ольшим удовольствием продолжала бы пить чай и подрезать кустовые розы, чем сопровождать принцессу в столь неуютное место, как штаб-квартира Ордена.
Ронан с Элизабетой остались вдвоем.
Для встречи Ее Высочество выбрала скромное платье, по цвету похожее то ли на пожухлую траву, то ли на осеннее болото, совершенно невнятное и неприметное, пусть и скроенное хорошо, точно по фигуре, из тяжелой, дорогой ткани. И шляпка, скрывающая прелестные кукольные кудри, была такой же – пожухлой, скромной, с широкими полями, заслоняющими лицо. Принцесса сжимала зонтик – на руках у нее были перчатки из черного кружева – и нервно постукивала им по паркету.
Она стояла у окна, выходившего на темный, почти пустой угол улицы. Такой себе вид, конечно, не слишком пригодный для любования или размышлений, но Ее Высочество продолжала смотреть вдаль, словно чего-то ждала. Ронан тоже ждал: он растерялся и не знал, что думать. В его кабинете пахло цветами, туберозой и жасмином, так ярко, будто кто-то открыл это проклятое окно, а за ним оказался не каменный мешок, а июньский сад.
Наконец принцесса пошевелилась – как ожившая куколка, в спине которой провернули ключ.
– Мистер Макаллан. – Она подняла взгляд на Ронана и растянула губы в улыбке. – Найти вас было сложнее, чем я думала.
Ронан постарался выпрямиться и не двигаться, как рекомендовали действовать при встрече с опасным диким зверем.
– Я очень польщен тем, что вы решили навестить меня здесь, Ваше Высочество, – признался он.
Элизабета ухмыльнулась.
– Я рассчитывала пригласить вас на чай, герр Охотник, но мои фрейлины убедили меня, что подобное приглашение может сделать вам… доставить вам неудобства.
Ронан отметил, что, несмотря на ужасный цвет одежды, любую другую даму способный превратить в зеленоватый полутруп, Элизабета сияла.
– Не буду отрицать, Ваше Высочество. – Он отвел взгляд. – Я бы принял ваше приглашение как великую честь, но это заставило бы меня испытывать неловкость.
– Ценю вашу прямоту. – Голос Элизабеты дрогнул от улыбки. – Есть вещи, которые сложно доверить бумаге или чужим устам, поэтому я пришла сама.
Ее шаги были звонкими, каблуки ударялись о паркет. Принцесса подступила ближе к Ронану, и он пожалел, что она выставила за дверь обеих фрейлин. Будь тут Грета Бак, пожалуй, было бы менее неловко.
Почему-то вспомнилась девушка на балу у Милле, мисс Голдфинч, и то, как ловко леди Тулли спасла их обоих от слухов и домыслов. Сейчас Ронану пригодилась бы помощь почтенной леди, и он бы очень хотел, чтобы кто-нибудь спас его от принцессы. Или от гнева принца-консорта, когда тот обо всем узнает. Если узнает. Интуиция и опыт подсказывали Ронану, что Альберт, возможно, был в паре тем, за кого решают.
Ловческое чутье молчало. По его мнению, никакой опасности в визите Элизабеты не таилось. Разве что немного неприятностей.
– Моя любимая стригоя не ошиблась, – сказала принцесса. – Наш замысел воплощен, и скоро я буду рада сообщить об этом городу и миру. Мой муж хотел наградить вас, герр Макаллан, но он не может сделать этого открыто, ведь вашей заслуги формально в свершившемся нет.
Ронан кивнул. Он и не ждал награды от короля.
– Но я все же считаю, что должна вам. – Элизабета улыбалась. Зубы у нее были ровные, как жемчужинки в дорогом ожерелье. – У магии, как вы знаете, есть одно свойство. Она не терпит неблагодарности. А я благодарна вам совершенно искренне. Не только за помощь Глории, но и за… за ловлю крыс.
– Это было частью нашей с сеньорой дель Розель работы, – ответил Ронан с легким поклоном.
– Значит, я хочу отблагодарить вас за то, что эта работа выполнена хорошо. – Принцесса сделала еще один шаг вперед. – Но, к сожалению, ни наград, ни почестей по нашему случаю не придумали, поэтому, герр Охотник, я хочу узнать у вас: чего вы хотите?
Несмотря на улыбку, на почти мурлыкающие нотки в голосе, Элизабета была серьезна, как поверенный, объявляющий о наследстве. И Ронан понял, что отказывать ей нельзя. Это не проверка скромности или преданности, нет, принцесса действительно хотела как-то отплатить ему за хорошую работу. Было это ее собственной идеей или, может, колдовство Глории действительно требовало благодарности к каждому, кто оказался причастен к счастливому исходу? Ронан не знал.
Наверное, если бы сейчас в кабинете стоял Эдвард, было бы проще. Ронан попросил бы у него какую-то ерунду вроде бутылки редкого дорогого вина. Элизабета, с этой ее улыбкой, со шлейфом цветочного запаха, не выглядела как тот, у кого можно попросить безделушку. Она ждала ответ, склонив голову к плечу, и напоминала коварного эйдинского духа с пустошей. Сделки с такими заключать не стоило, а уж если пришлось – проси так, чтобы твою просьбу нельзя было вывернуть наизнанку и обратить бедой.
– Хотите повышение? Я могла бы это устроить!
– Новые заботы – новые печали, Ваше Высочество. – Ронан покачал головой. – Меня устраивает мое место. Я на нем – это я, а не кто-то другой.
Элизабета нахмурила брови.
– Я могла бы устроить ваш брак с одной из своих фрейлин! – предложила она.
