– А ты поощряешь пагубные привычки принца-регента и распиваешь с ним виски? – укоризненно спросил он.
– Не с ним! – Эдвард поднял палец. – А вместо него. С людьми, которые очень хотят воспользоваться мальчишеским смятением в своих интересах.
Принц Альберт, когда началось его регентство, казался потерянным щеночком, попавшим в вольер с зубастыми хищниками. Он успел вырасти и научиться скалиться, но был все еще неуклюж, длиннолап и пуглив. Ронану не хотелось думать, что могло бы произойти, не окажись при дворе его матери действительно преданных ей людей. Да и их преданность – тут Ронан иллюзий не питал – могла не пройти испытание большой властью.
– Ты же слышал про нее? – спросил вдруг Эдвард, глядя в огонь.
– Про кого?
– Про эту девушку… леди Найтингейл. – Эдвард покачал головой. – Что именно произошло?
Ронан удивился. Он ожидал подобных расспросов от леди Имоджены, но не от ее сына, который, если бы захотел, выяснил бы все, что нужно, сам.
– Я знаю не больше твоего, – ответил Ронан. – Меня не было в Августе, когда все случилось, и мои дела в Ордене сейчас далеки от… скажем так, летальных случаев.
После Глории дель Розель Ронан вернулся к тому, чем занимался прежде: к нелегальным лабораториям, запрещенным зельям, артефактам, которым не стоило попадать в руки тех, кто мог использовать их во вред обществу Логресса. Это было рутинно, но спокойно и ощущалось куда безопаснее, чем общение с ближним кругом Элизабеты Мироверской.
Ронан почти на месяц нырнул в это с головой, чувствуя себя собой на самом дне мира: в притонах, в трущобах, в заброшенных усадьбах, которые облюбовали алхимики-нелегалы, думая, что заросли ежевики и терна помешают правосудию добраться до них. Там пахло гнилью, ядом и человеческой грязью. После таких приключений хотелось с головой уйти в обжигающе горячую воду и отскрести с кожи налет копоти, но, по крайней мере, запах туберозы и пионов прекратил мерещиться Ронану в кабинете, на улицах и в собственном доме.
– А ты можешь узнать? – Вопрос Эдварда прозвучал тихо и четко.
– Могу, – ответил Ронан, все еще удивляясь. – Но зачем?
Он, конечно, помнил Флоренс Голдфинч, и помнил обстоятельства встречи, и свой совет ей тоже помнил. Он не удивился бы, узнав, что приступ паники, из которого он помог ей выкарабкаться, был предвестником пробуждения магии. Такое случалось: неконтролируемое, дикое волшебство пробуждалось в крови человека, например, в случае опасности или при сильном душевном потрясении. Иногда это имело разрушительные последствия и для мира, и для самого человека, который терял власть над собственным рассудком, растворяясь в обрушившемся на него могуществе.
Ронан Макаллан видел, что магия делала с людьми, и не любил об этом вспоминать.
Эдвард подумал какое-то время.
– Ты знаешь, кто такой Томас Голдфинч? – вдруг спросил он.
– Живописец из Эйдина, – ответил Ронан. – И алхимик. Глория рассказывала о нем.
Эдвард кивнул.
– Он не только занимался алхимией, но и исследовал безумие. – Эдвард откинулся на спинку кресла. – В том числе заклятия и эликсиры, способные разрушить или восстановить рассудок. Задолго до того, как королевскую семью постигло несчастье и Ее Величество Альбертина Вторая окончательно… заболела, были известны похожие случаи. И теперь люди, которые пытаются вернуть нашей королеве память и разум, используют исследования Голдфинча… Да, Флоренс Найтингейл – его дочь.
Если бы Ронан был внимательнее и чуть больше интересовался людьми вокруг, наверное, он бы уже знал это. Леди Тулли не забыла бы рассказать ему все, что знала о рыжеволосой девушке из галереи и о ее семье. Наверное, в том числе потому Ронан тогда поспешил сбежать: не хотелось, чтобы случайный добрый поступок обернулся суетой, сплетнями или неприятностями и для него самого, и для Флоренс – тогда еще Голдфинч.
– И я подумал, – продолжил Эдвард, – что раз уж некоторые работы мистера Голдфинча небесполезны для блага Логресса, было бы несправедливо оставить его дочь без помощи, когда она попала в беду. Как ты находишь это, Ронан Макаллан? Достаточно веским поводом, чтобы поинтересоваться ее судьбой?
– Ты снова хочешь попросить меня об одолжении?
– Именно. – Эдвард затянулся трубкой. – Будем считать, что это еще одно из тех деликатных дел, которые стоит доверять только лучшим. Я не прошу тебя искать оправдания совершённому. Я хочу, чтобы ты узнал, действительно ли она виновна или оказалась жертвой обстоятельств.
Дело леди Флоренс Найтингейл вел мистер Джонатан Данлоу. Этот опытный ловец, сухой и черствый педант, всегда следовал букве закона так четко, словно души у него нет, а вместо нее сложный выверенный механизм, принимающий решения без эмоций. Ронан уважал Данлоу за опыт и знания, но эту вот черствость в нем не любил: она хороша, когда имеешь дело с магами-отступниками или торговцами волшебной пыльцой, погружающей в сладкие грезы, но работа ловцов заключалась не в том, чтобы наказывать за применение магии.
