
– Да, – сказала Флоренс, стараясь смотреть на часы.
Еще не вечер, только конец дня, и впереди долгие часы перед сном, в которые ей придется занять себя чем-то, не требующим такой сосредоточенности, как история алхимии.
– Я ожидал большего воодушевления. – Дядя тоже посмотрел на часы. – Но рад, что ты стремишься исполнить дочерний долг. Можешь идти, Флоренс, я скажу горничным, во сколько завтра помочь тебе собраться.
Аделина Голдфинч, в девичестве Силбер, в молодости была настоящей красавицей. Хрупкая, тонкая, она походила на снежную деву из сказки, ту самую, что являлась путникам, замерзающим в ледяных фьордах Нордхейма, и забирала их боль и жизнь.
Руки притом у нее были теплые, улыбка тоже, и это Флоренс помнила хорошо. Матушка в ее памяти жила именно такой: нежной, хрупкой, красивой, с теплыми руками, в платьях из мягкой ткани, скромных, с фартуком, чтобы не запачкать юбки красками или едой.
Человек, которым Аделина Голдфинч стала потом, был для Флоренс кем угодно, кроме матушки.
Когда все случилось и Флоренс поселилась у дяди, она надеялась, что еще немного – и матушка тоже окажется в этом доме, такая же, как прежде. Или – всякий раз, когда лорд Силбер возвращался домой, – что он позовет Флоренс к себе и скажет, что матушка хочет ее видеть. Но этого не было. Флоренс не разрешали встречаться с матерью долго, почти до пансиона, это ранило, злило и доводило до отчаяния. Лишь отец Сэмюэль мог тут немного помочь: забирал неловкие письма Флоренс к матушке, рассказывал, как проходят ее дни, – конечно, не без упоминания святых и их небесного заступничества. Сейчас, в темной карете дяди, полной взаимного молчания, Флоренс думала о том, что, пожалуй, эти разговоры и заставили ее посвящать несколько дней в месяц благотворительности.
Наверное, ей казалось, что так она может вымолить у святых если не выздоровление для матушки, то хотя бы прощение для самой себя. Но святые оставались немы и равнодушны.
Уже в пансионе Флоренс получила от матери несколько коротких писем, почти записок, – почерк напоминал детские каракули, а в словах было так много ошибок, что сначала Флоренс подумала, что это розыгрыш.
А потом она стала постарше и увидела мать в доме умалишенных. Одного короткого свидания хватило, чтобы понять: Аделины Голдфинч, урожденной Силбер, в этом мире уже почти не существует.
Флоренс переживала это тяжело, наедине с собой, потому что к тому моменту дядя, холодный, сдержанный, вечно недовольный ею и словно бы стремящийся от нее избавиться, – в общем, дядя Оливер стал совсем-совсем чужим.
– Что-то не так, дорогая племянница? – спросил вдруг он.
Он сидел напротив с прямой спиной, будто не в карете ехал, а восседал на троне в парадном зале, и демонстративно смотрел в окно.
– Простите? – удивленно отозвалась Флоренс.
– У тебя такой вид, будто я везу тебя не на долгожданное свидание с матушкой, а на похороны, – ответил дядя сквозь зубы и снова повернулся к окну.
Флоренс заметила, что его щека дергается, и губы тоже. Казалось, он пытается сдержать рвущиеся изо рта слова, злые и колкие. И совершенно несправедливые.
– Боюсь, дорогой дядя, в той человеческой оболочке, которую мы оба увидим, от моей матушки осталось немногое, – ответила Флоренс.
От изумления рот дяди вытянулся – Флоренс думала, что это фигура речи, но сейчас наблюдала подобное воочию. Глаза стали круглыми, а лицо таким растерянным, будто сама святая Гертруда, покровительница здравого ума и утешительница умалишенных, постучалась в дверь их кареты и попросила подвезти до посвященной ей обители.