Ронан едва не рассмеялся.
– Ваши фрейлины – чудесные девушки, но, боюсь, даже если бы я планировал жениться в ближайший год, ни одну из них не смог бы сделать счастливой, – сказал он с улыбкой.
Да и Алек Макаллан не понял бы, если бы младший сын привел в дом фарфоровую чужестранку, хрупкую и ядовитую, как южный цветок.
В глазах принцессы сиял азарт и еще, кажется, удовлетворение: ей нравились его ответы, а все остальное было чем-то вроде странной игры. Ронан подумал, что, пожалуй, если однажды она все же пригласит его на чай, он расскажет ей про духов с пустошей, народец из холмов, обманщиков и хитрецов, способных на чудеса. И возможно, Элизабете это понравится.
– Презренное золото, герр Макаллан, предлагать не вижу смысла. Но все же предложу. Достаточно, чтобы сделать любую девушку счастливой!
А потом это золото обернется сухими листьями в первое же новолуние!
– Я получаю жалованье, – сказал Ронан. – И его вполне достаточно. А делать девушек счастливыми можно не только с помощью золота, Ваше Высочество, и вы это прекрасно знаете.
Принцесса замолчала. Она стояла, подняв подбородок, из-за чего казалось, что она смотрит на Ронана сверху вниз, как на мальчишку, хотя он был выше на полторы головы.
– Что же, – сдалась Элизабета. – Я ценю вашу прямоту и вашу честность. Но все же хочу быть благодарной.
Теперь она смотрела на него как маленькая девочка, ждущая подсказки. Скорее всего, решил Ронан, дело и правда в ритуале. Магия иногда просила плату, вот Элизабета и пыталась откупиться везде, где могла. И в том нет корысти, разве что расчет умного человека, понимающего, кому он должен.
– В таком случае, Ваше Высочество, – заговорил Ронан, подумав, – я прошу вас однажды исполнить мою просьбу. Если она не будет касаться вас, королевской семьи или Логресса, но потребует вашего вмешательства, чтобы мир стал чуточку справедливее.
На лице Элизабеты мелькнуло удивление, а потом глубокая задумчивость. Принцесса кивнула.
– Хорошо, – сказала она, поправляя перчатки с видом победительницы. – В течение года у вас есть право попросить меня о чем-то, что не причинит вреда мне, моему мужу, его семье или стране, которой я принадлежу. И я постараюсь помочь вам – по мере своих скромных сил. Святые и преподобные, – фыркнула она. – Чувствую себя так, словно заключила сделку с проказливым духом!
– Я тоже, Ваше Высочество, – усмехнулся Ронан. – Я тоже.
Сэр Герберт Найтингейл родился в не самой знатной, но процветающей семье. Его прапрадеду был дарован титул барона и земли на юге Логресса, а дед то ли выиграл в карты, то ли удачно заключил пари, но так или иначе получил угольные шахты в Эдингтоне.
Сэру Герберту было около семидесяти лет – возраст уже почтенный, он пережил жену, сохранил ясный ум и отменное здоровье, пусть и использовал трость не ради украшения, а потому что сломанная несколько лет назад правая нога действительно иногда уставала.
Сейчас Найтингейлу принадлежали не только угольные шахты, но и фарфоровый завод, торговый корабль, несколько доходных домов – и это только официально. Бенджамин считал, что, как любой прагматичный человек, сэр Герберт, скорее всего, владеет чем-то, о чем не склонен распространяться, чтобы это не повредило его деловой – и светской – репутации.
Еще у него были поместье под Августой, очаровательное и цветущее, и большой дом в столице – ближе к площади Тернера, в деловом квартале.
Флоренс смотрела на портрет будущего жениха и думала о том, что ей стоило бы радоваться. Или наоборот – рыдать от горя. Горевать Флоренс было не о чем, кроме свободы. Прошедшее лето изменило ее больше, чем годы в пансионе, и сегодня утром, наблюдая в зеркале, как Розалин расчесывает ее локоны, накрученные на ночь на маленькие бумажные жгутики, Флоренс думала о том, что в отражении она видит кого-то другого.
Не ту девушку, которая была в нем в начале лета. Она казалась себе взрослее и строже, а еще не настолько потерянной.
Мир за пределами пансиона блестел и сиял, он был утомительным и ярким, свежим и огромным. А она была в нем чем-то вроде песчинки на берегу океана. Флоренс ни за что не хотела бы вернуться в серые стены – пансиона ли, обители, не важно, но и мысли о том, что было бы с ней, сбеги она ради иллюзии свободы, приводили ее к неутешительным выводам.
Мир поглотил бы ее, как волна, набежавшая на берег.
И брак сейчас казался самой правильной, самой удачной дорогой. Флоренс, конечно, переживала, но счастливые в супружестве молодые леди, с которыми она успела познакомиться, делали ее переживания не такими острыми.
Лорд Найтингейл должен был приехать после полудня. До того Флоренс просидела в гостиной с кузинами и леди Кессиди. Дженни читала вслух фрагменты из дамского журнала, Матильда делала вид, что ей интересно, и перебирала свои заметки и зарисовки, а леди Кессиди следила за тем, чтобы Флоренс выдержала маску на лице ровно столько времени, сколько нужно, чтобы смесь из белой глины и масел сделала ее кожу нежной, как шелк. Это было скучно и неловко, особенно когда маска чуть застыла и кожу неприятно стянуло, но Флоренс чувствовала бесконечную благодарность: останься она наедине с собой, пожалуй, не смогла бы справиться с ураганом мыслей в голове.