Ловческий Кодекс считал непричинение вреда величайшей ценностью. Магия не была злом – она служила людям, и ловцы следили, чтобы магия не применялась во вред, а не за тем, чтобы она не применялась вообще. Данлоу частенько забывал об этом и бывал чрезмерно суров.
– Закройте за собой дверь и проходите, – сказал он Ронану, когда тот оказался в его кабинете.
Этот кабинет был похож на хозяина: строгий, аккуратный, ничего лишнего – только рабочие папки, книги, наградные листы на стенах и стоящий на столе портрет дочери в круглой рамке. Они были похожи: узколицые, с длинноватыми носами и нависшими бровями, отчего взгляд приобретал неприятную суровость. Дочь Данлоу, Сьюзан, была замужем за каким-то торговцем и жила в соседнем графстве.
– Для начала, мистер Макаллан, позвольте узнать, в чем ваш интерес? – Взгляд Джонатана Данлоу был холоден и полон подозрений.
Ронан спросил разрешения сесть на один из стульев, стоящих вдоль стены, и, получив его, подвинул стул поближе.
Врать не было смысла.
– Мой хороший друг, лорд Эдвард Милле, очень интересуется судьбой этой молодой женщины, – сказал он. – По личным причинам.
Это должно было прозвучать как «Эдвард Милле берет леди Флоренс Найтингейл под свою протекцию». Данлоу услышал как надо и помрачнел. Ему, орденскому псу, должно быть, не нравилось внимание лорда Милле, пусть тот нередко помогал Ордену в других деликатных делах.
– Лорду Милле следовало раньше думать о судьбе леди Найтингейл, – проворчал Данлоу и откашлялся. – Впрочем, ему не о чем волноваться. Перед Орденом леди Найтингейл чиста. Вам пересказать своими словами или вы подождете, пока мой секретарь принесет отчет?
– Я согласен выслушать, – ответил Ронан.
– В таком случае, если вы не против, я попрошу кофе. Воспользуюсь вашим визитом как поводом для передышки. А вы пока почитайте вот это. Будет полезно.
Он протянул Ронану подшивку газетных вырезок и вышел за дверь.
Журналисты успели прозвать леди Найтингейл Черной невестой: кто-то удачно использовал это для заголовка, остальные подхватили – и оно покатилось, как камушки с горы. Орден не привык к такой огласке; дел, вызвавших, как сказал бы Эдвард, широкий общественный резонанс, ему не доставалось давно. Пожалуй, с тех пор, как в Приморье поймали безумного колдуна, приносившего в жертву старым богам младенцев. Еще несколько лет назад была серийная отравительница – семикратная вдова, знавшая много не только о ядах, но и о любовных зельях, с помощью которых и заманивала мужчин, в основном молодых наследников знатных семей, в свои объятия.
Поэтому Логресс и видел в леди Найтингейл только злодейку. Того и гляди она станет героиней одной из городских легенд. А потом – парочки романтических баллад у каких-нибудь бледных поэтов, склонных любить трагедии.
– Впечатляет? – спросил Данлоу, вернувшись. – Газетчики выжимают из этой истории все соки, а мы пока даже не можем достойно ответить им.
– Все так сложно?
– Отчасти. – Данлоу сложил руки перед собой и сцепил кончики пальцев. – Я склонен считать, что леди Флоренс Найтингейл невиновна в намеренном причинении вреда. Она никогда не обучалась этому, и все, кто ее знает, свидетельствовали, что магией она не владела и не интересовалась. Не более, чем любая другая девица ее возраста, которая подобралась близко к семейной библиотеке. Это обычный выплеск, да, с печальными последствиями, но не более. Поэтому лорд Милле может не беспокоиться – его подопечная, если мне позволено так ее назвать, не попадет в тюрьму Ордена и, скорее всего, будет оправдана.
Он вздохнул.
– Но? – Ронан наклонил голову набок.
За окном зашумел осенний ливень.
– Вы же знаете, чем отличается невиновность от непреднамеренного убийства, Макаллан? – спросил Данлоу. – Конечно, знаете. А вот знала ли сама леди Найтингейл о том, на что способна, – это большой вопрос. Она очень милая девушка и явно напугана случившимся и очень расстроена. – Ронан заметил, как Данлоу покосился на портрет Сьюзи. – Но стоит нашей с ней беседе затронуть события того вечера, как леди Найтингейл начинает рыдать или падает в обморок. Это не игра – игру я бы быстро раскусил, и это очень бы меня огорчило. Но без ее рассказа картина пока не сложилась.
Ронан поймал себя на мысли, что не ожидал такого от Данлоу: сквозь его сухость и строгость проступило вдруг что-то новое. Совершенно незнакомое.
– Мы виделись с леди Флоренс, тогда еще – Голдфинч, в августе, – признался он.
– Вот как? – Данлоу напрягся, как почуявшая чужака собака.
– Да, у Милле на празднике. – Ронан подался вперед, но в этот момент в дверь постучали: принесли кофе.
И пришлось подождать несколько минут.
Кофе горчил, а сливки Данлоу попросить не догадался: он предпочитал пить кофе черным и несладким.
– Так что было на празднике у Клары Милле? – спросил он, сделав глоток. – Продолжайте, Макаллан. Если вы это упомянули, это что-то да значит.